Андрей Старостин - Встречи на футбольной орбите Страница 33

Фадеев предложил покататься на лодке. Когда мы выгребли в море, он опустил весла, снял гимнастерку, стянул сапоги, размотал портянки, освободился от галифе и остался в коленкоровых белых исподних, завязанных у лодыжек тесемками. Встав на сиденье, мой спутник вытянулся во весь рост, поднял руки кверху и как завзятый пловец ринулся в воду вниз головой.

Сам я пловец неважный. Помню, когда сборная команда сдавала нормы ГТО по плаванию в открытом бассейне на Москве-реке, мы – Федор Селин, Василий Павлов, Сергей Иванов, Николай, Александр и я – так нескладно бултыхнулись со стартовых вышек, что стоявшие на помосте пловчихи только покатывались со смеху.

Однако после прыжка Фадеева просто так сидеть в лодке мне было неловко. Я собрал всю свою решимость и сыграл «по большому счету», последовал примеру компаньона, несмотря на то что до берега было далековато: такую норму я мог бы и не сдать. Но мой расчет был на лодку, от которой я осмотрительно не отплывал.

После того как мы высадились на берег и уединились на пустынном пляже, блаженно растянувшись на песке под косыми лучами закатного солнца, я, посмеиваясь над собой, рассказал ему о своих страхах перед прыжком с лодки.

– А я видел, у тебя все на лице было написано, – сказал он, с прищуром поглядывая на небо.

Подтвердив, что по лицу можно прочесть многое, я рассказал ему случай из школьной жизни. В классе расследовался дерзкий проступок – хулиганская надпись на грифельной доске в адрес одного из учителей. Класс знал виновника, но упорно хранил молчание. Увещевания и убеждения всеми любимой классной наставницы Елизаветы Николаевны, что укрывательство виноватого лишено логики, так как класс защищает неблагородного человека, раз он не имеет смелости сознаться, ни к чему не приводили.

Тогда Елизавета Николаевна потребовала, чтобы каждый ученик выходил к доске и произносил, обращаясь к классу, одну фразу:

– Товарищи, это сделал не я!

Уже больше половины участников прошли испытание, у доски, учительница в упор смотрела в лицо говорящего, а виноватый не находился. И вдруг после очередного «Товарищи, это сделал не я!» Елизавета Николаевна, вспыхнув как маков цвет, воскликнула: «Неправда, Булыга, это сделал ты!» И виновник, расплакавшись, признался.

Фадеев, довольно равнодушно слушая рассказ, встрепенулся и переспросил фамилию ученика. Я повторил. А он вдруг заливисто, по-фадеевски рассмеялся. В самом деле, получилось курьезное совпадение. Герой моего рассказа оказался однофамильцем Фадеева, у которого была вторая фамилия Булыга.

И с тех пор, часто встречаясь, мы всегда задавали друг другу шутливый вопрос: «Ну, что ты читаешь на моем лице?»

В ту первую встречу мы залежались на пляже до позднего времени, и он много мне рассказал из пережитого в молодости. Будучи на три года старше меня, он успел повоевать партизаном в лесах на Дальнем Востоке, понюхал пороху в таежных перестрелках и был ранен. Я смотрел на него, как на легендарного героя гражданской войны, и пытал его бесконечными вопросами, дорвавшись, что называется, до живого классика. Кто был прототипом Левинсона? С кого он писал Мечика, Морозко? Насколько автобиографические переживания нашли свое отражение в его творчестве? Изнуренный расспросами, он ответил мне ссылкой на Флобера.

– Ты знаешь, Андрюша, когда досужие читатели допекли старика уточнениями, что автобиографично, а что нет, то на последний вопрос: «С кого он писал образ героини романа «Мадам Бовари»?» – Флобер ответил: «Эмма – это я».

Но сквозь многочисленные детали при первой встрече наиболее отчетливо встает в памяти выражение его лица, когда он, посерьезнев глазами, сказал: «Играть надо всегда по большому счету», разумеется, мысленно вместо глагола «играть» подставляя «жить». Сколько я его знал, он руководствовался этим принципом всегда. Шел по жизни крупными шагами.

Ко мне он относился чрезвычайно дружественно. По телефону его голос узнавался безошибочно. Высокого, тенорового звучания, иногда доходящий до взвизгивающего оттенка, фадеевский голос спутать было нельзя. Саша любил песню и молодцевато в компании запевал:

Любо, братцы, любо,любо, братцы, жить,с нашим атаманомне приходится тужить!..

Он все набирал и набирал высоту и в области литературы, и в административной деятельности. По-видимому, ему в полную меру было отпущено природой таланта, чтобы так проявиться в триединой своей сущности: современный классик, генеральный секретарь, отзывчивый товарищ.

