Евгений Шестаков - Номерные сказки Страница 46

Но его величество не стал бахвалиться перед высоким собранием. И в окончание своей речи просто от всего сердца поблагодарил дорогих гостей. И пригласил отобедать. Это был своего рода хитрый дипломатический шаг. Потому что матушка-государыня с царевною вместе даром времени не теряли и наготовили такого, что даже бывалые дворцовые мыши, находясь под полом, от вкуснейших запахов сидели в слюнях по пояс. Роскошный обед продолжался до самого ужина и, после небольшого перерыва, до вертикального положения обеих часовых стрелок. Спать же из дорогих гостей никто не пошел. Их, объевшихся, относили.

Сказка №69

В этот хмурый январский день вся наличная династия и весь придворный штат торчали с утра во дворце и занимались кто чем. Царевна в своей светелке сдавала одному из прибывших учителей устный экзамен по физкультуре. Другие преподаватели спали в отведенных им горницах, восстанавливая силы после долгой дороги. Матушка-царица взялась вязать им на память шарфики с монограммами и сильно в том преуспела, невероятно ловкими и быстрыми движеньями спиц делая едва ли не сотню узлов в минуту. Бабки-приживалки, группируясь по интересам в шебутные сообщества, играли в карты, лузгали семечки и лениво интриговали. Одна из них вспомнила, что другая вчера наступила ей на ногу, и на этой почве всего через полчаса бились словесно уже две немалые коалиции. Среди повторяющихся выражений наиболее частыми были "страмота кургузая", "дрань занозная" и "Да я тебя раздолбаю, как дятел спичку!"

А в царевой горнице с серьезными лицами сидели два официальных лица и официально занимались серьезным делом. Его величество государь и его высокоблагородное превосходительство воевода крепко думали над новым боевым уставом. Шут, которого сие не касалось, дрых поодаль на лавке, лишь изредка нарушая четкую штабную работу дурацкими замечаниями.

— Параграф первый. Основополагающий. — прохаживаясь из угла в угол, говорил царь, — Остается прежним. "Отец-командир военному солдату есть мать родная, брат и сестра родной, и роднее отца командира есть только Родина-мать да солдата военного мать родная." Запиши. Так оно и оставим.

Писец быстро чиркал по бумаге, воевода, соглашаясь с его величеством, многократно кивал, а его величество, блистая поочередно то памятью, то мудростью, то отвагой, на глазах переделывал важнейший военно-государственный документ.

— Относительно пленения в бою. Пиши. Параграф восьмой. "Ежели кто своевольно сдастся и супротивнику тем услужит, то срам ему на голову сроком четыре года и нагрудный знак "За позорную сдачу в плен". Ежли же по ранению али со страху, али в нерасторопке ошибочно угодил — таковому бойцу по освобождении государево сочувствие в форме личного трепания по плечу. А ежли кто из плена сбежит — тому поощрение. В виде..."

Его величество задумался.

— Мож, деньгами? — предположил воевода, — А чтобы по-военному было — при ленточке и с правом ношения на груди. То бишь, медаль и деньги в одном предмете.

— Идет. — согласился царь. И продиктовал писцу.

— А ежели... — шут на лавке, не открывая глаз, открыл рот. И, как ему полагалось, сморозил непотребное, — А ежели ты сам в плен попадешь, надежа? Сонного, к примеру, разведка схватит. Аль в нетрезвом виде окопы спутаешь. Тогда как? Ежели само величество-то в плену? Тебя тогда временно недействительным объявлять? А то еще прикажут остальным от твоего имени тоже сдаться...

