Юрий Власов - Соленые радости Страница 18

Горничные фыркают. Я их развеселил. Я преувеличенно громоздок.

Женщина разматывает шарф. Длинные черные волосы рассыпаются по плечам. Она на каком-то гортанном наречии пытается объясниться с администратором. У нее прищуренные голубоватые глаза, заботливо подкрашенные брови и губы.

Меня знобит. Снова «экстрим»!

Я ищу оправдание в прошлом. «Экстрим» посягает на все чувства и мысли. В воспоминаниях я нахожу опору. Оживают голоса, свет, ярость и горечь тех дней…

На своем первом чемпионате мира Семен Карев обыграл знаменитого Мунтерса. Слава Мунтерса в те годы соперничала со славой Харкинса. Маленький Шестэдт оставил помост после чемпионата мира в Сан-Франциско. Ямабэ еще не выиграл свои последние Олимпийские игры, а Огато еще ждал триумф. В нашей сборной произошла смена состава накануне Олимпийских игр. И тогда я, выигравший всего два чемпионата мира, стал вдруг ветераном команды.

В тот год я повредил мениск. И Земсков в последний раз попытался достать меня. Я вынужден был работать в высокую стойку, оберегая сустав. Любой уход в «сед» мог привести к новой травме. Земсков рассчитывал прижать меня в темповых упражнениях…

Пока болел сустав, я много работал в жиме. Я цеплял к поясу гири и отжимался на параллельных брусьях. Руки и грудь покрыли новые мышцы. Когда я разговаривал или шевелился, рубашку натягивали эти мышцы. Я с удивлением выщупывал их. Я хмелел обилием силы.

Я подвешивал к своему поясу сто тридцать килограммов и отжимался в попытке три-четыре раза. Эта тренировка неожиданно залечила и спину. Я работал в режиме растяжения позвоночника и навсегда избавился от болей.

Я не вылезал из станка для жима лежа. Я ложился на доску, закрепленную под углом в тридцать градусов. Два помощника опускали мне штангу на грудь, и я отжимал ее. Я начинал с веса сто шестьдесят – сто семьдесят килограммов. После первого подхода мышцы разогревались и штангу я уже слышал всем телом. Я гонял ее по самой выгодной траектории, и доски обжигали мне спину.

Этим упражнением я наслаждался. Вес не осаживал позвонки и суставы, и было легко дышать. Я слышал тяжесть и как она раскладывается по мышцам. Я слышал, как послушны эти мышцы, как велики эти мышцы, как просторна жизнь в этих мышцах.

И мне чудились пряные ветры полей, рассветы, ласка прозрачной воды. Я видел в воде искаженные преломленным светом свои руки и ноги. Белой росой стекала вода с плеч, когда я рывками набирал скорость. И я слышал нарастающий звон воды, свое жадное дыхание и видел беззвучное движение деревьев и высоких облаков. Мне нравилось испытывать себя.

Я рассекал воду, и берег сливался в полосу, а горы поднимались выше. Горы вдруг поднимались к облакам. И вокруг была только большая чистая вода-.

Сердце становилось осязаемо. Это жаркий тугой мускул в груди.

Голубизна отражалась в зеркале. Я раскалывал голубизну неба руками. Она откатывалась от меня, а я рывками доставал и окунался в нее.

Я выдерживал этот ритм плавания по нескольку часов. Я не уставал. Мышцы каждое мгновение, расслабляясь, оживали новой силой. И я чувствовал эти толчки новой силы. И я ложился на эту силу. Черпал эту силу. Я чувствовал ее, когда вытягивался после гребка, рассекая воду. И губы ощущали прохладу воды…

За месяцы болезни – а я ходил с палкой, вдобавок к мениску у меня были повреждены боковые связки – я «раскачал» жим. Именно тогда я понял, что сумею накрыть самый большой рекорд Торнтона – рекорд в жиме. Но сначала нужно было выстоять против Земскова.

В темповых упражнениях он мог обойти меня. Ведь я работал в высокую стойку, а он – по всем правилам «техники». Но разрыв в жиме оказался таким, что он не смог его преодолеть. И я сохранил свое звание первого.

К чемпионату мира в Амстердаме я залечил колено и подогнал тренировки. И я выиграл. Тем более Кейт не был так силен в темповых упражнениях, как Сазо. Но Поль Сазо в тот год не приехал.

Я воспитывался на славе Торнтона, Резлова, Хлынова и Мунтерса. Техника Мунтерса отличалась экономностью и грацией. А сам Мунтерс не походил на атлета. Недаром он был победителем мировых конкурсов красоты телосложения. Он не был затяжелен мускулами. Я видел его на одном из конкурсов. В узеньких плавках, освещенный прожекторами, он с подиума демонстрировал судьям свои мышцы. Свет в зале был погашен. Мунтерс обозначал напряжением одну группу мышц за другой. Они будоражили тело, стягивали талию, обвивали ноги, плотными прямоугольниками выкладывали живот. Смазанное специальными пастами, смугло отливало тело атлета. Кажется, все лишнее было отжато из него. Оно было совершенно.

