Татьяна Устинова - Запасной инстинкт Страница 40

– А Троепольскому сказала?

– Да как я ему скажу, если его на работе нет! – закричала Полина.

– Дома скажи, – невозмутимо посоветовала Варвара. – В спальне. Где был договор с Уралмашем. А?

– Иди ты к черту, – пробормотала Полина и положила трубку.

Это вовсе не означало, что теперь они до смерти друг на друга обижены. Просто они так разговаривали друг с другом. Близкие люди на то и близкие, чтобы позволять себе то, чего не могут позволить дальние. Полина немного подумала об этом.

Гуччи подбежал, потрясся и уселся ей на ботинок. Полина пересадила его в кресло.

Хотелось кофе, хотя она знала, что потом у нее непременно заболят голова и желудок, и станет тошно, потому что ночью она почти не спала, и завтракать было нечем. Повздыхав от предчувствия всех этих неприятностей, она включила чайник, смачно пошлепала Гуччи по голой горячей заднице и пошла мыть свою чашку.

В туалете обнаружился Саша Белошеев со своими чашками.

Туалет в их конторе, хоть и являл собою нечто среднее между Янтарной комнатой и Георгиевским залом, был общим. Это дизайнер так придумал во время ремонта, потому что стандартная конструкция “мальчики – налево, девочки – направо” заняла бы слишком много лишних метров. Поэтому был воздвигнут дивный общий сортир на “два очка”, как любил выражаться незакомплексованный Троепольский. Закомплексованные же стыдились и заходили туда, только убедившись в отсутствии “противоположного пола”.

В данном случае “противоположный пол” полоскал свои чашки, и, так как у Полины не было никаких других, более приземленных намерений, она независимо поздоровалась и пристроилась рядом. Саша в зеркале ей улыбнулся.

– Ты чего в очках? Мы с Байсаровым ехали, никакого солнца не было.

– У меня… глаз болит. Ячмень, наверное. Саша сочувственно покивал. Длинные пальцы, красные от горячей воды, проворно двигались по краю чашки.

Полина посмотрела на эти пальцы. Костяшки на правой руке в свежих ссадинах, как будто разбухших и сочащихся от горячей воды.

Полина глаз не могла оторвать от этих ссадин.

Саша вдруг насторожился:

– Ты чего?

Полина мигом отвела глаза – хорошо хоть за очками не видно! – и пожала плечами. Молчание, последовавшее за этим, показалось ей холодным и угрожающим. Он не сказал больше ни слова и не сделал ни одного движения, но что-то изменилось, и Полина почувствовала это кожей.

В том же холодном молчании он завернул свой кран, нанизал кружки на пальцы и пошел к двери. Она в зеркале видела его удаляющуюся враждебную спину.

– Саша.

Он остановился, оглянулся и снизу вверх, вопросительно дернул подбородком.

– Почему ты смотрел макет за столом Вани Трапезникова? – выпалила она и в ту же секунду поняла, что не ошиблась. – Почему не за своим?

Белошеев приблизился к ней медленно, как в кино, и аккуратно поставил свою посуду на мраморную столешницу. Потом улыбнулся – обнажились ровные белые зубы. От этой улыбки Полина подалась назад, но деваться было особенно некуда – сзади только холодный и гладкий мрамор, чуть-чуть сырой там, где вода натекла с ее чисто вымытой кружки.

– Какой стол, Полина? – приблизившись, нежно спросил ее коллега Саша Белошеев. – Ты что? Не выспалась?

– Я не выспалась, – согласилась Полина, как завороженная, глядя в его молодое веселое лицо. – Знаешь почему? Потому что ты ударил меня, когда я вошла. Прямо… сюда. В глаз. Мне всю ночь было больно. Не могла спать.

Саша все улыбался:

– Ты что?.. Видела меня? Полина покачала головой:

– Не видела.

– Тогда с чего ты взяла?..

– Я нашла твой карандаш.

Он помолчал и странно повел шеей.

– Какой карандаш?

– Твой. Только у тебя в конторе такие. Полина протянула руку – он дернулся, как будто она прицелилась в него из пистолета, – и достала у него из-за уха простой карандашик, не слишком длинный, шершавый на ощупь. Стильный, как определила Полина. Наверное, карандашик придумал кто-то талантливый и легкий, вроде Троепольского.

– В моей сумке лежит точно такой же. Я забрала его со стола Вани Трапезникова. Зачем ты смотрел макет в “большой комнате”? Почему не у себя?

– Сволочь, – отчетливо и тихо выговорил Саша Белошеев. – Троепольскому стукнула уже?

Полина смотрела на него и молчала.

– Так, – заключил Саша, поставил на мраморную столешницу свои чашки, вынул у нее из рук кружку и со стуком поставил ее туда же. Дотянувшись правой рукой, он защелкнул блестящую штучку на двери общего сортира, а левой взял Полину за шею. Пальцы были влажными и странно мягкими, словно Саша Белошеев никогда и ничего не делал руками. Мягкие пальцы медленно сжались на ее горле, и она стала вырываться. Только сейчас стала, потому что до последней секунды не верила в происходящее.

Нет, верила, но как-то не по-настоящему. Ей все казалось, что это происходит не с ней и не с Сашкой – тем самым, с которым они сто раз пили кофе, ругались из-за макетов, который помогал ей заводить ее “колымагу”, подвозил домой, однажды даже остался у нее, потому что поздно было ехать из ее Кузьминок в его Северное Бутово, и благородно продрых всю ночь на неудобном диване, а утром жарил яичницу в крохотной хрущевской кухне!

– Сука, – равнодушно сказал этот самый Сашка и, дернув, разметал ее руки. – Троепольский знает или нет?!

Мягкие пальцы приналегли на ее горло, сдавили, словно канатом, и ей вдруг моментально стало нечем дышать. Канат, сдавивший ее горло неумолимо и равнодушно, будет душить ее до конца, до той самой секунды, когда в Полинином горле больше не останется ни капли воздуха, ни одной самой маленькой капли, и легкие взорвутся внутри, и из горла полезет кровавая каша – ее собственные внутренности.

В глазах поплыло. Полина Светлова захрипела и стала дергаться – как в кино про убийц и их жертв.

– Твою мать, – сказал Саша спокойно, перехватил другой рукой дергающиеся Полинины руки, развернул ее, отпустил руки и сильно ударил по шее.

Полина согнулась над раковиной. В ушах зазвенело, а потом их будто забило ватой. Что-то дзинькнуло далеко внизу, и она заторможенно подумала, что это свалились ее очки.

Он опять схватил ее руки.

– Давай, давай, сука!..

И он сунул ее головой в раковину, почему-то наполненную мыльной водой, и стал топить.

Он отпустил ее горло, которое хотело только одного – дышать, а дышать водой Полина Светлова не умела, поэтому она моментально захлебнулась горячей мыльной пеной, которая ринулась внутрь и все там залила.

Полина дергалась и сопротивлялась, но он крепко держал ее руки, а потом ударил ногой под коленку так, что она не устояла, и навалилась грудью на мраморный умывальник, и нырнула еще глубже, и прямо перед ее расширенными остановившимися глазами оказалась золоченая пробка, над которой крутилась чаинка.