Аркадий Аверченко - Булавка против носорога

Аркадий Аверченко

Булавка против носорога

Старый добрый немецкий слуга Фриц вошел в кабинет министра иностранных дел и доложил:

— Там посланники пришли: испанский, итальянский и американский.

Дремавший до того министр встрепенулся:

— Зачем?

— Протест, говорят, хотим заявить. Против наших германских зверств.

— Так. А пришли-то они зачем?

— Да протест же заявить. Против зверств.

— Ну, да, я это понимаю… Конечно — протест, конечно, — зверства… Это, как полагается. Но причина прихода их в чем заключается?

— Да зверства же!! Протест!..

— Однако, и туп же ты, братец. Ему говоришь одно, а он бубнит другое!.. Пойми ты своими куриными мозгами: протест против наших зверств это — одно, а причина прихода — другое. Ведь это— все равно, как к тебе пришел какой-нибудь человек и говорит тебе, войдя: Здравствуйте! Ну? Так ведь слово «Здравствуйте», это — не причина его прихода, не повод, по которому он к тебе явился, а так просто… обычная, общепринятая формула. Понял?

— Ну, да. Пришел он к тебе, сказал: здравствуйте! а потом уже и выясняется то дело, по которому он пришел. Возьмет ли он у тебя взаймы десять марок, сделает ли тебе предложение пойти в биргалле, даст ли тебе по морде, — это все дела, по которым он пришел… А «здравствуйте» тут не причем. Понял? Так вот, ты мне теперь и ответь: зачем пришли эти дипломаты?

Фриц стал на колени посреди кабинета и заплакал:

— Пожалейте меня старого дурака, не мучайте меня. Дипломаты пришли выразить свой протест против германских зверств, а больше я ничего не знаю…

— Пошел вон, старая рассохшаяся бочка! Тебе не в дипломатическом ведомстве служить, а воду возить. Проси их сюда!

Через минуту три дипломата — итальянский, американский и испанский — вошли в кабинет, стали в ряд и, молча, отвесили немецкому министру холодный поклон.

— Чем могу служить, господа? — приветливо спросил министр.

Американский посланник кашлянул в руку и сказал, нахмурив брови:

— От имени своего, американского, и от имени Италии и Испании, мы, представители этих нейтральных держав, горячо протестуем против тех насилий, зверств и правонарушений, не согласных с обычными способами ведения войны, — тех правонарушений, кои были допущены германцами в настоящую войну. С совершенным уважением к вам пребываем — представители Америки, Италии и Испании.

— Хорошо, хорошо, господа. Спасибо. Покорнейше, прошу сесть. Чем могу служить?

Снова поднялся уже усевшийся в кресло американский посланник и отчеканил:

— Чем вы нам можете служить? А тем, что мы просим вас принять во внимание наш протест против тех насилий над мирным населением и нарушений обычая войны, которые допускаются германской армией.

— Да, да. Вы это уже говорили, хорошо. Протест ваш принят. А по какому делу вы осчастливили меня своим визитом?

— Ах, ты. Господи! Да мы и пришли только за тем, чтобы заявить протест.

— И больше ничего?

— Ничего.

Посидели молча.

— Снег-то какой повалил, — сказал испанский посланник, поглядывая в окно.

— Да, погода нехорошая, — согласился германский министр.

— Говорят, когда зима снежная, то лето будет жаркое, — заметил итальянец.

— Да.

— Ну, — шумно вздыхая, встал с кресла американец, — посидели, пора и честь знать. Пойдемте господа, не будем мешать хозяину.

Распрощались. Ушли.

Через несколько дней, выбрав свободные полчаса, снова зашли представители нейтральных держав в германское министерство иностранных дел.

— А-а, — встретил их министр. — Вероятно с протестом.

— Вы угадали. Германские зверства, и насилия все еще продолжаются, и мы протестуем…

— На этот раз — энергично! — подсказал испанец.

— Да! — поддержал итальянец. — Мы выражаем свой энергичный протест.

— А раньше был разве простой? — спросил германский министр. — Я думал, что энергичный.

— Нет… Тот, что раньше — был простой. А вот теперь так энергичный.

— Энергичнейший! — кивнул головой итальянец.

— Самый эдакий… что называется… ну одним словом, — энергичный! — пылко вскричал испанец.

— Хорошо, господа. Не присядете-ли? Что новенького в ваших палестинах?

Соединенная комиссия из представителей нейтральных стран выезжала на театр военных действий.

Цель поездки была: зарегистрировать германские зверства и заявить против них свой протест.

