Юрий Власов - Соленые радости Страница 11

Бреннер перебивает Цорна. Норвежец Уго Бреннер – судья высшей международной квалификации. Колесит со мной по Финляндии. Для регистрации рекорда нужна тройка судей международной категории.

– Уго помнит, как ты в последнем подходе достал Роджерса, – переводит Цорн. – Ты заправил штангу, как бог. – И спрашивает:- Когда это было, Сергей?

– Девять лет назад, – говорю я. – На чемпионате в Гаване. Все решала последняя попытка.

– И выкрутился?

– Не нам проигрывать, – говорит Поречьев.

– Вы сильный, – переводит за Бреннером Цорн. – У вас такой потенциал! Но у вас закачены руки, поэтому здесь не фиксируете вес. Если бы вы…

– Знаем, – перебивает его Поречьев. – Скажи ему. Любой атлет, если загружен, работает в темповых упражнениях на грубую силу. Что объяснять? Мы решили не терять время на отдых и не прерывать тренировочный цикл.

– Послезавтра он добьется своего, – говорит Бреннер.

– Верно, – говорю я, – мне всегда везет. Переведи ему это, Максим.

Бреннер разгорячен выпивкой, говорит сбивчиво. Цорн вынужден переспрашивать. Бреннер лет тридцать судит на чемпионатах. Он очень корректно судит. Ему плевать на спортивные титулы и настроение публики.

– Пресс Бежар никс гут! – запальчиво выкрикивает Бреннер. Глаза у него в красных прожилках. На старческих щеках малиновый румянец. – Никс гут! – Бреннер стучит кулаком.

Клод Бежар – чемпион в полусреднем весе. В жиме поддает грудью и коленями. За счет этого фукса прибавляет к сумме килограммов пятнадцать. Если и Бреннер так считает, французу крышка. Судьи прихватят на первых подходах. И мне не жаль. Именно этими воровскими килограммами Клод «съел» Семена Карева в Чикаго. С Семеном мы тренировались пять лет. Теперь я даже не знаю, где он. Два раза ответил на мои письма – и замолк. А он четырнадцать лет таскал «железо», чтобы войти в сборную. Четыре раза был чемпионом мира. Первым сделал «серебряным» самого Мунтерса.

Чокаюсь с Бреннером.

– Тебя не прихватят, – замечает Поречьев. – Прешь в жиме одними лапами.

– К черту Бежара! – говорю я. – Не переводи, Максим. Пусть этот Бежар провалится!

Бреннер подсаживается к братьям Халоненам. Эвген наливает ему коньяк. Толь потирает подбородок и щурится. Певица недовольно притоптывает ногой. У нее длинные с изломом брови.

Я тыкаю вилкой в тарелку, пью молоко и заставляю себя жевать отбивную.

– А Пирсон что, лучше Бежара? – говорит Поречьев. – Еще как фуксует!

– Бреннер прав, – говорю я Цорну. – Я буду хорош. Я действительно устал. Результаты, рассчитанные на десять лет работы, я подготовил за полтора года. Ошалел от усталости.

– И Харкинс фуксовал, – говорит Поречьев. – И Кирк. Вот Торнтон работал, это да!

Цорн рассеянно слушает. Он коротко и часто затягивается. За дымом изменяются черты его лица.

– Философы считают мир стройным порядком вещей, Максим. Значит, зло тоже стройно и необходимо?

– Варварская терминология немецких философов отбила у меня охоту к философии, – отзывается Цорн. – Предпочитаю идти от практики: нет необходимости гадать, чего стоят слова…

Меня раздражает эта ресторанная волокита. Разве так надо вести себя накануне рекорда?

– Не даешь скучать своим мышцам! – запальчиво говорит Иоахим. – Рекорд за глотку! – Он обращается ко мне по-французски. С трудом понимаю. Он очень плохо говорит.

– Бреннера хватит кондрашка от такой выпивки, – говорит Поречьев. – Везде поддает.

– Ночью прилетает Бэкстон. – Цорн смотрит на меня. – Я правильно запомнил фамилию?

– Бэкстон?! – Поречьев качает головой. – Ничего лучше не придумали. А зачем?

– Толь настоял, – говорит Цорн. – Были другие кандидатуры.

Господин Яурило стучит ножом по тарелке. Аальтонен поднимает рюмку: «За русских гостей!» У него сочный баритон. Он наклоняется и чокается с братьями Халоненами.

Эркки Аальтонен владелец сети радиомагазинов. В рекламных целях финансирует финскую часть нашего турне. Все молча поднимаются и пьют. Цорн не шевелится. Не знаю, мешает ли ему протез, но он сосет свою трубку и поглядывает на нас снизу.

– Яурило оказал тебе честь, – говорит Цорн. – Он на сутки отложил выезд на охоту. Надо ценить, милый чемпион.

– Везет – продолжайте! – энергично говорит Аальтонен мне. – Не везет – все равно продолжайте! – Рубиновая заколка на его галстуке наливается густым темным соком. Цорн не заставляет ждать с переводом.

