Игорь Губерман - Гарики из Атлантиды (сборник)

Игорь Губерман

Гарики из Атлантиды (сборник)

Одиноко бренчит моя арфа,

расточая отпущенный век,

и несет меня в светлое завтра

наш родной параноев ковчег.

В оформлении книги использованы наскальные рисунки древних евреев

Гарики из Атлантиды

Я свой век почти уже прошел

и о многом знаю непревратно:

правда – это очень хорошо,

но неправда – лучше многократно.

1

Бежал беды, знавал успех,

любил, гулял, служил,

и умираешь, не успев

почувствовать, что жил.

2

Я ощущаю это кожей,

умом, душой воспламененной:

любовь и смерть меня тревожат

своею связью потаенной.

3

Дух оптимизма заразителен

под самым гибельным давлением,

а дух уныния – губителен,

калеча душу оскоплением.

4

Приходит час, выходит срок,

и только смотришь – ну и ну:

то в эти игры не игрок,

то в те, то вовсе ни в одну.

5

И здесь, и там возни до черта,

и здесь, и там о годах стон,

зато в отличие от спорта

любви не нужен стадион.

6

Нет, человек принадлежит

не государству и не службе,

а только тем, с кем он лежит

и рюмкой делится по дружбе.

7

Вот человек. Борясь со злом,

добру, казалось бы, мы служим.

Но чем? Камнями, кулаком,

огнем, веревкой и оружием.

8

Засмейся вслух, когда обидно,

когда кретином вдрызг издерган;

по безголовым лучше видно,

что жопа – думающий орган.

9

По жизни мы несемся, наслаждаясь,

пьянея от безоблачности века;

но разве, к катастрофе приближаясь,

предвидит ее будущий калека?

10

Сперва, воздушный строя замок,

принцесс рисуешь прихотливых,

потом прелестных видишь самок,

потом бежишь от баб сварливых.

11

Фортуна если жалует немилостью,

не жалуйся, печаль душе вредна,

и недруга встречай с невозмутимостью,

убийственной, как пуля из гавна.

12

Поближе если присмотреться,

у воспаленных патриотов

от жара искреннего сердца

бывают лица идиотов.

13

Когда мы выбраться не чаем,

само приходит облегчение:

вдруг опьяняешься отчаяньем

и погружаешься в течение.

14

Вокруг окраины окрестности

плывет луны латунный лик,

легко кладя на облик местности

негромкой грусти бледный блик.

15

Спутница, любовница и мать,

слушатель, болельщик, оппонент —

бабе очень важно понимать,

кто она в мелькающий момент.

16

Прекрасен мир, где всякий час

любой при деле понемногу:

прогресс к обрыву катит нас,

а мы – мостим ему дорогу.

17

Судьба решается на небе

и выпадает нам, как рыбам;

она подкидывает жребий,

предоставляя шанс и выбор.

18

Предупредить нас хоть однажды,

что их на небе скука гложет,

толпа ушедших остро жаждет,

но, к сожалению, не может.

19

Я радуюсь, умножив свой доход,

страхующий от голода и холода;

бессребреник сегодня только тот,

кто ценит преимущественно золото.

20

Пусты, сварливы, слепы, дерзки,

живем ползком или бегом —

свои черты ужасно мерзки,

когда встречаются в другом.

21

От замаха сохнут руки,

от безделья разум спит,

гулко трескаются брюки

у неловких волокит.

22

Когда на всех, на всех, на всех

удушье мрака нападает,

на смену слез приходит смех

и нас, как смерть, освобождает.

23

Течет зима. Близ моря пусто.

Но вновь тепло придет в сады,

и миллионы нижних бюстов

повысят уровень воды.

24

Тонул в игре, эпикурействе,

любовях, книгах и труде,

но утопить себя в еврействе

решусь не раньше, чем в воде.

25

Годы, будущим сокрытые,

вижу пламенем объятыми;

волки, даже очень сытые,

не становятся ягнятами.

26

Есть во взрослении опасность:

по мере близости к старению

высоких помыслов прекрасность

ужасно склонна к ожирению.

27

Аскетом я б весь век провел,

но тайным страхом озабочен:

святого блесткий ореол

для комаров приманчив очень.

28

Сегодня день истек в бесплодной,

пустой и мелкой суете,

и мерзкий серп луны холодной

зияет в мертвой пустоте.