Провожающие говорили:

— Господа уезжающие! На вашу долю выпала великая миссия: заявить энергичный протест против тех насилий и тевтонских зверств, которые все время допускаются по отношению мирного населения потерявшими всякую меру так называемыми «культурными» немцами. Эта культура — в кавычках!

— Браво, браво. Это очень зло сказано! «Культурные» немцы в кавычках! Метко, ядовито и бьет прямо в цель! Я думаю, ежели немецкому солдату бросить эту фразу в лицо, — ему не поздоровится!

— Итак, господа, — осветите перед лицом всего культурного мира…

— Культурного мира без кавычек!

— …Да, без кавычек. Пусть весь культурный мир, без всяких кавычек, узнает, что делают немцы в кавычках. Пусть эти кавычки, как несмываемое позорное пятно, будут гореть в немецком сердце!..

— В сердце, в кавычках!

— Верно, браво! Пусть пятно, без кавычек, горит в сердце в кавычках!! Пусть культура в кавычках содрогнется и опустит голову перед культурой без кавычек!

— Браво. А главное, господа, протестуйте всюду и везде, в кавычках и без кавычек!

Заклеймите сердобольное в кавычках отношение немцев в кавычках к раненым без кавычек и к пленным… тоже без кавычек!..

— Зло! Метко! Ядовито! Браво. Браво, без всяких кавычек, черт возьми!..

— Ну, едем, господа!

— До свиданья без кавычек!

— Берегите себя без кавычек против немцев в кавычках!

— Носильщик! Где тут, вагон номер семь без кавычек? Поехали.

Члены международной нейтральной комиссии протеста против германских зверств приблизились к маленькой бельгийской деревушке и, отыскав лейтенанта, командовавшего отрядом, спросили его:

— Если не ошибаемся, ваши солдаты поджигают сейчас крестьянские дома?

— Да… жаль только, что плохо горят. Отсырели, что-ли.

— Зачем-же вы это делаете? Ведь никто вам сопротивления не оказывал, припасы отдали все добровольно…

— А вы войдите в мое положение: из штаба получился приказ: навести ужас на население. Как ни вертись, — а наводить ужас надо. Вот я и тово… навожу. Эй, вахмистр! Вели облить керосином те два дома, что стоят у оврага. Да, чтобы соломы внутрь побольше насовали.

— Слушайте, — сказал председатель нейтральной комиссии. — Мы горячо протестуем против этих ни на чем не основанных зверств.

— Да, — подтвердил секретарь. — Выражаем свой протест.

— Что ж делать, господа — философски заметил лейтенант. — У каждого своя профессия. У меня — поджигать дома, у вас — выражать протест. Виноват, не потрудитесь ли вы выйти из этого дома на свежий воздух?

— А что?

— Мы его сейчас тоже жечь будем.

— Как? Вы хотите и этот дом сжечь? Так вот же вам: мы выражаем свой энергичный протест!..

— Хорошо, хорошо. На свежем воздухе выразите.

— Мы протестуем против такого способа ведения войны в кавычках!

— Швунке! Солому в рояль! Динамитный патрон туда! Господа! Посторонитесь…

Идя по деревенской улице, секретарь комиссии говорил председателю:

— А ловко я срезал этого немца: я, мол, называю ваш способ ведения войны способом в кавычках.

— Ну, это вы уж слишком. Конечно, он виду не показал, а втайне, наверное, обиделся. Нельзя же так резко… Что там такое? Что за группа у стены?!

— Глядите: связанные женщины и дети… Против них солдаты с ружьями… Прицеливаются. Надо бежать скорей туда, — пока не поздно.

Вся комиссия побежала.

— Эй, вы! Постойте! Обождите! Что вы такое хотите делать?

— Ослепли, что ли? Надо расстрелять эту рухлядь.

— Постойте! Одну минуту… Мы…

— Ну?..

— Мы… вы…

— Ну, что такое — мы, вы? В чем дело?

— Мы вы… выражаем свой протест против такого зверского обращения с мирным населением…

— Энергичный протест! — подхватил секретарь.

— А вы не можете выразить свой протест немного левее от этого места?

— А что?

— Да, что ж вы торчите между ружейными дулами, и этими вот… Отойдите в сторонку.

— Мы, конечно, отойдем, но тут же считаем своим долгом громко и во всеуслышание заявить свой протест…

— Энергичнейший! — крикнул секретарь…

— Пли!..

Всякое самое удивительное, самое редкое явление, если оно начинает быть частым, сейчас же переходит незаметным образом в будничный уклад человеческой жизни, становится «бытовым явлением» (в кавычках).