Карина Сарсенова - Хранители пути 2. Сердце ангела Страница 5

Только выражать свою волю в словах они могли оба. Но Александр предчувствовал – это было ненадолго.

– Эрцгерцог, я всегда восхищался вашей проницательностью! – Мягкий голос полковника фон Ааренау действовал лучше любого успокоительного. Верный друг, возможно, единственное надёжное плечо во всей империи – Александр чувствовал это очень ясно, столь сильно было дружеское отношение души Франца к сидящему напротив человеку. – Вы бесконечно правы, сменив систему тактических ходов именно сейчас! Мир, находящийся на краю войны, может быть спасён!

– Какое мне дело до всего мира! – Пытающийся восстановить правление в собственном теле Франц обдавал потеснившую его душу откровенной яростью.

– Разумеется, никакого! – Умение сочетать дипломатичность с жестокостью, крайне редкое для военного качество, наделяло полковника мастерством гениального манипулятора. Блестящий стратег на поле боя и, что гораздо важнее, в политических играх, он построил все свои победы на поле одного выигранного сражения – на прирученной лестью душе эрцгерцога. Но, как известно, самый грандиозный триумф может обернуться не менее масштабным провалом…

– Только Австрия! И её новые границы! – прижав к груди костлявые руки, Брош по-собачьи преданными глазами смотрел на своего хозяина.

– Я изменяю программу объединения Австрии и Венгрии. Поступательность, постепенность и ненасильственность – отныне таков наш лозунг! – Выпятив подбородок, Александр в теле эрцгерцога прямо уставился на елозившего под его взглядом полковника. Какой неприятный тип! Но, как чуял он исходившие от души Франца эмоции, очень нужный человек. Александр довольно улыбнулся – вместе с растущей способностью прочитывать душу соперника сила того уменьшалась. С каждым произнесённым словом Александр наполнялся ощущением полноты жизни. Своей, чужой – не имело никакого значения. Главное было – решить поставленную перед ним задачу. Её убитый король Сербии осознавал необычайно хорошо. – Мы избежим этой бойни. Войны не будет ни в нашем государстве, ни в Европе.

Сердце колотилось в груди так сильно, что было больно дышать. Боль разливалась по телу, но он не обращал на неё внимания – его сознание было сконцентрировано на одном-единственном желании – выжить.

Тьма вокруг была абсолютно живой. И она была всюду. Не она застилала лес, по которому он бежал, но деревья вырастали из тьмы, вылеплялись из колышущегося повсюду зловонного мрака. Вонь была столь невыносима, что лишь с неимоверным усилием он делал новый вдох. Жажда жизни была сильнее темноты, страха и вони. И поэтому он дышал. И бежал.

Мгла тоже дышала. Но её дыхание было противоестественно всякой жизни. Спазмы панического ужаса стискивали душу и тело в ответ на дыхание тьмы. На каждом вдохе она пыталась высосать из него оставшееся сознание. На каждом выдохе она порождала невероятно омерзительных чудовищ. Его чудовищ. Нет ничего ужаснее поднявшихся из глубины души страхов.

Монстры бежали следом за ним. След в след, ведомые запахом его страха. Он знал, что пытаться убежать от них – пустое дело. Но желание выжить было сильнее любых доводов. С каждым его шагом они становились ближе. Ближе становились разлагающиеся тела убитых врагами им любимых людей, горящие развалины знакомых с детства домов, покрытые прахом родные улицы и парки…

Он сделал уже столько шагов, что уже не различал, где бьётся его сердце, а где пульсирует чудовищное бытие. И когда он пересёк свою персональную, невидимую, но прекрасно ощутимую финишную черту, они настигли его. В последний момент он понял, в чём заключался их замысел – они загнали его в логово его личной тьмы. В его страх. В его ненависть. В его заблуждения. А он-то думал, что сумеет сбежать от самого себя. Как водится, понимание пришло слишком поздно. И тотчас ускользнуло из распадающегося сознания, оставляя его на растерзание тьмы. И, как всякому загнанному зверю, ему оставался лишь один путь – нападение.

Он развернулся и кинулся на них. Казалось, они оценили его смелость. Испугались. А может быть, просто решили потешиться. Пока они отступали, он снова почувствовал свободу. Свободу выбора. Свободу быть человеком. Отчаяние придаёт сил – иногда настоящих, а порой и ложных. Он выбрал самое омерзительное из чудовищ. И пошёл в атаку. Он ожидал, что схватка закончится быстро. Но не предполагал, что настолько. Так быстро, что он не успел даже осознать момент своей гибели. Однако боли он не почувствовал. Он просто провалился во мрак. Или стал им. Но теперь он не боялся. И это было самое главное.