29

Едва-едва покой устроим,

опять в нас целится Амур,

и к недосыпу с перепоем

приходит сизый перекур.

30

Медицины гуманные руки

увлеченно, любовно и плохо

по последнему слову науки

лечат нас до последнего вздоха.

31

Когда средь общей тишины

ты монолог сопишь ученый,

услышь себя со стороны

и поумнеешь, огорченный.

32

С утра за письменным столом

гляжу на белые листочки;

а вот и вечер за окном —

ни дня, ни строчки.

33

Поэты бытие хвалой венчают

с дописьменной еще эпохи древней;

дух песенности стены источают,

и тем они звучнее, чем тюремней.

34

Стяжательством и суетностью затхлой

измотанный, однажды выйдешь в ночь

и вздрогнешь от гармонии внезапной,

раскрывшейся тебе, чтобы помочь.

35

В реке времен, как в море – рыбы,

не зря безмолвствуют народы:

свобода – это страх и выбор,

ломает плечи груз свободы.

36

Воспринимая мир как данность,

взгляни на звезды, не спеша:

тягчайший грех – неблагодарность

за то, что воздухом дышал.

37

Мы – необычные рабы,

мы быть собой не перестали,

есть упоение борьбы

в грызенье проволочной стали.

38

Вполне по справедливости сейчас

мы трудимся, воруем и живем:

режим паразитирует на нас,

а мы – паразитируем на нем.

39

Мы все – опасные уроды,

мы все достойны отвращения,

но в равнодушии природы

есть величавость всепрощения.

40

В горячем споре грудь на грудь,

уже не видя ничего,

войдя в азарт, не позабудь

на ужин выйти из него.

41

Мы из любых конфигураций

умеем голос подавать,

мы можем стоя пресмыкаться

и на коленях бунтовать.

42

В любви, трудах, игре и спорте,

искусстве, пьянстве и науке

будь счастлив, если второсортен —

у первосортных горше муки.

43

Война ли, голод – пьет богема,

убийства, грязь – богема пьет,

но есть холсты, но есть поэмы,

но чьи-то песни мир поет.

44

Мы часто ходим по воде,

хотя того не замечаем,

висим над бездной в пустоте

и на огне сидим за чаем.

45

Безумство чудаков – их миллион,

толкующих устройство мироздания, —

вливается в витающий бульон,

питательный для вирусов познания.

46

Зря нас душит горечь или смех,

если учат власть интеллигенты:

в сексе понимают больше всех

евнухи, скопцы и импотенты.

47

Не ограничивайся зрением,

пусть обоняние не чахнет:

что привлекательно цветением,

порой кошмарно гнилью пахнет.

48

На трупах и могилах вдруг возник

шумливый рай пивных и кабаков,

и лишь «за что боролись?» хилый крик

стихает у последних стариков.

49

Духа варево и крошево —

нынче так полно эрзацев,

так измельчено и дешево,

что полезно для мерзавцев.

50

Я не борец и не герой,

но повторить готов над плахой:

во всех суставах свихнут строй,

где не пошлешь мерзавца на хуй.

51

От наших войн и революций,

от сверхракет материковых

приятно мысленно вернуться

к огням костров средневековых.

52

Мы все – душевные калеки,

о чем с годами отпечалились,

но человека в человеке

найти, по счастью, не отчаялись.

53

Какое ни стоит на свете время

под флагами крестов, полос и звезд,

поэты – удивительное племя —

суют ему репейники под хвост.

54

Свистят ветра, свивая вьюгу,

на звездах – вечность и покой,

а мы елозим друг по другу,

томясь надеждой и тоской.

55

Когда вокруг пируют хищники,

друг другом чавкая со смаком,

любезны мне клыками нищие,

кому чужой кусок не лаком.

56

Одно за другим поколения

приемлют заряд одичания

в лучащемся поле растления,

предательства, лжи и молчания.

57

Стреляя, маршируя или строясь,

мы злобой отравляем нашу кровь;

терпимость, милосердие и совесть

откуда возникают вновь и вновь?

58

На всем человеческом улее

лежит сумасшествия бремя,

изменчив лишь бред, а безумие

скользит сквозь пространство и время.

59

Наплевать на фортуны превратность,

есть у жизни своя справедливость,

хоть печальна ее однократность,

но прекрасна ее прихотливость.

60

Просачиваясь каплей за года,

целительна и столь же ядовита,