Анаис Нин - Шпион в доме любви

Анаис Нин

Шпион в доме любви

На перекрестке моралей, или «Борьба за жанр»

Произведения каких только знаменитых ныне писателей не подвергались в свое время гонениям критиков и всевозможных лже-святош, отзывавших их «вопиющей порнографией». Полагаю, не имеет смысла приводить здесь весь список, начиная с Боккаччо и Рабле, минуя Донатьет Альфонса Франсуа де Сада и заканчивая Дэвидом Гербертом Лоуренсом и Иваном Алексеевичем Буниным. Теперь эти произведения стали признанной классикой. Оставшись при этом Порнографией. По жанру.

Люди очень мало задумываются над тем, как велико в их повседневной жизни то, что принято называть «силой привычки». Сейчас, в пору глобальных изменений в социальном плане, многое из того, что прежде казалось будничным и незыблемым, представляется чудовищным и смешным Какие-то лозунги, соревнования, навязанные идеалы… Человек расстается со своим прошлым смеясь, помнится, так сказал один неглупый мыслитель. Теперь-то нам конечно смешно Но только смехом этим человечество смеется над самим собой, смеется, потому что не поняло вчера того, что столь очевидно сегодня.

Почему-то мораль считается «моральной». Она, как Евангелие, словно ниспослано роду человеческому свыше Так ли это? Отнюдь, поймем мы, если задумаемся. Имеющий глаза да увидит…

Когда европейцы только еще начинали приезжать в Китай, расселяясь в Шанхае и прочих городах, местные жители не знали, смущаться им или смеяться. Дело в том что европейцы, встречаясь на улицах, имели обыкновение целоваться. То, что принято в Европе — на то они и европейцы, — вызывало в китайцах полнейшее недоумение: за поцелуем ничего не следовало. Объяснялось все просто. Поцелуи или просто ласки, не ведущие к естественному продолжению, т. е. половому соитию, считались в Китае оскорблением основополагающих восточных начал: инь и ян.

В свою очередь, европейцы столкнулись в Китае с полным приятием таких «страшных пороков», как внебрачные связи, мастурбация, и многих других дозволенных китайцу удовольствий.

Христианству уже две тысячи лет. То, каким оно мыслилось теми личностями, которые стояли у его истоков, нам не дано узнать. Дошедшая до наших дней религия есть обычный суррогат, много раз приспособленный к нуждам «отцов Церкви» и их шустрых поверенных. Мирянин, преклонивший колени перед священником, — вот любимый символ «веры». И если сам священник получал от этого чувственное удовольствие — ведь среди мирян были и мирянки, притом хорошенькие, — это никого не касалось.

За два тысячелетия любая, даже самая бредовая идея, повторяемая из века в век, может настолько укорениться в умах людей, что они уже воспринимают ее как свою собственную и готовы расправляться за нее с себе подобными — причем не всегда имея с этого хотя бы малую выгоду для себя. Просто «так принято».

Половое соитие, всячески втаптываемое в грязь ревнивыми блюстителями веры, на том же Востоке, в тантрической, например, философии почиталось как «путь к бессмертию». И это, дорогой читатель, не должно вызывать улыбку. Поскольку такое представление базируется на чисто физическом подходе к данному явлению, связанному со значительным расходом внутренней энергии. Вопрос в том, чтобы не просто ее расходовать, пусть даже с удовольствием, но и уметь применять в оздоровительных целях. Мораль восточного человека от этого нисколько не страдала. Зато средний европеец страдал — и страдает — от своей «страусиной» морали. Но не только — а может быть, и не столько — телом.

Вам никогда не приходилось слышать, каким языком разговаривает человек, обуреваемый сексуальными комплексами — путь даже он и «гигант» в бытовом плане? Увидев за стеклом витрины глянцевую обложку «Пентхауза» или «Плейбоя», он вдруг обнаруживает, что его речевой аппарат устроен весьма интересным образом и может выдавить из себя разве что возглас-хрюканье «Голая баба!». Почему-то он стесняется сказать «нагая девушка» или «обнаженная женщина». Ему кажется, что, сгрубив, он поднимет себя выше своих же собственных эмоций. Хотя как-то сомнительно, что этого труднее добиться, например, просто промолчав.