Он ненавидел кошмары с детства. Ну почему они снились ему всю жизнь? Правда, помогала молитва, дурные сны отступали на неделю-полторы. Однако сейчас молиться совсем не хотелось. Напротив, мысли о Боге раздражали и вселяли необъяснимую ярость. Да и зачем нужен Бог, если он сам прекрасно знал, что надо делать. То, ради чего он родился на этот свет. Ради единственной возможной благой цели. Ради своего отечества. Он с радостью отдаст свою жизнь за то, что любил больше всего на свете. Тем более что жить ему, умирающему от туберкулёза, оставалось недолго…

Уже неделю он отражался в зеркале один. Франц исчез, но движения его души по-прежнему ощущались на периферии сознания. Однако признаки жизни соперника Александра не беспокоили: он добился превосходства в своём внутреннем мире, теперь предстояло одержать победу в мире внешнем. Что там говорила ему абсолютная тьма в первый день его нахождения в чужом теле? Он почти забыл те пропахшие гнилым мясом лживые слова… Все его усилия, всё внимание было сосредоточено сейчас на главном деле нынешней жизни – на предотвращении войны.

Кое-что из эмоционального и ментального багажа поверженной души оказалось полезным. Например, безумное стремление эрцгерцога к власти. Александр посмеивался над этой одержимостью, считая, что настоящие правители никогда не зацикливаются на идее собственного могущества. Зачем доказывать очевидное? И потом, власть облагает ответственностью. Как жаль, что элементарное правило расплаты и оплаты слишком часто игнорировалось власть имущими людьми!

Но любая слабость имеет в своём истоке силу. Чем значительнее слабость, тем больше сила. Зная это, Александр нашёл способ применения недюжинной энергии соперника. Он направлял её в сложные ситуации, легко пробивая защиту оппонентов и врагов. Да, он практически питался ресурсами побеждённой души. Каждый глоток её энергии прибавлял ему чувства самодостаточности и мощи. Изменения духа были столь впечатляющи, что отражались на состоянии тела. Однажды утром Софья, теперь уже его жена, с удивлением заметила, что Франц (он давно привык откликаться на это имя) стал непохож на самого себя. Принеся в кровать крошечное серебряное зеркальце, она предложила ему самому в этом удостовериться. Заглянув в него, он испытал невероятное облегчение: нет ничего приятнее возвращения в свой прежний облик. Нет, черты лица и строение тела оставались не его, но Франца. А вот глаза, вернее, их выражение и цвет кардинальным образом изменились.

Нынешним утром он посмотрел в зеркало опять. Его глаза на лице Франца Фердинанда светились осознанием близкого завершения данной ему миссии. Сегодня он поедет на открытие музея в Сараево. Но это была официальная версия его визита. На самом деле ему предстояло подписать сначала тайный договор с правящей верхушкой государства. С военной верхушкой. С теми, кто решал многое, да что там – почти всё. И от этого договора зависела судьба всей Европы…

Грохнуло так, что машину едва не выбросило с мостовой. Но опытный шофёр справился и вывел их из зоны бедствия. Александр, наученный питаться чужими энергетическими выбросами, тут же воспользовался предоставленной возможностью. Энергия разрушения, яростной волной атаковавшая автомобиль, была уловлена и проглочена его жаждущей постоянной подпитки душой. Ведь это так трудно – жить в одном теле с сопротивляющимся тебе другим сознанием! Не просто жить, но и решать поставленную перед тобой задачу!

Мрачная энергия чужой смерти и боли наполнила душу. Не замечая её изменившейся окраски, Александр упивался ощущением переполнявшего его могущества. В ответ на духовные процессы тело выбросило в кровь ударную дозу адреналина. Горячей струёй жгучая смесь азарта и гнева, драйва и ненависти разлилась по жилам.

– На площадь! В ратушу!

Острая боль пронзила руку. Резко повернувшись, он упёрся взглядом в полные слез глаза Софьи.

– Может быть…

– Не может! – Выдернув ладонь из её пальцев, с раздражением растёр свою зудящую после впившихся в неё ногтей кожу.

– Я говорил, что всё будет хорошо. – Усевшись на кожаное сиденье, он с ласковым упрёком посмотрел на скорбно застывшую рядом с ним женщину. Такой чужой она не казалась ему никогда. Всё-таки она никогда не была его женой. Надо признать, он просто ею пользовался, как и всем, что принадлежало Францу. Но разве могло быть иначе в его положении? Хотя, наверное, ему стоило попытаться её полюбить…