Карен Монинг - Тайна рукописи Страница 45

То, что Рурк О'Баннион был «чертовски привлекательным» мужчиной, никому не вредило. Роки имел репутацию совратителя и дамского угодника, однако к его чести нужно сказать, что он никогда не нарушал своего собственного правила: не спал с чужими женами. Никогда. Человек, который не уважал ни чужую жизнь, ни закон, трепетно относился к таинству брака.

Я упоминала, что он был ирландским католиком? По городу бродила шутка, что в детстве О'Баннион прогулял школу именно в тот день, когда священник рассказывал о десяти заповедях, поэтому маленькому Роки достался лишь сокращенный конспект: «Не возжелай жены ближнего своего, но прибери к рукам все остальное».

Несмотря на столь колоритное описание, которое я получила от Бэрронса, чтобы ознакомиться с нашим третьим «гостеприимным» хозяином – и предполагаемой жертвой, как я начала вскорости думать, – я все равно оказалась не готова к тому, чтобы встретиться с противоречивой личностью – Роки О'Баннионом.

– Эй, Бэрронс, – сказала я. – Я совсем не думаю, что обворовать этого парня было бы хорошей идеей.

Я видела немало фильмов про мафию. Нельзя безнаказанно ограбить Крестного отца, – если, конечно, ты хочешь прожить еще достаточно долго и относительно счастливо. За мной и так охотилось множество страшных персон.

– Этот мост мы сожжем, когда доберемся до него, мисс Лейн, – ответил Иерихон.

Я взглянула на Бэрронса. Жизнь становилась все более странной. Сегодня он выбрал из своей невообразимой коллекции «ламборгини кантач», одну из трех моделей «вульф», что вышли в свет.

– Я думала, что в пословице говорится «когда преодолеем этот мост», Бэрронс, а не наоборот. Чего ты добиваешься, – чтобы все придурки, вампиры, эльфы и мафия этого города охотились за мной? Сколько раз, по-твоему, я должна перекрашивать волосы? Я не буду краситься в рыжий. И точка.

Как бы я ни любила яркие цвета, я не хочу превращать свою голову в апельсин!

Он рассмеялся. Чистый, неудержимый смех был такой редкостью для этого резкого, сдержанного типа, что я застыла и уставилась на выражение его лица.

– Забавно, мисс Лейн, – сказал Бэрронс. А потом добавил: – Хотите сесть за руль?

– А? – Я задохнулась. Да что с ним такое? С тех пор как я спустилась вниз, а это было незадолго до одиннадцати, одетая в неудобное платье Фионы, – когда я первый раз натянула его через голову, то несколько минут стояла, размышляя, не пропитано ли оно каким-нибудь ядом, от которого растворится вся моя кожа, – Бэрронс вел себя странно. И я просто не понимала почему. Он был... ну... игривым, другого слова я подобрать не могу. И пребывал в крайне веселом расположении духа. Он казался пьяным, но ум его работал так же остро, как и всегда. Если бы речь шла о каком-то другом человеке, я могла бы подумать, что он накачался наркотиками и теперь пребывает в состоянии измененного сознания. Но Бэрронс был слишком прагматичен для этого, его наркотиками были деньги, сила и власть.

Однако Иерихон был настолько наэлектризован жизнью, что воздух вокруг него практически потрескивал и шипел.

– Просто шучу, – сказал Бэрронс.

И это тоже выходило за рамки его обычного поведения. Иерихон Бэрронс не был склонен к юмору.

– Неумная шутка. Я мечтала сесть за руль... «ламборгини».

– Не можете произнести «кантач», мисс Лейн? – С его неопределимым акцентом это слово звучало как «каннташш» и казалось еще более непонятным.

– Могу, – раздраженно ответила я. – Но не буду. Мне мама не разрешает.

Он покосился на меня.

– Почему же, мисс Лейн?

– Потому что ругательство остается ругательством, вне зависимости от языка, которому оно принадлежит, – гордо сказала я. Я знала, что означает «кантач». Мой папа привил мне любовь к скоростным машинам. Я была маленькой семилетней девочкой, а он таскал меня с одного шоу экзотических машин на другое, за неимением сына, который мог бы разделить его страсть. Мы с ним вдвоем пронесли через годы страстную любовь ко всему быстрому и сверкающему. Итальянское «кантач» было почти эквивалентом английского «о... фигенная телка», именно такое впечатление, впрочем, и производила эта машина, однако я не видела причин произносить эти слова вслух. Раз уж я не могла спастись от прогрессирующей ненормальности моей жизни, я хотела сохранить хотя бы честь и достоинство.

– Похоже, вы разбираетесь в машинах, мисс Лейн, – пробормотал Бэрронс.

– Немного, – скромно ответила я.

На данный момент это признание было единственным, к чему подходило слово «скромно». Мы начали переезжать железнодорожные рельсы, и от тряски мои бедра подскочили вверх, а платье, облепившее мою фигуру как желе, поползло в том же направлении. Ладно, иногда мне не удается сохранить честь и достоинство. Иногда половина Дублина может лицезреть мою обнаженную грудь, и единственное, что меня утешало при воспоминании о вчерашней встрече с сексуально-смертоносным эльфом, – я была твердо уверена, что благодаря навеянным им чарам никто ничего не заметил.

Мы собирались преодолеть следующий ряд рельсов, и я сцепила руки, удерживая себя и платье на положенном месте. Когда мы проехали железную дорогу, я почувствовала тяжелый взгляд Бэрронса, скользящий по моим бедрам, жар этого взгляда, и, даже не поворачиваясь, я знала, что Иерихон уставился на меня с той же жадностью, что и в прошлый раз. Я не хотела на него смотреть, и следующие несколько миль мы пролетели в тишине, Бэрронс со своей давящей аурой занимал слишком много места в автомобиле, и странное чувство поглотило все пространство между нами.

– Видел новый «галлардо спайдер»? – выпалила я наконец.

– Нет, – спокойно ответил он. – Почему бы вам не рассказать о нем, мисс Лейн?

Игривые нотки исчезли из его тона, теперь голос был гортанным, напряженным.

Я притворилась, будто ничего не заметила, и начала изливать мед поэзии о V-10, о его резких, утонченных линиях и пятистах двенадцати лошадках под капотом, которые, хоть и не могли победить «порше 911 турбо» в тесте на разгон, но все же оставались яркой, впечатляющей силой. Прежде чем я это осознала, мы уже тормозили у заведения О'Банниона и его работники отыскивали свободное место для нашего автомобиля – оно оказалось между майбаховскими «седаном» и «лимузином». Работники О'Банниона были людьми, что показалось мне приятным разнообразием.

Сознаюсь, что оставила отпечатки пальцев на творениях «Майбах». Я была не в силах не погладить их, проходя мимо, и жалела, что не могу признаться папе в том, что трогала такую прелесть. Если бы я жила другой жизнью, той, в которой Алину не убили, а я не попала в оживший ночной кошмар, я позвонила бы папе по мобильному в этот самый момент и описала бы ему двухтурбинный седан пятьдесят седьмой модели с V-12, туристический – «Для тех, кто хочет водить собственный «майбах»». Описала бы все, начиная с внутренней начинки и заканчивая черным лаком, который контрастировал с дорогущей кремовой кожей салона. А папа наверняка настаивал бы на обилии деталей – и обязательно спросил бы: не могу ли я сбегать в ближайший магазин за одноразовым фотоаппаратом или даже за десятью?