Андрей Кивинов - Русская угроза (сборник)

Андрей Кивинов

Русская угроза (сборник)

ВНИМАНИЕ:

В соответствии с проектом закона, внесенным на рассмотрение в Государственную Думу, чтение данной книги запрещено с 10 до 22 часов, как содержащей сцены насилия и жестокости.

Черный юмор — убежище от светлого безумия.

Революция, которая жила на крыше

Автор выражает признательность Иосифу Аполлоновичу Каландия

Случайности нужны Богу, чтобы сохранить анонимность.

— Дедушка, а ты пойдешь со мной?

— Нет, Игорек, в зал пускают только детей. Я подожду на скамейке перед театром.

— А я не хочу один.

— Ты уже большой мальчик, привыкай быть самостоятельным.

— Нет, я еще маленький. Ну пойдем…

Внук потянул меня за руку, увлекая из гардероба в фойе.

— Игорек, я уже видел этот спектакль. Подожди…

— Как ты его мог видеть? Мы же здесь первый раз.

— Я тоже когда-то был маленьким. И мой дедушка тоже ждал на улице. Такие правила. Хочешь, я куплю тебе мороженое? — Я кивнул на тележку-холодильник, которую осадили юные зрители.

— Нет, у меня болит горло. А ты не хочешь идти, потому что спектакль плохой.

— Спектакль очень хороший, поверь мне… Видишь, никого из взрослых не пускают, — свернутой газетой я показал на двух молодых мамаш, щебетавших возле входа в зрительный зал.

— Дурацкие правила, — подвел черту внук, отпустил мою руку и, шаркая ботинками, направился к улыбающейся служительнице театра, помогавшей зрителям найти свои места.

Убедившись, что внук благополучно нашел свое кресло, я покинул театр, дошел до сквера напротив и присел на одну из скамеек, подстелив упомянутую уже газету. Что за идиотская мода у нынешней молодежи — сидеть на спинках, поставив ноги на сиденья? И отговорка типичная: «А все сидят!»

Можно было пойти прогуляться по Невскому, благо ноябрьское утро радовало безветрием и таким редким теплом. Но межпозвонковая грыжа язвительно напомнила: «Сиди уж, старый, и не дергайся. Догулялся».

Не такой, кстати, и старый. Всего пятьдесят два. Как писал Лев Толстой — точка на горе, с которой видно обе стороны — и то, что было, и то, что приблизительно будет. Может, с небольшими отклонениями.

Я соврал внуку — дед не водил меня на этот спектакль. И вообще не водил в театр, воспитывая во мне приверженца кинематографа и футбола. Но в театре я, конечно, бывал. И не только в качестве зрителя.

Боже, как же все быстро промчалось. Словно на монтажном столе у режиссера. Раз — и ты идешь в первый класс, два — и ты забираешь дочку из роддома, три — и тебе вставляют имплантат вместо выпавшего зуба и колют в задницу уколы от радикулита.

И лишь Аполлон, управляющий колесницей на фронтоне театра, вечно молодой. Никаких выпавших зубов, проблем с радикулитом и предстательной железой. Потому что божество. Хоть и языческое.

Я поднял на него глаза. «Здравствуй, приятель. Говорят, вы, боги, управляете человеческими судьбами. Извини, если обижу, но, по-моему, это полная чепуха. Иначе всем бы жилось хорошо. Ведь мы же ваши дети, а детей надо любить. Скажи вот, Аполлон Зевсович, покровитель муз, почему тогда, в восемьдесят втором, ты направил меня по ложному пути? Почему дал совершить ошибку? Может, все бы у меня сложилось по-другому. И не сидел бы я сейчас на вытоптанной грязными ботинками скамейке, а блистал бы на киноэкране или на сцене. И узнавали бы меня на улице, и брали автографы, и благодарили за то, что я есть.

А кто поблагодарит стареющего электромонтера? Разве только жильцы дома, которым поменял проводку или починил розетку. И ведь прошлых ошибок не исправишь. Не даешь ты шанса вернуться назад.

В общем, ничего ты не можешь, Аполлон Зевсович, кроме как стоять здесь со своей колесницей и подвергаться голубиным бомбардировкам».

Почему я вспомнил именно восемьдесят второй? Просто потому, что в настоящую минуту оказался в том самом месте, где находился седьмого ноября тридцать лет назад. Возле академического драматического большого-пребольшого театра.

Я перевел взгляд ниже, к колоннаде, тянущейся вдоль северной стороны здания, и заметил парня лет двадцати, уверенным шагом идущего вдоль колонн к парадному входу. Синенькая болоньевая курточка, шапочка-петушок с простеньким орнаментом, брюки, заправленные в черные резиновые сапоги… С сапогами он погорячился, на дворе не май месяц. Холщовая сумка через плечо…

Минуточку!..

