Алекс Май - Заблудшие дети Perestroiki. История первой любви

Заблудшие дети Perestroiki

История первой любви

Алекс Май

Моему поколению посвящается…

© Алекс Май, 2017

ISBN 978-5-4485-2984-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть первая

Rock-n-roll!

1

Тот год был выпускным, до пресловутого «путча» оставалось около двух лет. На ржавых боках огромного котла, сконструированного для приготовления блюда, названного в мировом меню «коммунистическим обществом», все еще красовались четыре алые буквы: СССР. Нам исполнилось по шестнадцать, и мы, несмотря на столь часто приписываемую юности аполитичность, чутко замечали стремительные изменения в окружающей нас реальности.

Свобода – со всех сторон, изо всех щелей! Телевидение, радио, газеты, многотысячные митинги. Свобода – как абстрактное и до сих пор окончательно не сформулированное философами понятие – воспринималась каждым по-своему. Забавная вещица эта свобода, словно поломанный компас со свихнувшейся стрелкой. Топай по нему, куда хочешь, в рамках государства, так часто похожего на искусно заминированное поле. Держи компас-свободу, распишись в получении – и вперед! Друг – отныне ты свободен. Да-да. Поздравляем. Только вот… Не спеши, наивный. Куда побежал? Эх, дурачина. Сто-о-ой!

(Бабах!!! Слышали? Где-то прогремел очередной взрыв.)

Одной ногой мы оставались там, в быстро тающем барбариской во рту счастливом советском детстве, а другой – осторожно пытались нащупать твердую почву – новую точку отсчета, с которой можно начать путь во взрослую жизнь. Еще та поза, я вам скажу. Условное название – «Раскорячившийся донельзя рыбак на расколовшейся льдине!»

Самые проворные уникумы, ставшие впоследствии олигархами, еще только набирались бесценного опыта – тренировались в цинизме и, многократно превосходя в суетливости сперматозоидов, резвились на обреченном комсомольском поприще.

Леонид Голубков еще выискивал на помойках бутылки и покупал на вырученные от их сдачи деньги горькую, не подозревая о своем светлом будущем: сапог для жены, автомобиля и трехкомнатной квартиры.

Похожий на гробовщика Кашпировский через экраны телевизоров буравил страну тяжелым взглядом, творил руками таинственные пассы и внушал миллионам страждущих сограждан нечто непонятное, о чем только он и знал. Сограждане всем стадом погружались в транс – их поникшие головы бутонами увядших цветов, безвольно мотались из стороны в сторону, а дружно поднятые вверх руки наводили на мысли о добровольной и безоговорочной капитуляции.

Я проколол ухо и на перемене, перед уроками НВП, аккуратно заклеивал его пластырем, чтобы скрыть серьгу от по-армейски зоркого взгляда военрука Василия Васильевича. Военрук навсегда застрял душой, а может, и телом в брежневских временах. Гордость солдата и преклонные года подвели военрука – для того чтобы просто выжить, Василий Васильевич принял твердое решение навсегда остаться ТАМ и крепко забил на все лозунги и призывы перестройки. Он и мысли не допускал о поиске новых жизненных ориентиров, став, таким образом, чужим в изменившейся, но все-таки своей стране.

Длинные волосы приходилось собирать в хвост и прятать под воротником пиджака. Как-то раз во время внепланового дежурства Василия Васильевича на школьной дискотеке произошло ЧП – я предстал перед ним без уже привычной маскировки. Волосы к тому времени стали еще длиннее, а в левом ухе предательски блестело серебряное колечко. Мой вид невысокий, худенький и седовласый Василий Васильевич воспринял как личное оскорбление, как плевок не только в лицо, но и в душу. Он громко ругался, покрылся потрясающе-устрашающими фиолетовыми пятнами и грозил неминуемым инфарктом с летальным исходом, который произойдет вот-вот – прямо сейчас, на моих глазах. Мне стало не по себе. Я почти поверил ему, несмотря на то, что никогда не слышал об инфарктах по вине длинных волос (чужих волос, чужих) и грошового украшения в ухе. Одно знаю – даже в мыслях я не хотел его обидеть, а тем более плеваться в сторону его уставшей ветеранской души.

Воспоминания о времени, когда страна начала сходить с ума, приправлены легкой грустью, слившейся с зыбкой растерянностью и холодной настороженностью. На улицы (так, наверное, всегда происходит в смутные времена) выползли неряшливо одетые шумные идиоты, кричавшие на автобусных остановках бессвязную ахинею про Ленина, Сталина и Горбачева. Коллективно и бессознательно ощущалось – впереди нечто глобально-разрушительное, сродни предсказанному Нострадамусом концу света. Реальность, словно перед давно ожидаемым грозовым ливнем, окрасилась в грязно-серый металлический цвет.