Ярмарки силы всегда раздражают меня. Но Мунтерс тогда околдовал всех…

В Амстердаме я коротал время вместе с Семеном. Мы уходили подальше от гостиницы, чтобы не видеть атлетов и болельщиков. Семена возбуждали даже самые простые слова о штанге и соперниках. И это возбуждение сжигало силу. Он не умел и не хотел ждать. И я уводил его подальше от всех. Этот чужой город был глух к нам, и нас это устраивало.

Карев был массивен для полусредневеса, особенно в плечах, однако не лишен пластической пропорциональности. Природно мощными у него были мышцы спины. Позвоночник утопал в ложбине между крутыми валами мышц. Большая ромбовидная, большая круглая и подостная мышцы отличались размерами и рельефностью. Ноги уступали мышцам спины в силе. Это и определило своеобразный почерк Карева в темповых упражнениях. В старте он почти выводил ноги из участия в усилии. Тяжесть сразу принимали на себя мышцы спины. Ни у кого я не видел такого звериного по мощи хлеста спиной, как у Карева.

В стойку на тренировках он «затаскивал» веса, которые перекрывали рекордные в толчке. Лишь относительная слабость рук не позволила ему тогда же установить рекорды, обгоняющие время на добрый десяток лет.

Руки, конечно же, можно было «раскачать». Набор выверенных упражнений заставил бы их принять силу и налиться силой. Но тогда бы Семен потерял преимущества своей манеры работы в темповых упражнениях. Именно поэтому он избегал много приседать с весами.

Его стиль складывался из точности и силы подрыва. Схема выполнения темповых упражнений обеспечивала преимущественную работу спины. У него не было физических возможностей подправлять ошибки силой, а тем более работать на силу. Но подрыв выводил его на такие результаты, что даже самые сильные из соперников оказывались в безнадежном положении. Если бы Семен занялся посылом с груди, он стал бы недосягаем.

Сначала Семен скорее инстинктивно, чем сознательно, противился силовым тренировкам. После тренировок на «объем» он заболевал, терял чувство подрыва, а самое главное – веру в себя. Для него нагрузки должны были быть, прежде всего, щадящими. Сообразно его типу нервной системы следовало создать и свою систему тренировок. Этого он не понимал. Да и не только он…

Сила манила, дразнила. Он мечтал отгородиться силой.

Недостаток силы все время искушал его на «объемные» тренировки. Азарт силы подбивал на риск. Переубедить его было невозможно. Дома он тренировался один. И всякий раз долго и трудно выбирался из перетренировок…

В тот год осень походила на лето. Желтизна пощадила листву. Обильно цвели розы, георгины, астры. Воздух, нагретый солнцем, настаивался запахами цветов. Бабочки, стрекозы, жуки, оглушенные запахами, никли к цветам. Их можно было толкнуть пальцем, а они лишь сучили лапками, не пробуя улететь. И жаром солнца отходили стены улиц. И ослепительно белы были паруса случайных облаков…

Не было у меня в спорте человека ближе Семена. И не раз мы выручали друг друга. Я не умею менажировать, сгораю во время менажирования. Я избегаю появляться в зале до дня своего выступления. Никакое искусство владеть собой не избавило меня от этого волнения. Борьба других вызывает во мне яростный отзыв.

Я научился владеть собой, но не быть равнодушным. Я все проделываю с теми, кто выступает. Я могу сгореть в чужих поединках.

И я запретил себе бывать в залах до дня своего выступления. И только для Карева я делал исключение. Я менажировал его на всех чемпионатах.

У Сашки Каменева была большая сила, а когда приходит чрезмерное возбуждение, часто пропадает тонкость навыков, и тогда «железо» поднимает грубая сила, или, как говорят атлеты, «работаешь на силу». Для Семена работа на силу означала проигрыш.

Семен нуждался в опоре. Ему нужна была вера других. Вера в него. Он всюду искал эту веру. В залах, которые встречали его дружбой, он показал рекордные результаты.

После выступлений Семена я был выжат и измучен. В дни, пока выступали атлеты других весовых категорий, я приводил себя в порядок. Но это не всегда удавалось. Возбуждение, и без того тлевшее перед большими чемпионатами, уже не оставляло меня. Во всяком случае, тогда в Амстердаме последние четыре ночи я спал едва ли по четыре часа. Часы тревожного забытья. Забытья, в котором все слышишь. И в котором ведешь счет всем своим шансам и шансам соперников на успех. И слышишь все шумы гостиницы, города и каждую свою мышцу…