У меня тоже была такая сумка! Коричневая, с надписью «Олимпиада 80» и кольцами! И такая же шапочка, подаренная бабушкой! Тогда входили в моду эти шапочки, но в магазинах их не было, и бабушка связала мне на Новый год! А куртка?! Мы с матерью объездили пол-Питера, а потом часа три стояли в очереди, чтобы купить эту куртку. Кажется, чешского производства. Через два дня мне порвали ее в троллейбусе, и батя заклеивал клеем БФ. А сапоги?! Мои ботинки тогда сперли в бассейне, и батя дал мне свои сапоги.

Да это же…

Боже мой… Это ж… Я!

А что за афиши на рекламной тумбе?

«К 65-летию Великой Октябрьской Социалистической революции. „ЛЕНИН И ОКТЯБРЬ“. Пьеса в двух частях».

А на крыше банка, где только что светилась реклама «SAMSUNG», краснеет лозунг «Да здравствует Великий Октябрь!» Да и самого банка уже нет. Обычный жилой дом.

И прохожие с кумачовыми бантиками в петличках. И воздушными шариками в руках. Строй курсантов в парадной форме.

И никаких иномарок возле театра! Два 412-х «Москвича», «Победа», покрашенная зеленой шаровой краской и «Жигули-копейка»!

И пахнувший откуда-то слева ядреный аромат безфильтровых сигарет «Прима», и появившийся во рту горьковатый вкус теплого ларечного пива!

Парень, то есть я, тем временем прошагал пружинящей походкой, не подразумевающей никакого радикулита, вдоль фасада и скрылся в театре. Я хотел броситься за ним, за собой, но боль пронзила поясницу, и я замер на лавке.

Булгаковщина какая-то… Что происходит?!

Меня встретил поясной портрет Владимира Ильича Ленина и кумачовая растяжка, украшавшая предбанник: «Великому Октябрю — великую пьесу!» Все правильно. Лозунг «Пятилетку за три года» смотрелся бы здесь не так уместно. Не завод ведь, а театр.

В фойе пара работяг развешивала вдоль стен портреты членов Политбюро и генсеков социалистических стран, словно те были ведущими актерами труппы. Леонид Ильич Брежнев, чье здоровье, по слухам, не радовало, на портрете выглядел как всегда свежо и героически. Я не художник, но заметил, что пятая медаль Героя на его необъятной груди была подрисована к четырем предыдущим.

— Ты пойми, Серый… Все это чисто субъективно. У меня приятель есть, так ему нравятся беззубые. Серьезно. Хоть ты Мэрилин Монро, но если зубы на месте — сразу в архив.

— Зубы вырвать можно или выбить, а мозги не вставишь. Она ж полная дура!

— Ну тебе-то не все ли равно! Тебе ж не жениться на ней!.. Андропова давай.

— Простите, где здесь отдел кадров? — побеспокоил я рабочих.

— Вниз по лестнице и направо… Это не Андропов, это Горбачев. Андропов в очках!

— Да какая разница?

— Вот помрет Брежнев, поймешь. Слыхал, говорят, при смерти…

— Да я это каждый год слышу. Годков пять еще протянет.

Женщины и политика. О чем еще говорят мужчины?

Я сбежал по лестнице, попутно разглядывая обстановку.

Театр! Не школьная сцена и не армейский клуб! Тени великих актеров, гул зала, свет софитов, аплодисменты, кашель зрителей, пыль портьер… Магия. «Ах, этот вечер — лукавый маг…»

Нужную дверь я нашел сразу, без подсказок, потому что она была здесь единственной. Постучал, толкнул, вошел.

— Здравствуйте… Мне Екатерину Михайловну.

В кабинете было три стола, два из которых пустовали.

— Слушаю.

Голос у дамы твердый как камень, из которого высечен Аполлон. Да и вид как у нашей школьной директрисы: двоечников и хулиганов — на плаху! И как у нашего армейского старшины. Разве что старшина не носил парик.

— Моя фамилия Светлов. Максим. Вам звонили… Насчет работы.

Магическое слово «звонили» мгновенно превращает злого старшину в добрую фею из «Золушки».

— Да-да… Проходи, присаживайся.

Я поставил сумку на сильно потертый линолеум и уселся на сильно скрипучий стул. Кадровичка передвинула на край стола недопитый чай и блюдечко с маковыми сушками. Ничто человеческое не чуждо и людям искусства.

— А почему к нам, если не секрет? С работой в стране вроде напряженки нет.

— Ну просто… Это бабушка посоветовала. Я летом в театральный поступал… Не поступил… Конкурс… На будущий год снова попробую. А пока здесь кем-нибудь поработаю, атмосферой пропитаюсь, с актерами познакомлюсь… Вникну в курс, так сказать…