Именно тогда на моей руке появилось несколько шрамов. Смотрю на них сейчас и думаю, думаю, думаю… Вот что могло подтолкнуть, что заставило замахнуться рукой, сжимающей бритву? Ведь просто так вены не режут… Несчастная любовь? Неплохой, вроде, повод, достойный даже, но ответственный за любовь ангелок пока еще только оценивающе смотрел на меня, размышляя – достоин я даров этой прелестницы или нет? Что еще? Дурное предчувствие? Комплекс неразрешимых, внезапно свалившихся проблем? Я вот что скажу: не было ни предчувствий, ни серьезных проблем. Странная, в общем, история, но одно могу сказать точно: повод имел место быть, и он был важным, похожим на забытый поутру пророческий сон, в котором, как кажется, нашлись ответы на все без исключения вопросы, терзающие молодую голову. Но оно, это важное, это, черт побери, самое главное, вытекло вместе с кровью, смешалось с горячей водой и исчезло через слив в канализации, прорычав напоследок что-то непонятное, но явно нехорошее и злое…

Брр!

Увы, я до сих пор не могу нащупать ни единой ниточки, держась за которую сумел хотя бы на пару шагов приблизиться к разгадке скрытых мотивов весьма глупого и нелепого поступка. Но у меня есть несколько слов в оправдание. Знаете, а ведь не только на моем предплечье время оставило раз… два… пять зарубок. Многие из нас без особых (если смотреть поверхностным взглядом) причин, не по назначению использовали лезвия и взятые тайком у хворающих бабушек успокоительные таблетки. А сколько среди нас было тех, кто всерьез задумывался об этом, но в последний момент останавливался.

Мне кажется, что отнюдь не случайно немалая часть нашего поколения превратилась в те времена в стаю обезумевших китов, стремящихся любой ценой выброситься на берег, чтобы погибнуть. Китов, к слову, мне понять еще сложнее, чем нас.

(Иногда мы узнаем друг друга. В такие мгновенья наши глаза начинают излучать особое тепло. Мы обладаем приобретенным навыком виртуозно скрывать шрамы от окружающих, даже летом, несмотря на короткие рукава футболок. Вот только скрывать их друг от друга мы никогда так и не научимся).

Мы встретились на обыкновенной, но вовсе не случайной, в чем я очень скоро убедился, вечеринке. Сейчас уже и не вспомню, северным или южным ветром занесло меня тогда в квартиру даже не друга, а просто хорошего знакомого. В тот вечер я мог послужить колоритной натурой для сентиментальной картины под названием «Депрессию вызывали? Встречайте, дохлячка пришла!». Полулежа под большим, щедро накрытым столом я неторопливо пил совсем невкусную водку, что считалось смертным грехом для шестнадцати лет.

Почему под столом? Знаете, под столом всегда полутемно и уютно, как в прохладной келье запрятанного в глухом лесу монастыря, тем более, когда вокруг – смех, громкая музыка и топот танцующих ног. Очень удобная дислокация для отдыха, поверьте… Можете даже попробовать при случае. Под столом ты как бы один, но, при желании, в любой момент можешь вернуться обратно, в компанию, напомнить о себе. Выползти этаким крокодильчиком.

Таня уронила вилку и заглянула в ее поисках под стол. Ее глаза расширились, она удивилась и – я это заметил – слегка испугалась. Схватила вилку и исчезла. А минут через пять, осознав всю прелесть моего убежища, решилась и нырнула ко мне. Там мы и познакомились, под столом.

Школьная подружка – черноглазая украинка Светка, переехавшая в наш город после аварии в Чернобыле, во время последнего свидания разговаривала раздраженным, повышенным тоном. Ее в очередной раз что-то во мне не устраивало. Понимаю. Всем сердцем, Светка, понимаю тебя, честное слово. Светка, Светка, Светка-конфетка! Целеустремленная и правильная комсомолка, похожая на дымящуюся, подготовленную к старту ракету, окончательно и бесповоротно нацеленную на скучную и перенаселенную добропорядочными гражданами орбиту. Мне оставалось либо лететь вместе с ней, либо отойти на безопасное расстояние. Увы, лететь я не мог – не проходил по конкурсу. Регулярно, подозреваю, что умышленно, заваливал все предлагаемые тесты. Для начала требовалось измениться в нужную Светке сторону. Я долго смотрел в ту сторону, упорно пытаясь разглядеть там хоть что-нибудь мало-мальски достойное внимания, но так ничего и не увидел, за исключением, пожалуй, сытой скуки, греющей дряблые варикозные ноги в пушистых тапочках. Меняться? Хм… Еще чего захотела.