Михаил Анохин - Осколки разбитого зеркала

Михаил Анохин

ОСКОЛКИ РАЗБИТОГО ЗЕРКАЛА

ОБ АВТОРЕ РОМАНА

Михаил Анохин – человек, получивший громадный запас творческой энергии, кажется, по праву и месту рождения. Село Калары под Таштаголом – центр Азии, Горная Шория – уникальное место планеты, где энергия горообразования фонтанирует в точках разлома земной коры. В таких местах рождаются мудрецы и пророки. Может быть, поэтому Михаил Анохин известен в Кузбассе и за его пределами не только как писатель и публицист, но и как один из вождей забастовочного движения шахтёров, потрясшего страну в 1989-90 годах.

Общаясь с Михаилом Анохиным начинаешь понимать, что имеешь дело с человеком энциклопедических знаний, самородком, народным академиком от литературы. В любой области знаний, будь то технические науки или гуманитарные – проявляется обширный пласт освоенной информации, глубина понимания вопроса. Знаю это не понаслышке – из личного опыта общения с ним, многих дискуссий и споров по литературным, философским, религиозным проблемам, которые никак не обойти человеку пишущему.

И это не только моё личное впечатление. «Прочёл Анохин, как мне кажется, всё на свете» – так выразился Василий Борисович Попок, известный русский писатель, живущий в Кузбассе. И это, действительно, так. Список изученной Михаилом Анохиным литературы, который однажды довелось увидеть, содержит тысячи первоисточников.

Публицистика Михаила Анохина – это пылающее время, воплощённое в строки. Его тексты обжигают и вовлекают каждого в огненный вихрь настоящего. Проза – поражает глубиной и мастерством художественной речи.

Проза Михаила Анохина – это проза поэта, философа, историка, мистика и православного проповедника. Таков и его роман «Осколки разбитого зеркала». Роман о взаимопроникновении прошлого, настоящего и будущего, причинно-следственной связи между ними – железном нравственном Законе бытия. «Федор только чувствовал, что она есть, но как сказать правду – не знал! Опенкин мучился над этим вопросом, мучился по-своему, озлобленно, остервенело, как обычный русский человек испокон веков мучается, ища эту невыразимую в слове правду».

В одной из своих публицистических статей «Евангелие от Булгакова?» Михаил Анохин выразил своё отношение к писательству: «Достоевский, отвечая на вопрос об отношении писателя к действительности, сказал замечательные слова: Нет, государи мои, настоящий писатель – не корова, которая пережевывает травяную жвачку повседневности, а тигр, пожирающий и корову и то, что она проглотила! Иначе сказать, писатель переваривает в себе правду повседневности и правду историческую и из этого создает собственные миры».

Михаил Анохин создал свою Вселенную, необъятную и настоящую.

КНИГА ПЕРВАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Посреди солнечного, жаркого полдня внезапно потемнело. Невесть с какой привязи сорвавшийся ветер взъерошил тополя, вспугнул стайку голубей у водоразборной колонки, лизнул языком двор, поднимая обрывки газет и секущую крупитчатую песчаную пыль. Захлопало вывешенное для просушки бельё и все так же внезапно стихло. Туча, наплывая на солнце, взбухла, словно дрожжевое тесто.

– Напарило. Быть дождю с грозой, – сказал Опенкин неизвестно для кого. Отложил в сторону газету, поднялся с просиженного дивана и пошел закрывать форточку. В окно он увидел жену Клавку.

– Вот, пусть почитает, – пробурчал Федька, еще не остыв от газетной статьи, – а то… «Нет правды, нет правды» – передразнил Клавку.

Как это бывает сплошь да рядом, каждый из них понимал правду по-своему. И на самом деле, если бы у всех людей была одна «правда», то мечта о «золотом веке» давно стала бы реальностью, но Опенкин отчего-то считал, что «правда» на земле есть и эта «правда» одна на всех, вот только власти скрывают от людей эту «правду», а когда его спрашивали, почему власть боится правды, он не мог найти убедительного, исчерпывающего ответа, поскольку этот ответ подразумевал знание той самой «правды», которую власть скрывала, а он и сам не знал её. Федор только чувствовал, что она есть, но как сказать правду – не знал! Опенкин мучился над этим вопросом, мучился по-своему, озлобленно, остервенело, как обычный русский человек испокон веков мучается, ища эту невыразимую в слове правду. Мучился и оттого, что личная жизнь складывалась не так, как у тех, кто этой невыразимой правды не чувствовал и, следовательно, не искал.

