Елена Арсеньева - Бедная нина, или Куртизанка из любви к людям искусства (Нина Петровская)

Елена Арсеньева

Бедная нина, или Куртизанка из любви к людям искусства (Нина Петровская)

…Девочка Ниночка,Ты – паутиночкаВ утренней мгле.Девочка Ниночка,Ты – как былиночкаНикнешь к земле.

Глазки печальные,Мило овальныеКак я люблю!Миги печальные,Миги прощальныеЛасково длю.

Девочка Ниночка,Вижу – слезиночкаСкрыла твой глаз.Девочка Ниночка,Ты – как былиночкаВ ветреный час!..

Однажды девочка Ниночка Петровская, дочка убогого чиновника, средненькая такая гимназисточка, ничего еще о жизни не знающая, но безотчетно томящаяся скукой нормального человеческого бытия, собралась замуж за хорошего человека, которого ей сосватали родители. Когда потом, спустя совсем немного лет, знакомые спрашивали ее, кто был ее жених, она пожимала плечами. Как его звали, допытывались знакомые? Ниночка мучительно воздевала очи горе, словно пытаясь разглядеть что-то на небесных скрижалях, потом прищелкивала пальцами, ловя ускользающее из памяти имя, потом… потом снова пожимала плечами. Ну ладно, каков он был собой, теряли терпение знакомые?!

– Да не помню я! – взрывалась Ниночка. – Не пом-ню! Это было давно, давно, давно… – И словно подводила жирный черный знаменатель под прошлым: – И это было не со мной!

Свою жизнь несостоявшаяся невеста неизвестного жениха начинала исчислять не с момента рождения (она настолько плохо его помнила, что всегда путалась в годах своих, а может быть, просто-напросто их скрывала), а со дня встречи с молодым зажиточным москвичом Сергеем Соколовым (Кречетовым, таков был у него псевдоним), который охотно тратил свои немалые деньги на содержание издательства «Гриф» и на издание одноименного альманаха. Именно он увел девочку Ниночку из родительского дома – да нет, не под проклятия родителей, а с немалого их одобрения, потому что был, повторимся, состоятелен и производил впечатление почтенного человека. При этом шалой и неуравновешенной девочке Ниночке сначала с ним было вовсе не скучно, потому что Соколов по молодости лет был подвержен модным в начале XX века метаниям и исканиям, обожал магические слова «символизм» и «декадентство» и вел знакомства с самым широким кругом этих самых символистов и декадентов. И, сделавшись его женой, Ниночка вдруг поняла, для чего она была рождена на свет. О нет, вовсе не для того, чтобы топтаться возле зубоврачебного кресла, глядя в чью-то изъеденную кариесом пасть, слушая жужжание бормашины. Она была рождена ради того, чтобы внимать непонятным, порою даже невразумительным стихам, впадать от них в глубокий восторг или даже в транс, шептать в унисон запавшие в душу строки, смотреть на поэтов влажными от счастья глазами, бормотать: «Ах Боже мой, вы гений, нет, я истинную правду говорю!», а уже под утро, когда многочисленные гении расходились, вернее, расползались по домам, можно было, пользуясь тем, что муж уснул, томиться, глядя на звезды, торопливо зажигать свечу (хотя нет, зачем свечу, можно было и электричество зажечь, которое как раз провели в некоторых домах, в том числе и в том, где поселились молодые супруги) и чиркать по бумаге перышком, слагая слова в строки, может быть, не столь изощренные, как у гениев, но искренние и мучительные, словно звездный свет:

Из жизни бедной и случайнойЯ сделал трепет без конца…

Ей хотелось жить так, чтобы трепетать каждым нервом, всем существом своим! Дух бродяжничества жил в ней от рождения; она ненавидела скопление бесполезных предметов, всякого рода «имущества», не служащего насущным потребностям человека.

Ей хотелось влюбиться и дышать одной любовью. Любовь открывала для человека творческого – а Ниночка считала себя человеком творческим и даже что-то там пописывала, какие-то рассказики, какие-то статеечки, более или менее миленькие или противненькие, чистенькие или грязненькие… – любовь, стало быть, открывала прямой и кратчайший доступ к неиссякаемому кладезю эмоций. Достаточно влюбиться – и человек становился обеспечен всеми предметами первой лирической необходимости: Страстью, Отчаянием, Ликованием, Безумием, Пороком, Грехом, Ненавистью и т. д. Поэтому все и всегда были влюблены: если не в самом деле, то хоть уверяли себя, будто влюблены; малейшую искорку чего-то, похожего на любовь, раздували изо всех сил. Недаром воспевались даже такие вещи, как «любовь к любви».

