Карен Рэнни - Шотландская любовь Страница 36

И в России, и в Индии этот вид служил ему своего рода путеводной звездой. После ранения, когда боль выдрала все мысли из головы, он представлял себе это место. Корабль нес его домой, а он лежал с закрытыми глазами и упрямо улыбался, представляя, как снова увидит дом.

Шона этого не понимает. Не понимает, что у него ничего не осталось, кроме Гэрлоха. Кем он станет, если у него отнять родовое гнездо? Он перестанет быть лэрдом клана Имри, хранителем своих земель. У него нет денег даже на себя. От войны ему остался на память Крест Виктории за «выдающуюся отвагу и верность долгу перед лицом врага» – и смешная пенсия, десять фунтов в год. Вряд ли десяти фунтов хватит, чтобы содержать Гэрлох в порядке. Не хватит их и чтобы прокормить семью.

Он совершенно не разбирался в земледелии, но это и не имело значения, здесь под слоем земли толщиной в дюйм – только камень. Он мог бы по примеру других лэрдов заняться разведением овец, но на какие деньги их купить?

– Я так и думал, что ты здесь.

Он оглянулся и посмотрел на Гордона:

– А я-то и забыл, что ты знаешь про это место.

– Твоя нора? Решил уйти под землю, как лис?

– По-моему, самое время. По Гэрлоху шастают американцы во главе с Шоной, которая только и ищет, на кого бы спустить собак.

Он медленно повернулся к другу.

Гордон не ответил – он вообще редко отвечал, когда речь шла о Шоне.

Они с Гордоном облазили весь Бан-Ломонд, а сколько раз они инсценировали великие битвы прошлого, в которых участвовал клан Имри! Он воображал себя древним лэрдом и бросался на «врага» с деревянным мечом и криком на гэльском: «Не бойся ничего!» Гордону ничего не оставалось делать, кроме как брать менее величественные роли – англичан или захватчиков из чужих кланов.

С тех пор как Гордон вернулся из школы, все изменилось. Они с Шоной не отходили друг от друга, и только слепой мог не заметить, что они чувствуют.

– Элизабет – та самая сестра милосердия, о которой ты мне рассказывал? – спросил Гордон.

Фергус увидел в глазах Гордона знакомое непреклонное выражение «я буду ждать вечно». На лице командира оно могло быть пугающим, на лице друга – только раздражало.

– Да, – поморщился он.

Гордон не ответил, он просто ждал.

Фергус отвернулся к окну. Интересно, ему когда-нибудь надоест вид Лох-Мора?

– Что между вами произошло?

– А ты как думаешь?

– Я только что говорил с твоей сестрой, и мне порядком надоело смотреть, как Имри демонстрируют свою фамильную гордость.

Фергус улыбнулся:

– А разве это гордость? Я думал, это молчаливость Имри.

Гордон взорвался смехом, звук прозвучал раскатисто и громко под сводами маленькой башни. Фергус тоже не смог сдержать улыбки.

– Да когда это Имри были молчаливыми? – проговорил наконец Гордон.

Фергус пожал плечами.

– Так что случилось?

Гордон не отставал.

– Я влюбился, она – нет. – Он понял вдруг, что любит ее улыбку, голос, смех. – Она все твердила мне, что им велено не сходиться с пациентами. Я ответил, что я не пациент, и мы не сходимся, просто сидим в саду. Она сказала, что не может принять цветы, которые я сорвал и хотел ей подарить.

Фергус перевел взгляд на сводчатый потолок над их головами: он был покрыт резным узором – молодой месяц в окружении звезд.

Гордон молчал. Когда, черт подери, он научился этому нечеловеческому терпению? Конец истории, еще более жалкий, Фергус пересказал побыстрее – пока не потерял самообладания:

– Она вернула все мои письма. Я слышал, что из порта отошел корабль с несколькими сестрами милосердия на борту, и подумал, что она одна из них.

– Ты так и не выяснил наверняка?

Гордон не скрывал изумления.

– Выяснил – вчера, когда она объявилась в Гэрлохе собственной персоной.

– Ты с ней говорил?

Фергус покачал головой.

– И что ты намерен делать дальше?

Он понятия не имел. Но Гордон, слава Богу, не стал добиваться ответа.

– Сегодня меня привело к тебе совершенно другое дело, – произнес он. – Мне нужен управляющий на фабрику, и я сразу подумал о тебе.

– Боже правый, почему я?

– Ну тебе же нужно чем-то заниматься.

– Правда? – Фергус снова посмотрел в окно. – Что я знаю об управлении фабрикой боеприпасов?

– Думаю, то же, что о командовании орудийным расчетом. Или о героизме.

Фергус не сдержался и прыснул:

– Я не собирался геройствовать, Гордон. Просто парни попали в беду.

– Если мне не изменяет память, ты в одиночку спас двенадцать человек.

Фергус скрестил руки на груди и прислонился к окну.

– Помню только, что у меня душа в пятки ушла от ужаса. Единственное, о чем я думал, – это что пушки стреляют до ужаса громко, а еще жалел, что не умею бегать быстрее.

– Фергус, на фабрике мне нужен человек, которому я доверяю. Почему бы тебе не взять это на себя?

Фергус улыбнулся ему и поднял свою трость:

– А ты не заметил, что я хромой?

– Ты, черт возьми, не лошадь! Живой, и слава Богу. Ну припадаешь на одну ногу, ну и что?

Фергус ощутил, как гнев в душе вспыхнул и погас, как будто у него не хватало сил поддерживать этот огонь.

– Это поэтому ты не хочешь начистоту поговорить со своей сиделкой? – спросил Гордон. – Потому что считаешь себя калекой?

– Да. – Фергус отвернулся. – И не пытайся убедить меня, что я не прав. Сколько мне зубы ни заговаривай, рана моя никуда не денется.

Гордон, не говоря больше ни слова, повернулся и ушел.

Ну и отлично. Со старыми друзьями всегда такая проблема: они видят слишком много и слишком хорошо.

Гордон наверняка помчался к своей ненаглядной Мириам извиняться за ее плохое поведение, подумала Шона. «Вы должны извинить графиню Мортон. Она сегодня редкая зараза». Неплохое объяснение, да? Гораздо лучше правды: «Графиню Мортон терзают воспоминания о прошлом. Ей сейчас так больно, как будто с нее заживо сдирают кожу, и она хочет, чтобы все остальные страдали не меньше».

Гордон сделал ей больно, и может сделать еще больнее. Способна ли она ранить его с той же легкостью? Даже если и так, она об этом никогда не узнает. Возможно, он храбрее ее, но ведь он же воевал…

Она тоже воевала – правда, с самой собой.

Шона схватила шаль и поспешила прочь из гостиной. Надо найти Мириам и извиниться. Она вела себя непозволительно грубо и теперь должна попросить прощения. Не потому, что это правильно. Не потому, что мама учила ее быть радушной и любезной хозяйкой. Нет, она будет пресмыкаться перед Мириам только потому, что ей крайне необходимо продать Гэрлох мистеру Лофтусу.

Гордон порадуется, но в этот момент ее мало волновали радости полковника сэра Гордона Макдермонда. Ей будет гораздо легче продать Гэрлох и навсегда покинуть Инвергэр-Глен, если Гордон и дальше будет смотреть на нее с плохо скрываемым презрением.