Лев Куклин - Повесть и рассказы из сборника «Современная эротическая проза»"

Лев Куклин

Повесть и рассказы из сборника "Современная эротическая проза"

ПАТЕФОН

Рассказ

Всё началось с патефона. А точней — с того позорного обстоятельства, что, как выяснилось на нашем школьном вечере, я совсем не умел танцевать!

Это сразу же определила Тамара, выдернувшая меня из группки одноклассников, с независимый видом отиравших полусырую штукатурку со стены. И хотя она была старше меня года на два, на три, не знаю почему, но мы учились с ней: я — в девятом, а она — в десятом классе, крупная, щекастая, крепкая девушка — хоть на лесоразработки её отправляй! Думаю, что и там она бы не растерялась.

— Женский танец… — сурово отразила она мои слабые потуги на сопротивление. — Дамы приглашают кавалеров. Закон! Давай двигай, перебирай ногами! Ну! — весело проговорила она и начала напевать в такт нехитрой музыке: «Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три…»

И при этом толкала меня то плечом, то коленом, направляя и несколько сглаживая мою отчаянную неуклюжесть. В перерыве она меня не отпустила, а продолжала держать в позиции полной готовности к следующему танцевальному старту. Следующим за вальсом было что-то медленное, тягучее, растекавшееся, вроде патоки.

— Танго «Брызги шампанского»… — многозначительно прокомментировала Тамара. — Медленный танец. У тебя лучше получится, только слушайся меня!

Я послушался. Она прижалась к моему плечу большой пухлой грудью, и сначала мне было ничего, и даже гордо перед нетанцующими одноклассниками, но незаметно плечо моё нагрелось так, что мне начало казаться: я — ткань под раскалённым утюгом…

Я попытался незаметно отодвинуться на пожаробезопасное расстояние, но Тамара сильным контрманёвром пресекла мою робкую попытку освободиться.

— Не дёргайся! Слушайся! — сурово сказала она. — Я тебя поведу…

И сильно крутанула меня так, что мои ботинки скрипнули, провернулись на грубых подмётках по когда-то крашеному масляной краской облупленному полу.

Бедное моё несмышлёное сердчишко то подымалось вверх, застревая где-то в начале дыхательного горла, под кадыком, то ухало вниз, стремительно, как салазки с крутой горки. Я попеременно то бледнел, то краснел, глупея от прилива густой крови, и с ужасом думал, — как я выгляжу со стороны, но ничего не помогало: Тамаркин напор был неудержим. Искупали отчасти мои нешуточные страдания только косые взгляды сотоварищей по алгебре и ненавистному немецкому языку, с явной завистью время от времени бросаемые ими исподтишка на нашу пару.

Но кончается всё, даже пытки танцами в тесном школьном деревянном здании.

— Проводи меня… — в голосе Тамары не было просьбы, скорее он прозвучал… ну не приказом, но распоряжением, которое подлежало выполнению.

Был конец марта, на улице нашего городишка пахло мокрой весной, в воздухе сквозило предчувствие первых листьев, струился серый, рассеянный, без теней, свет. Мы шли по деревянным тротуарам, мимо палисадников, где немного осевшие весенние сугробы ноздреватыми шапками переглядывались поверх штакетников — и разговаривали. Шли нога в ногу, не торопясь, благо было тепло.

— А ты шампанское… пробовал когда-нибудь? — спросила Тамара.

— Какое шампанское? — оторопело переспросил я. В жизни я не пробовал ничего крепче деревенского кваса, но признаться в этом так, сразу…

— Ну то… про которое танго… — подсказала Тамара. — Брызги эти самые… Эх! А у меня дома патефон есть, — без паузы сообщила она. — Ещё с довойны остался. И несколько пластинок. Остальные перебились помаленьку. Одна — просто шиковая — «Друг» называется. Слыхал?

Я покачал головой.

— Сегодня ко мне нельзя, — торопливо продолжала Тамара, — а послезавтра приходи, я её поставлю. И танцевать тебя научу запросто! Мы ещё с тобой призы на танцевальных вечерах в клубах брать будем! — залихватски пообещала она. — Матка у меня на три дня за реку в леспромхоз ушпандорит. Придёшь? — И протянула мне твёрдую ладошку по-взрослому: дощечкой. Я пожал её со всей возможной в таких случаях мужской силой и поплёлся домой, на другой конец городка в ожидании и предвкушении невиданных радужных перспектив…

К дому Тамары я прокрался в сумерках, чуть ли не задворками, боясь каждого встречного-поперечного, стережась даже хорошо знакомых мне собак — а вдруг увяжутся? Что ни говорите, а подобные свидания не требуют свидетелей…

В доме было тепло и вкусно попахивало дымком из большой русской печи. Пластинку — старую, заслуженную, пережившую много житейских испытаний и всё повидавшую пластинку ставили мы в тот вечер на скрипучий диск бессчётное число раз.

Голос, знакомый до мельчайших пауз и выразительных эстрадных вздохов, пел сквозь шипенье от не слишком острой заношенной иглы:

…Друг, с которым много пройдено дорог,Мне, расставаясь, дал зарок…

Моя рука ощущала сильную плотную спину Тамары. Её пересекала поперёк полоска лифчика, в который с другой стороны была с трудом втиснута её большая мягкая грудь. Под полосой лифчика по всей длине спины проходила глубокая ложбинка, словно бы овражек, — и мой большой палец правой руки забивался туда, между пуговичной застёжкой лифчика и этим овражком, словно мышь под мостик — и старался не шевелиться. Хотя моей периодически взмокающей ладони хотелось скользить по всей ширине спины, гладить её — от плеч и лопаток до того загадочного непостижимого места, именуемого талией, которое вдруг, словно по лекалу, начинало вычерчивать крутые линии и переходило к бёдрам и прочим округлостям на этой стороне, чуть ниже спины. Добра хватало…

…что объездит землю вдоль и поперёк…

Но меня занимал, конечно, не текст, уже вытверженный наизусть, не совершенствование в искусстве танца, а нечто совсем, совсем другое… А именно: почему мой организм реагирует на Тамарины уроки таким непосредственным и непреодолимым образом? Если в первый раз случившееся оказалось для меня некоторой загадочной неожиданностью, то почему это происходит всякий раз с такой неотвратимой железной закономерностью?

Когда партнёрша всё ближе и теснее вжималась в меня во время очередных незамысловатых па — большой грудью, тугим животом, живыми толкающимися круглыми коленями — я ощущал сладкое томительное замирание внизу живота. Я честно старался отодвинуться от горячей, как лежанка русской печи, Тамары, но опять же — говорю честно — старался не из самых последних сил…

Мои брюки, мои бедные школьные брюки, — они же выходные и парадные, ибо вторых у меня на тот момент просто не имелось в наличии — так вот, они в известном месте натягивались тугим шалашиком. И как только выдерживала моё внутреннее давление тонкая изношенная материя! Как она только не лопалась!