К изумлению своему, Нина поняла однажды, что жить с издателем – это почти то же самое, что жить с чиновником. Соколов любил безумства чужие, но сам безумствовать не любил. Он был занят корректурами, встречами с авторами и критиками, беседами, выбором обложки для номера альманаха, всякой такой скучнятиной. В представлении Нины он весь был, как их квартира в Москве на Знаменке: ничем не одухотворенная, бесстильная, с вещами дурного вкуса, купленными без любви. Тогда Нина еще не знала, что мужчину одухотворяет женщина, так же как хозяйка одухотворяет свой дом. Впрочем, она никогда не научится одухотворять свое жилье, а вот мужчин… да, с мужчинами это у нее получится! Пока же дни ее проходили, точно под стеклянным колпаком, откуда мало-помалу выкачивают воздух, как напишет она потом в своих воспоминаниях, процитировав чудовищно точный и страшный образ, придуманный одним из ее прежних литературных знакомцев, Евгением Замятиным…

Природа иногда наделяет некоторых женщин особым даром воздействия на мужчин: к их высшему духовному таланту женщины эти пробиваются через потребности, которые в обществе принято считать низменными, – через чувственность, похоть, плотские желания. Именно такой была Нина Петровская, и она бессознательно принялась искать родную душу в той толчее, которая творилась в доме ее мужа, нащупывать эту душу своими тоненькими, всегда холодными пальчиками. Нина вообще была тоненькая, бледненькая, не слишком-то хорошенькая, словно только что проснувшаяся после долгого и страшного сна, с тревожными глазами, припухшим ртом и прелестными, темными, вьющимися волосами, довольно коротко стриженными и красиво струящимися вокруг лица, однако зов плоти, который она источала всем существом своим, которым была наделена от природы, – этот зов безошибочно слышался мужчинами, особенно теми, в которых было хоть что-то от фавна. Как выразился однажды – весьма безапелляционно! – Ломброзо, «эротизм является у многих женщин центром, вокруг которого группируются прочие особенности их преступной натуры». В соответствии с этими «особенностями» Ниночка потихоньку безобразничала с многочисленными поэтами и прозаиками, которые вечно толпились в большой и «ничем не одухотворенной» квартире Соколова. Иногда безобразия эти вырывались в случайные нумера случайных гостиниц – да и характер они носили случайный, именно что от слова «случка», и были не более чем данью разрушительной моде начала прошлого столетия, когда супружеская верность считалась объектом публичных осмеяний, невинность – всего лишь поводом для скорейшей дефлорации, а любовь должна была начинаться вечером и заканчиваться утром, когда в свои права вступал слякотный и ветреный ноябрьский день. Отчего-то в восприятии Нины Петровской всякий день был непременно ноябрьским, слякотным, омерзительным, испытать подобие счастья она могла только ночью, без разницы, проходила ли эта ночь за рюмкой коньку и в папиросно-ресторанном дыму-аду-чаду или в какой-нибудь несвежей постели с человеком, в котором Ниночка на миг почуяла возбужденную душу или возбужденную плоть. Ей нравилось считать себя чем-то вроде античной гетеры – подруги и вдохновительницы гениев, которая своим умением поддерживать атмосферу чувственности вдохновляет их на великие свершения. Совершенно в согласии со словами Е. Дюпуи, знаменитого исследователя социальных проблем, который именно в те годы писал в своих многочисленных работах: «Гетеры создавали вокруг себя атмосферу соревнования в искании красоты и добра, способствовали развитию науки, литературы и искусства, в этом была их сила и обаяние». Правда, среди всех социальных проблем современного ему общества Дюпуи исследовал именно проблемы проституции, но, впрочем, кем еще, как не проституткой, постепенно становилась девочка Ниночка? Другое дело, что плату за ночи свои она брала не деньгами, а неразменной монетой вдохновения – своего и чужого, она пила это вдохновение, как пчелка – нектар цветочный, как светский пьяница – коньяк, непременный напиток символистов, их, с позволения сказать, символ, а потом брела в скучную, буржуазную, приличную квартиру своего мужа и отсыпалась там днем.