Марк Твен - Микель-Анджело

СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ

МАРКА ТВЭНА

МИКЕЛЬ-АНДЖЕЛО

(и нѣкоторыя замѣчанія объ итальянскихъ проводникахъ вообще)

Я преклоняюсь предъ всеобъемлющимъ геніемъ Микель-Анджело, этого человѣка одновременно великаго и въ поэзіи, и въ скульптурѣ, и въ архитектурѣ, великаго во всемъ, до чего онъ прикасался. Но Микель-Анджело и за кофеемъ, и за завтракомъ, и за закуской, и за чаемъ, и за дессертомъ, и между обѣдомъ, — это уже выше силъ моихъ. Я — сторонникъ разнообразія. Въ Генуѣ все принадлежитъ ему одному, въ Миланѣ ему или его ученикамъ; о комъ другомъ, какъ не о Микель-Анджело повѣстнуютъ вамъ всѣ проводники въ Падуѣ, Веронѣ, Венеціи, Болоньѣ? Во Флоренціи почти все создано его кистью или его рѣзцомъ; еслиже какое-нибудь произведеніе принадлежитъ не ему, то передъ этимъ произведеніемъ онъ навѣрное сидѣлъ на своемъ излюбленномъ камнѣ и разсматривалъ его, и, въ такихъ случаяхъ, вамъ показываютъ этотъ самый камень. Въ Пизѣ все принадлежитъ ему, за исключеніемъ знаменитой старой башни; не покривись она такъ предательски, навѣрное и ее тоже приписывали бы именно ему. Въ Римѣ съ этимъ Микель-Анджело особенно ужасно. Онъ создалъ соборъ св. Петра, онъ создалъ Пантеонъ, рѣку Тибръ, Ватиканъ, Колизей, Капитолій, Тарпейскую скалу, дворецъ Карберини, Латернскую церковь, Кампанью, Аппійскую дорогу, семь холмовъ, бани Каракаллы, водоемъ Клавдія, Cloaca Maxima, — вѣчный геній создалъ вѣчный городъ и, если не лгутъ одновременно всѣ проводники, то все, что нарисовано тамъ, принадлежитъ исключительно его кисти. Мой другъ Дэнъ недавно сказалъ одному проводнику: «Довольно, довольно, довольно! Я больше не хочу ничего о немъ слышать. Скажите коротко и ясно: Богъ создалъ Италію по плану Микель-Анджело!» Я никогда не чувствовалъ себя такъ горячо признательнымъ, такъ успокоеннымъ, такъ умиленнымъ и такъ растроганнымъ, какъ вчера, когда случайно узналъ, что Микель-Анджело уже умеръ.

Но одного проводника мы таки отучили отъ этого Микель-Анджело. Онъ таскалъ насъ по длиннѣйшимъ галлереямъ Ватикана на протяженіи цѣлыхъ миль картинъ и скульптурныхъ произведеній, и по дюжинѣ разныхъ другихъ залъ снова — на протяженіи цѣлыхъ миль картинъ и скульптурныхъ произведеній; онъ показывалъ намъ полотна Сикстинской капеллы и столько фресокъ, что ими можно бы было разукрасить все небо, — и почти все это было работы Микель-Анджело. Тогда мы попробовали разыграть съ нимъ фарсъ, при посредствѣ котораго намъ уже удавалось приручить нѣкоторыхъ проводниковъ: представившись дураками, мы стали задавать ему самые безсмысленные вопросы. Эти созданія настолько довѣрчивы, что не имѣютъ ни малѣйшаго представленія о сарказмѣ.

Онъ подводитъ насъ къ какой-то фигурѣ и объявляетъ: Stato brunso (Бронзовая статуя).

Мы равнодушно разсматриваемъ ее, а докторъ спрашиваетъ:

— Работы Микель-Анджело?

— Нѣтъ… не знаю… чьей работы… {Въ подлинникѣ проводники выражаются на исковерканномъ англійскомъ языкѣ. При переводѣ на русскій языкъ мы не сочли необходимымъ его коверкать, сохранивъ только характерную безсвязность и неуклюжесть оборотовъ итальянскихъ чичероне. Переводчикъ.}

Затѣмъ мы осматривали древній Римскій форумъ. Докторъ опять спрашиваетъ:

— Соорудилъ Микель-Анджело?

Проводникъ удивленно вытаращилъ глаза.

— Нѣтъ… за тысячу лѣтъ… до его смерти…

Онъ подводитъ насъ къ Египетскому обелиску. И опять тотъ же вопросъ:

— Кто сдѣлалъ? Микель-Анджело?

— О, mon Dieu!.. это, господа… стоитъ 2.000 уже лѣтъ… до его рожденія…

Порою этотъ безконечный вопросъ такъ его утомляетъ, что онъ начинаетъ бояться показать намъ еще что-нибудь. Въ такихъ случаяхъ бѣдный малый усиленно старается дать намъ понять, что Микель-Анджело является отвѣтственнымъ за созданіе только нѣкоторой части вселенной, — но безъ желательнаго результата.

Кстати я хотѣлъ бы здѣсь сказать кое-что объ этихъ неизбѣжныхъ мучителяхъ, — объ европейскихъ проводникахъ вообще.

Конечно, не я одинъ сердечно желалъ устроиться какъ-нибудь безъ проводника или, хоть, — разъ ужь это положительно невозможно, — сдѣлать его общество, посредствомъ какой-нибудь шутки, наименѣе вредоноснымъ. Такъ какъ намъ это, наконецъ, удалось, то да послужитъ сіе на пользу всѣмъ другимъ.

