Все сложно - Тара Девитт Страница 2

– это, пожалуй, и правда чересчур. В ответ послышалось только несколько смущенных смешков. Кто-то негодующе вскинул голову, кто-то поморщился и передернул плечами. Чтобы исправить положение, придется в очередной раз себя «опустить». Пусть зритель подумает: «Бедная девчонка! Как все печально! Но она об этом шутит, значит, можно смеяться. Смеяться над ней. За то и деньги заплачены». У меня припасена шутка, взятая, можно сказать, из моей собственной жизни. Публика такое обожает.

Дерьмовая (ха-ха) острота быстро забывается, и я опять дирижирую своим шедевром. Звучит симфония смеха, я подталкиваю и щекочу исполнителей. Стоя на одном конце сцены, я выжимаю, что могу, из своей странной грустной неловкости. Плету историю о восхитительно холодных мужчинах, с которыми якобы встречалась (на самом деле их не существует), и о своих несуразных сексуальных приключениях. Потом перемещаюсь походкой лемура на другой конец сцены, заставляя зрителей аккомпанировать мне смеховым легато.

Это прекрасные, чудесные, волнующие звуки. Они согревают меня и словно наполняют топливом. Я чувствую себя огоньком, которому наконец-то подкинули хвороста. Публика дует и машет на меня, помогая мне разгореться в полную силу.

При каждом крещендо я думаю: «Кажется, я их все-таки расшевелила! Я смешная!»

Зал щедро аплодирует, но потом затихает.

Бабах – и все.

Я сдуваюсь.

Каждый шаг к кулисам ощущается так, будто я спускаюсь с адреналиновой горы. Ужасно неприятное чувство.

Единственное, на что я могу опереться, чтобы не скатиться кубарем, единственное, что мне помогает, – лицо Майера. Вокруг него сплошная сумятица. Звуковики вытирают слезы. Ведущая сидит, согнувшись пополам и заплетя ноги чуть не в косичку – видимо, чтобы не описаться. И лишь Майер тверд и невозмутим, как всегда. Стоит, скрестив руки: ладони засунуты под мышки, видны только большие пальцы. Их-то он и приподнимает, приветствуя меня. По его меркам это бурное выражение восторга. Рот – как тире, брови нахмурены.

Вечно угрюмая физиономия Майера – мой страховочный трос или даже лассо, которое заставляет меня вернуться в реальность, вместо того чтобы до бесконечности копошиться в собственной голове, оценивать публику и мысленно подкармливать ее, формулировать новые остроумные реплики. Майер для меня не скала, он гамак в тени, в котором так приятно отдохнуть летним днем. Правда, сам он вряд ли об этом догадывается.

А еще он мой менеджер. Менеджер, случайно ставший лучшим другом. Познакомились мы три года назад. Хотя вообще-то я знаю его немного дольше. Он уже давно играет в моей жизни важную роль, только, похоже, опять-таки не осознает, насколько важную. Понятия не имею, что творится у него в голове и отвечает ли он на мою симпатию. Да и какая, собственно, разница?

Ему нравится делать вид, будто я его ужасно раздражаю, но, когда он смотрит на меня, уголки его губ иногда чуть приподнимаются. Так бывает каждый раз, когда я рассказываю историю про парня из колледжа. Того, с которым мне пришлось задрать колени до ушей, отчего я почувствовала себя свернутым спальным мешком (рассказ об этом сопровождается энергичной пантомимой). Примерно минуту продолжались унылые толчки, а потом молодой человек проорал мне на ухо: «Хочу, чтобы ты испытала оргазм!» «Ладно…» – ответила я, к собственному ужасу, и подняла большой палец. В результате я почувствовала нечто противоположное оргазму, к тому же мне пришлось молиться, чтобы не пукнуть прямо в моего кавалера. После такого конфуза это была бы уже не моя, а его смешная история.

Случаи, когда мне удавалось заставить Майера по-настоящему улыбнуться, можно сосчитать по пальцам. Зато от его улыбки у меня земля уходила из-под ног. Открытые зубы, ямочки на щеках, лучики возле глаз – я буквально ахнула, когда увидела все это впервые, и Майер тут же придал своей физиономии обычное выражение. Улыбку как будто пылесосом затянуло. Тот день стал памятной датой в моем календаре.

Особенное достижение – если тебе удается рассмешить другого комика. Тем более комика такого классного, как Майер в свое время. Наверное, он и сейчас мог бы зажигать, если бы хотел. Раньше он был очень популярен. Его показывали по телику в передаче о восходящих звездах стендапа. Он выступал на разогреве у суперзнаменитостей. Его номера были глубокими по смыслу, а говорил он почти монотонно; казалось, он рассказывает о каких-то ничего не значащих пустяках и даже сам скучает. Тем неожиданнее звучали потрясающие шутки. Они попадали в цель сразу же, но потом вспоминались зрителю снова и снова и от этого становились еще смешнее. Майеру не нужно было гримасничать или жестикулировать, он почти не использовал бранных слов, зато, когда использовал, они производили мощный эффект. Все кусочки, из которых состоял номер, соединялись без швов, образуя единую сквозную историю.

Если задуматься, то мы с Майером полные противоположности друг другу.

– Я предупреждал тебя, что та шутка дерьмовая, – говорит он, посмеиваясь ледяными голубыми глазами.

– Сейчас была шутка о шутке? – парирую я, выключив микрофон и наушник.

Вместо ответа Майер закатывает глаза. Мы идем рядом.

– Где Хейзл? – спрашиваю я, высматривая его дочку.

– Марисса ее забрала. Ей задали эссе, а она его все никак не напишет.

– Эссе? В десять лет? Ты в какую школу засунул бедного ребенка?

Майер устало вздохнул и опять закатил глаза.

– Это самая хорошая школа для глухонемых, какая только есть. Очень дорогая, кстати. Я хотел бы, чтобы она и впредь была мне по карману, поэтому, пожалуйста, не надо больше фекальных острот.

– То есть если я не перестану «начинять свои номера зловонными потрохами», девчонка опять сможет веселиться вместе с нами, сколько захочет? – говорю я, цитируя одного газетчика, которому очень не понравилось мое выступление. – Ясно. Значит, надо продолжать в том же духе. И вообще, Майер, сколько можно тебе объяснять: у горячих девчонок бывают проблемы с животом.

Проигнорировав последнее замечание, мой менеджер отвечает:

– Пожалуй, мне не стоит водить дочь на шоу, где ты так рассказываешь про свои секс-игрушки, что канал Кью-ви-си мог бы показывать тебя в «Магазине на диване».

– Я смотрю на это как на социальную рекламу. Стараюсь, чтобы мое выступление было познавательным.

– Из-за тебя, Джонси, я дважды получил предупреждение от службы защиты детей.

– Спокойно! – Я умиротворяюще поднимаю руки. – Ты же объяснил этим людям, что ребенок все равно меня не слышит.

– Если помнишь, от моих объяснений стало только хуже.

Я невольно начинаю смеяться, когда вспоминаю о том, с каким удовольствием Хейзл смотрит мои выступления. Хотя она не слышит звуков, ей нравится, когда вокруг все хохочут. Наверное, именно поэтому я и влюбилась в нее. Она чувствует эту атмосферу и балдеет, совсем