Шут, конечно, схамил. Но доля истины в его хамстве имелась. Государь нахмурился. Обращение к историческим аналогиям не дало особого результата. Да, конечно, прецеденты имелись. Годов с пяток назад Дурляндия со Шпрехтляндией схлестнулись пеше и конно на пограничной меже. Шпрехтляндский-то царечек мудренько поступил, из-за обозов громкими криками воинство свое понукая. А дурляндский-то коллега изо всей своей моченьки дурканул. В голове авангарда шел с личным в одной и с дивизионным знаменем в другой ручке. Оба флага жемчугом шиты, да на самом величестве парадная золотая корона с платиновым забралом, да два горниста по бокам, с серебряными инструментами и в парчовых кафтанах оба, да штандарт его величества позади его величества в четыре руки несли, здоровенную такую драгоценную хренотень огромной исторической и весовой стоимости. Шпрехтляндские гренадеры как все это убранство увидали — так чуть меж собой не передрались, кому дурляндского царя в плен-то брать. Спорили, ругались, кости бросали. А дурляндский воитель от основного воинства своего оторвался и бодро так на врага пер, ювелирный прилавок такой с ногами. И мысленно уже даже и победил, глядя, как враги в своем стане за грудки друг друга хватают. А потом как-то так неожиданно дюжина ловкачей с сетями накинулась — и попало дурляндское его величество в плен бесплатным приложением к богатым трофеям. Полгода узником пробыл, на ячневой каше и обезжиренном молоке в угловой комнате холопского дощатого дома. Опростился, опустился, стыдно сказать — из мышеловок сыр крал. Кандалами звеня, дворовым мужикам за три затяжки помои сортировать помогал. А когда соотечественники войной пришли и в жестоком бою государя своего с немалыми потерями отбили — так пяти минут хватило, чтобы снова в роль-то войти. И шпрехтляндскому плененному царю на высоком помосте под раскатистое ура и аплодисменты целый час в зад пинал и ядреным каленым словом под общевойсковой хохот всячески унижал. И победный орден сам себе вручил перед зеркалом, многозалповый салют в свою честь прослушав и руку после тысячного поцелуя отмыв. Правда, историю-то на мякине не проведешь. Так что пошли гулять по манускриптам и летописям обидные для него прозвища : меткое Пеклолаз Впередбатечный, справедливое Узник Глупости и нелепо-обидное Выкидыш Катапультный.

— Не должно того быть! Государь не имеет права находиться в плену живым! — вдруг твердо сказал царь. И все притихли. Потому что ничего похожего на эти суровые слова в прежних уставах не было.

— Параграф там какой? Что-ль девятый? Предлагаю. Ежели, упаси Господь, тфу-тьфу-тьфу, само его величество в ходе войны да угодит во вражий полон... — шут сделал паузу. И закончил четкой длинной скороговоркой, — Имеет право и, паче того, должон самоудавиться кандалами, буде не получится — самокинуться на копье, буде не получится — самометнуться в ближайший по ходу маршрута омут, буде не дадут — в камере защекотаться досмерти, буде свяжут — биться лбом об пол до результата, буде мягко устелют — жевать ковер, пока не подавится, буде весь сожрется — снова биться об пол, буде проломит оный... Тогда не знаю.

Шут развел руками, и колокольчики на его запястьях звякнули. Царь, коротко ругнувшись "ёжкиной бабушкой", велел ему заткнуться. Что тот немедля и сделал, умудрясь всунуть в рот весь кулак. Однако общее творческое вдохновение после этого как-то сразу угасло. Никто не смог предложить ничего путного, поэтому данный параграф оставили на потом. Принялись было обсуждать вопрос о том, следует ли вводить воинские звания для кавалерийских коней, но это уже скорее относилось к вопросам военной реформы. Вяло поговорили о разработке новых систем оружия, среди которых как наиболее перспективные царь выделил специально обученных больных коров для постановки вонюче-гадостных заграждений, а также особого рода лук с особенной конструкции стрелами, которые тупым своим наконечником ударяют в голову с силой, эквивалентной бутылке водки без закуси натощак. Впрочем, это тоже мало относилось к предмету. И постепенно заседание само собой прекратилось. А когда матушка-государыня пришла позвать к полднику, то ей сначала пришлось будить. Государя, которому приснился новый вид боевого шлема с метровым остроотточенным козырьком. Воеводу, которому пригрезились ползущие по-пластунски кони. Писца, которому привиделся писец же, но пленный вражеский, со вставленным куда не надо пером, другим пером испуганно строчащий текст устного допроса самого же себя. И шута, которому снился мир. В котором никто ни с кем не воюет, а только работают, плодятся да размножаются. Не столько работают, конечно, сколь размножаются. Не столь размножаются, конечно, сколько оно так выглядит. Да и ладно. Лишь бы всем было бы хорошо.

Сказка №70

В это утро его царское величество проснулось, опередив Солнце, застав Луну и мелкие, как куриные мысли, звезды. Вздув свечу, государь наскоро оделся и отправился по длинным темным коридорам в правое крыло дворца. Действия его величества наяву были осознанным продолжением сна, в котором ему привиделся Некто, держащий в руках маленькое дрожащее Нечто. Сон был зловещ и туманен, государь был суеверен и деятелен, поэтому сразу же по просыпании он направился туда, куда советовал ему Голос. Странный Голос. Не мужской и не женский, он сказал негромко : "Встань, пойди и возьми". И что-то еще, чего, проснувшись, царь не смог вспомнить. Зато он точно знал, что нужно идти в правое крыло дворца. И среди многих сундуков разыскать лишь один...