Сколько я помню Бэкстона, он всегда мошенничает за судейским пультом. Ему все равно, как я поднимаю «железо». В любом спорном случае врубает красный свет. Харкинс однажды вылил ему за галстук бутылку пива. Тогда Бэкстон не засчитал мне попытку в рывке. Я сработал чисто, а Бэкстон, как всегда, придрался. Харкинс прижал Бэкстона на банкете. От Харкинса и не то сносили…

Я пью свой апельсиновый напиток. Это снова развлекает моих хозяев. Особенно много смеется господин Яурило. Кельнер меняет свечи. Оркестр наигрывает танго. Пары на площадке почти не шевелятся. Певица, закрыв глаза, нашептывает в микрофон. Гаснет свет. Вспоминаю Париж, Лион, Тампере, гостиницы, рестораны, речи и вид новенькой штанги на помосте, потом – Генри Ростоу, Кейта Роджерса, Поля Сазо… Их я тоже поочередно выставил из спорта. Пожалуй, один Бен Харкинс пытался постоять за себя. Пришлось повозиться на трех чемпионатах…

Поль Сазо имел шансы на мировой рекорд в толчковом упражнении. Сазо старше меня лет на восемь. На чемпионате в Москве Сазо попросил не трогать рекорд, подождать. Он остановил меня в коридоре, когда я шел на помост. Я всегда удивлялся, как он поднимает «железо». Настоящих мышц у него не было. Но я знал, что он очень много тренируется и в последние месяцы у него были почечные колики. Я обещал подождать полгода, а через полчаса перекрыл рекорд на семь с половиной килограммов. В азарте я не помнил себя.

После я столкнулся с Сазо в коридоре гостиницы «Метрополь». Мы с Сашкой Каменевым и массажистом отпраздновали победу. Сашка тоже тогда установил рекорд. Он познакомил меня с Ольгой. Я рассказывал Ольге о Париже, пересыпал свою речь французскими словечками, читал стихи. Сазо замер, когда увидел меня. Несколько мгновений он не знал, как поступить. В его глазах не было ненависти, но лучше бы не видеть их. Ведь я обещал не трогать рекорд. И ничего не было бы, если бы я подождал. Зато у Сазо могла иначе сложиться жизнь. Для рекордсмена мира, да еще в самой тяжелой весовой категории, всегда есть надежда лучше устроиться. Больше я не видел Сазо…

Альберт Толь через Цорна расспрашивает Поречьева о моих тренировках и Пирсоне.

«Пирсон, Ложье, молодой Густав Зоммер и этот толстяк Альварадо – все сыты моей силой, – раздумываю я. – Ребята что надо! Упрямые ребята».

Поречьев рассказывает о моих тягах. Зря! Такие тяги доконают кого угодно. Они же ничего не знают о последствиях экстремальных тренировок. Сначала надо все это понять…

Певица расхаживает с микрофоном. Локоны прикрывают белые плечи. Странно: белая ночь, белые плечи, белые фраки джазистов – все белое, белое…

Цорн теребит меня за руку:

– Да послушай же! – И переводит: – Эвген послезавтра тоже работает. Он и Ян прикроют тебя. Ребята желают удачи.

Эвген поднимает бокал. Там тоже апельсиновый сок…

Значит, я смогу толком размяться? Отлично! Между подходами приведу себя в порядок, отдышусь. Смогу отдыхать больше трех контрольных минут. Когда дело идет о рекорде, это не мелочь.

– Спасибо! – говорю я. – Спасибо, ребята!

Эвген обычно работает молча и спокойно. Ян согласен на любой вес, если вдруг появляется надежда. Гибкость возмещает ему недостаток силы. Я сам видел, как в «низком седе» он задевал ягодицами помост! Он постоянно рискует коленными суставами. Но может быть, они у него так устроены и с ними никогда ничего не случится? Выступает же он до сих пор.

Эвген показывает ладони. Там короста из мозолей. Он не хвастает. Это вроде пароля. Я киваю и показываю свои.

Ян смеется. Он, кажется, обманул брата и хлебнул виски. У него иной взгляд на спорт и жизнь.

Я кладу руку на плечо Поречьеву:

– Это точно – раньше, чем через двенадцать дней, «пик» недопустимо повторять. В серии этих «пиков» не должно быть больше пяти. Уже шесть недопустимы. Цикл восстановления между «пиками» следует выдерживать предельно строго. Лучше не доработать. Мы проверили себя на срывах. Хватит!

Поречьев ухмыляется:

– Жокей начинает прилично ездить, когда ему пора на покой. Мы достаточно знаем. Я вообще против экспериментов! Святым тебя за твой труд не сделают. Давай беречь, а не разбазаривать силу.

– Кажется, этот банкет последний, – говорю я. – Обалдел от такой светской жизни.

– Билеты на самолет у меня. Переночуем после соревнований и домой.

– Будешь переводить Мальцана? – спрашиваю я Цорна.

Он пожимает плечами:

– Без переводов не проживу.