Он и работал так же, не по человечески, запоем, с какой-то веселой злобой, а поскольку вся его работа чаще всего сводилась к тяжелому физическому труду, то каждый мускул, каждая жилка его тела протестовала против этого запоя. Что же говорить о живых людях, которые работали рядом и вместе с ним? Не жалея себя, он не жалел никого.

– Делай, как я, делай, что я делаю, или уходи из бригады, – так говорил он тем, у кого не хватало сил и сноровки выдержать заданный им ритм работы. Он не осознавал этого, но фактически являлся тем самым прокрустовым ложем, которое растягивало и сжимало людей, вовлеченных в производственные, да и бытовые отношения с ним. Поэтому у Опенкина, никогда не было друзей, а так, знакомые.

Его брак с Клавдией – был странный брак. Странный, хотя бы уж потому, что Клавка вышла замуж тогда, когда все её сверстницы уже водили своих детей в школу. Ей же шел двадцать седьмой год. Клавдия мысленно готовила себя к участи старой девы.

В шестьдесят втором году родители отвезли её в поселок Монастырь, что под Бийском, и отдали учиться в строительное училище N 1, учебный центр треста Бийскцелинстрой, по специальности штукатур-маляр. С той поры в родное село Верх-Бехтимир она так и не вернулась, хотя часто наведывалась туда. Помотавшись по стройкам целинных совхозов Алтайского края, она в семьдесят втором году каким-то чудом получила комнату в двухэтажном бараке Байского маслозавода.

Может быть, она вышла бы замуж, как и все её сверстницы, в положенный срок, и даже был у неё на примете паренёк из родного села, но парень ушел в армию, да там и остался на пограничной заставе старшиной. Клавке пришлось пережить дикую сцену изнасилования, которую учинили в Целинном совхозе работавшие там по договору не то чеченцы, не то ингуши. Двенадцать человек здоровенных парней и четыре беззащитных девчонок, которых же и обвинили во всем. Заступиться было некому, поскольку трое были из детдома и привыкли рассчитывать на себя да на счастливую судьбу. К тому же две из них были, что называется, легкого поведения и, собственно говоря, они и сыграли роль той, воистину, дьявольской закваски, на которой взошло это дикое дело.

Работали они в селе Целинное на отделке школы и в этой же школе жили, вечерами ходили на танцы и конечно на этих танцах были и парни с Кавказа. Обычно они не танцевали, а стояли в сторонке, оживленно переговариваясь между собой. Местные их не трогали, поскольку знали, что эти пойдут на всё, вплоть до ножей и закон всегда будет на их стороне. Девчонок притягивали эти смуглые парни, так загадочно не похожие на тех, с кем они учились в школе. В этой тяге был изрядный страх и извечное женское любопытство: как они целуются? Как обнимаются? И как шепчут слова любви? А те, кто уже познал мужские объятия и то блаженное мучительство тела, которое с криком и стоном вырывается из груди, те видели в них еще не познанную тайну вечного, трагически прекрасного пира плоти. Кавказские парни не скупились на подарки, но насколько широки они были в этих жестах, настолько, же и требовательными были в том, чтобы русские девушки шли в своих отношениях с ними до конца. В этом, по их мнению, и заключались честь и достоинство горца.

– Бэрэшь подарэк – значэшь лубэшь! – Гортанный голос с неведомыми в этих краях обертонами, завораживал и пугал девчат.

Примерно этим же и руководствовались правоохранительные органы, когда, нехотя, с пятое на десятое расследовали дело об изнасиловании, да и дела в обычном, юридическом понимании, не было, были униженные и поруганные девчонки, без отца и без матери, а с Клавкой, у которой был и отец и мать, следовало полюбовно договориться.

Районное начальство можно было понять, если не оправдать. Начальнику милиции, старому, еще времен НКВД, служаке, перед пенсией такая слава об его районе вовсе не нужна, а на своем веку он видел и не такое. Другие начальствующие фигуры, также были озабочены престижем и репутацией района. Получи этот случай широкую огласку, не дай бог до крайкома партии дойдет, выговором бы не обошлось, да и национальный вопрос мог вылиться в вопрос политический, как-никак у нас, в Советском союзе, национальностей нет, а есть «сообщество людей социалистического типа мышления».