Проводники знаютъ обыкновенно англійскій языкъ какъ разъ настолько, чтобы устроить у васъ въ головѣ самый безобразный сумбуръ представленій и понятій, — такъ что въ концѣ концовъ начинаешь сомнѣваться, голова-ли у тебя на плечахъ? Всѣ свои исторіи они заучили наизусть, — исторію каждой картины, каждой колонны, каждаго собора и каждой вообще диковинки, которую показываютъ. Они повторяютъ эти исторіи, какъ попугаи, — а если вы ихъ перебьете или въ какомъ-нибудь мѣстѣ спутаете, то имъ приходится возвращаться назадъ и начинать все сначала. Такъ какъ въ теченіе всей своей жизни они занимаются исключительно показываніемъ пріѣзжимъ всякихъ знаменитыхъ рѣдкостей и выслушиваютъ при этомъ выраженія ихъ удивленія, то величайшую, конечно, радость для нихъ составляетъ возможность вызвать въ васъ изумленіе. Видѣть восторгъ экзальтированной публики — обратилось у проводниковъ въ страсть. Они такъ привыкли къ этому, что не могутъ вовсе жить въ трезвой атмосферѣ. Какъ только мы открыли это, тотчасъ же было рѣшено никогда больше ничѣмъ не восторгаться, ничему не удивляться и предъ величайшими диковинами демонстрируемыми проводниками, не выказывать ничего, кромѣ спокойнаго равнодушія и наивнаго безразличія. Въ этомъ мы уловили ихъ слабую струну, на которой съ тѣхъ поръ играли съ большой для себя пользой. Иногда мы доводили этихъ людей, какъ говорится, до бѣлаго каленія, но за то сами никогда не утрачивали прекраснаго расположенія духа.

Спеціальность предлагать вопросы принадлежитъ обыкновенно нашему доктору, въ виду того, что онъ, искусно владѣя личными мускулами, можетъ сразу придать своей физіономіи совершенно идіотское выраженіе и въ тонъ своего голоса вложить цѣлую массу самой дурацкой наивности. Это, кажется, его природныя способности.

Генуэзскіе проводники особенно радуются, если имъ удается заполучить кампанію американцевъ: американцы всѣмъ такъ легко восторгаются и впадаютъ въ такое истое оцѣпенѣніе, а иногда даже въ столбнякъ предъ каждой реликвіей Колумба.

Нашъ тамошній проводникъ припрыгивалъ вокругъ насъ такъ, какъ будто бы онъ нечаянно проглотилъ пружинный матрацъ. Онъ едва сдерживался отъ нетерпѣнія, взывая къ намъ:

— Сюда, господа… идите, господа! Я показываю вамъ письмо., которое писалъ самъ Христофоръ Колумбъ! Онъ самъ его написалъ… собственными руками!

Онъ повелъ насъ въ городской архивъ. Послѣ многочисленныхъ, скучнѣйшихъ опытовъ въ открываніи и запираніи разныхъ замковъ, былъ, наконецъ, извлеченъ и разложенъ передъ нами этотъ знаменитый, сильно попорченный документъ. Глаза проводника свѣтились восторгомъ. Онъ припрыгивалъ около насъ, тыкая пальцемъ въ пергаментъ.

— Ага!.. что я говорилъ вамъ, мои господа! А что?!.. Смотрите-ка сюда! Подпись Христофора Колумба!.. Самъ подписался!..

Мы тотчасъ же придали нашимъ физіономіямъ равнодушно-безразличное выраженіе. Докторъ въ теченіе мучительно-долгой паузы тщательно со всѣхъ сторонъ осматривалъ документъ. Затѣмъ, не выражая ни малѣйшаго интереса, онъ спросилъ:

— Эй, вы, какъ васъ, — Фергусонъ что-ли?.. — какъ, вы говорите, звали того человѣка, который написалъ это?

— Христофоръ Колумбъ! Великій Христофоръ Колумбъ!

Снова самое тщательное изслѣдованіе документа.

— И вы говорите, что это онъ самъ написалъ… или какъ это было?..

— Собственноручно написалъ!.. Христофоръ Колумбъ!.. Его собственная подпись… Самъ писалъ!

Докторъ положилъ документы обратно и сказалъ:

— Я знавалъ въ Америкѣ мальчиковъ, которымъ было не больше 14 лѣтъ и которые умѣли писать куда лучше, чѣмъ это!..

— Да, но вѣдь это онъ писалъ… онъ самъ, великій Христофоръ…

— Все равно, кто бы онъ ни былъ. Это сквернѣйшій почеркъ изъ всѣхъ, которые я когда-либо видѣлъ. Вы, пожалуйста, не воображайте, что можете сколько угодно морочить насъ только потому, что мы иностранцы. Но мы далеко не дураки. Итакъ, если вы можете показать намъ образцы каллиграфіи, на которые дѣйствительно стоитъ взглянуть, то показывайте, — а если нѣтъ, — то лучше пойдемъ куда-нибудь въ другое мѣсто.

Мы пошли въ другое мѣсто. Проводникъ былъ замѣтно разочарованъ въ своихъ ожиданіяхъ, но попробовалъ сдѣлать еще одинъ опытъ. У него имѣлось въ виду нѣчто, долженствовавшее, по его убѣжденіи, восторжествовать надъ нашимъ равнодушіемъ.

Онъ сказалъ:

— Ну, теперь, мои господа… идите за мной и я вамъ покажу что-то совсѣмъ прекрасное… Великолѣпный бюстъ Христофора Колумба, — божественно!.. необычайно!..

Онъ подвелъ насъ къ этому великолѣпному бюсту, — онъ и въ дѣйствительности былъ великолѣпенъ, — отскочилъ назадъ и сталъ бить себя въ грудь.