Все это приводит наиболее эстетствующую часть нашего общества — поскольку на Западе уже давно махнули рукой — к горячему спору о том, что же такое «эротика», а что — эта самая проклятущая «порнография». Невольно хочется спросить: «А был ли мальчик?»

Вероятно, изначальная ошибка заключается в том, что одну часть противопоставления эстеты пытаются объяснить через вторую Но разве это не все равно, что сравнивать, скажем, Небо и Землю? У эротики существует нижняя планка, чувство, чувственность. Ниже эмоции она не опускается. Дело эротики, эротического искусства — вызывать эту эмоцию (не путать с эрекцией). И ничего больше. Никаких «постельных сцен». Эротическими средствами могут быть аромат, прикосновение перышка к обнаженному плечику балерины, поворот головы, локон, робко выбившийся из-за ушка, цокот каблучков по лакированному полу, тепло трепетного дыхания па шее, непроизнесенное слово. Утонченнее и чище — можно, грубее, приземленнее — нет.

Но как же назвать то, что ниже?

В видеопиратстве постепенно укореняется термин «суперэротика» для фильмов, неимоверно похожих на «Богатых, которые тоже плачут» ит.п. с той только разницей, что не менее слащавые герои вздыхают и плачут в постелях, заменяя заунывные разговоры столь же монотонными совокуплениями.

Можно и так, но едва ли стоит лишний раз прибегать к слову «эротика».

Так как же назвать произведения, где описываются голые — нагие, обнаженные — тела, раздевания, бурные ласки и китайское «единение инь и ян»? Порнографией? Конечно. Но тогда не только бегло перечисленные в самом начале данного предисловия авторы, но и многие писатели — как уже забытые, так и ныне здравствующие — советского периода окажутся причисленными к разряду «порнографических»? Разумеется.

Теперь глубокий вдох. Задержать дыхание. Выдохнуть.

Что случилось? Ох, какое страшное слово сказали! Ну и что?

Помнится, еще в детстве моя родная бабушка, читавшая мне вслух «Трех мушкетеров» и «Остров сокровищ», вслух задумывалась над тем, когда, в каком месте произведения его герои успевают справить нужду. Нет, бабушка не была «пошлячкой», она происходила из достаточно аристократической семьи, об одном из ее предков весьма лестно отзывается в дневниках супруга сосланного в Сибирь декабриста Волконского, сама же она большую часть жизни проработала в консерватории и до конца своих дней помнила французский которому еще в начале века их с сестрой обучала гувернантка из Парижа. Но все это, однако, не мешало ей беспокоиться о той стороне жизни героев, которая выпала из-под дотошного пера авторов. У этих — и большинства, чего греха таить, — писателей был определенный угол зрения. Именно угол зрения, управляемый той самой моралью, о которой шла речь выше, и сделал эти произведения «романтическими», «сентиментальными», «реалистическими», «эротическими» итд., итп. — да простят мне филологи столь вольное обращение с этой «научной» терминологией. Если бы те же авторы поменяли угол своего зрения — а многие так зачастую и поступали, — то могло бы получиться произведение порногра… фического жанра. При этом нужно раз и навсегда запомнить очень важную оговорку. Столь нарочито повторяемое здесь слово «порнография» не несет — не должно нести — никакого намека на дурное качество книги, или картины, или фотографии, или фильма. Плохим может быть что угодно. Избранная тема произведения искусства не несет в себе качественной ограниченности. Выражаясь кратко, порнографическое произведение может быть хорошим, оно может — тут следует заменить глагол «должно» — быть написано хорошим языком, его можно публиковать, а главное — его можно читать не пугаясь. Хотя бы потому, что такова история: не сразу, не быстро, но уверенно «грязные», «бесовские», «скабрезные» произведения пробивали себе дорогу к читателю и в ряде случаев становились классикой, причем, что интересно, без каких бы то ни было купюр.