Какая-то грань деятельности вдруг уходила в тень, на все не хватало времени. Однажды, жалуясь именно на эту нехватку, Фадеев рассказал, как его вызвал Андрей Александрович Жданов. Дал понять, да чего там понять, прямо сказал – секретаря, мол, вроде Фадеева мы для Союза писателей всегда найдем, а писателя Фадеева вряд ли, давайте, дескать, Александр Александрович, побольше пописывать, поменьше подписывать. Как сейчас вижу смеющееся лицо Саши и слышу его звонкий смех, сквозь который он, в согласие кивая головой, проталкивает: «А ведь верно… верно!.. – И тут же, сознавая себя должником читателей, показывает мне рукописные листки своего «пожизненного романа» «Последний из Удэге» и добавляет: – Дал слово, значит, закончу…»

Однако вернемся в машину, в которой я везу Фадеева в Тарасовку, в тот же день уговорившись с Яншиным о посещении нашей команды в целях оказания моральной, так сказать, поддержки, по-теперешнему – обеспечить психологическую подготовку, «Прочти им «Разгром», – отшучивается на мое внезапное приглашение пойти к ребятам Фадеев, – больше пользы будет».

На застекленную террасу к столу для чаепития уже собрались все возвратившиеся из Москвы дачники. Приезд Фадеева вызвал у дамской части общества радостное оживление, с Лялей и Ольгой у него были самые добрые отношения.

Точно в назначенный час на террасе появился Яншин. Одет как на дипломатический прием: строгий темный костюм, белоснежная рубашка с галстуком.

– Тем более не пойду, – смеясь, говорит Фадеев, с таким, мол, полномочным послом. Я вижу, что Саша не настроен нам сопутствовать, и потому не настаиваю на его посещении команды, тем более что приглашение состоялось экспромтом, а двум маститым всегда тесно представительствовать одновременно в небольшом коллективе. Однако «Разгром» с пожеланиями ребятам успеха в предстоящей встрече с басками я у него выманил и с собой захватил.

В красный уголок при гостинице стадиона мы вошли, когда все футболисты были уже в сборе. Комната небольшая, вдоль трех стен стояли стулья, на которых расселись ребята, а у четвертой – столик для президиума. На этой же стене висела фотография «Спартака», запечатлевшая команду в звании чемпиона страны, а рядом – таблица результатов текущего чемпионата, в которой прошлогодний чемпион плелся в хвосте, под угрозой вылета. Эта ситуация и побудила призвать «знатных людей» «на ликвидацию прорыва», как тогда говорили в случаях неблагоприятной обстановки. Яншин оказался первым из приглашенных. Когда он, элегантно одетый, в галстуке «бабочкой», сел за столик, то контраст с аудиторией оказался разительным. Ребята сидели в ряд по стенкам на своих стульях. Но как сидели! – кто развалясь, вытянув чуть ли не на середину комнаты ноги, с задранными выше колен тренировочными брюками и наполовину всунутыми в тапочки ступнями, кто в расхристанных рубашках, не прикрывающих живот; кто оседлавши верхом стул и положив подбородок на сложенные поверх спинки руки.

В самом центре занимал позицию Джинал. Был у нас такой недавно приглашенный игрок, сразу заполучивший от ребят это прозвище. Он отличался стяжательством, ленился на поле, оказывался первым у стола, занимал, расталкивая других, лучшее место в кинозале, льстиво ябедничал начальству. Он недолго находился в команде, но к моменту встречи с Яншиным еще не был отчислен и занимал центральное место, вальяжно раскинувшись на стуле и покачивая одной ногой, бесцеремонно закинутой на другую.

Оглядев с иронической благодушной улыбкой на лице сидящих футболистов, гость, приветливо продекламировал свое «Здра-а-а-авствуйте» и обратился к хозяевам с просьбой:

– Разрешите снять пиджак?

– Конечно, конечно, – дружно загудели присутствующие, как бы обрадовавшись – свой, мол, человек.

Сняв пиджак и повесив его на спинку стула, Михаил Михайлович, негромко посмеиваясь, стал объяснять свою, вроде бы излишнюю деликатность.

Рассказ свелся к эпизоду во время «застольной» репетиции, проходившей под руководством Владимира Ивановича Немировича-Данченко в фойе Художественного театра. Жара стояла удушливая – «вот как сейчас». Сидящие за столом актеры – Виктор Яковлевич Станицын, Николай Павлович Хмелев, Марк Исаакович Прудкин, Алла Константиновна Тарасова и все остальные, занятые в пьесе, изнемогали от духоты. Открытые окна облегчения не приносили.