Анри Коломон - Франсуа и Мальвази. I том

Франсуа и Мальвази

I том

Анри Коломон

© Анри Коломон, 2016

ISBN 978-5-4483-0662-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Книга I. Ах, покойный месье де Жонзак!

Пора-пора-порадуемсяНа своем векуКрасавице и кубкуСчастливому клинку!

Пока-пока-покачиваяПерьями на шляпеCудьбе не раз шепну:Мерси боку! Мерси боку!

Опять скрепит —По-тер-тое седлоИ ветер бередитБылую рану…

Куда ж вас сударь!К черту занесло?Не уж-то вам покойНе по-кар-ма-а-ну?!

Пролог. – де Морне – д’Oбюссоны?

В тот самый июльский день, c коего начинается наш рассказ, cтояла нестерпимая жара, как и во все дни знойного лета 1705 года, выдавшегося засушливым, неурожайным, что тяжко отразилось и на без того слабом состоянии Франции.

Шел четвертый год войны за Испанское Наследство, общеевропейской войны, которую вела Франция со слабыми союзниками, против чуть ли не всей Европы, ради прочного установления на испанском престоле династии Бурбонов в лице Филиппа V…и только ради этого.

Естественно это не могло не сказаться на настроении обнищавшего народа. Недовольства, частые волнения, а на юге многолетнее восстание Камизаров с разбоем и бандитизмом – все это указывало на нестабильную обстановку в самой Франции….Однако дальнейшее наше повествование пойдет вовсе не об этом, и даже не о войне.

После общего обзора внутреннего положения в стране в ту далекую эпоху, перенесемся же на ее запад, от гор Центрального Массива почти к самой Атлантике, а именно в старинную провинцию Ангулем, не затронутую ни войной, ни восстанием, но засухой. Если смотреть с высоты птичьего полета над тем местом, откуда все началось, то вполне отчетливо можно будет увидеть синюю гладь Бискайского залива, сливающуюся на горизонте, голубовато-белую на отмелях, откуда спокойные волны океанского залива непрестанно накатываются на песчаный берег.

На суше же преобладал сохлый цвет выжженной травы, серо-желтый полей пшеницы, радующий глаз темно-зеленый – островов леса, одиноких раскидистых сосен и дубов, пойменных лугов у извилистой руслом реки, пересекаемой дорогой по мосту.

И вот на этой самой дороге, выходящей из старой густой дубравы, так же оттуда можно заметить выскочившего во весь опор всадника на коне, пока за дальностью расстояния кажущегося точкой.

Но по мере того как он все время неустанно погоняя приближался, можно было совершенно не напрягая зрение, в подробности разглядеть, что взмыленный конь – буланой масти, а несомый им наездник представляет собой мужчину с возрастом, в коем его вполне можно отнести к молодым старикам, но можно и воздержаться, если учесть по тому же лицу изнуренность и переживаемые треволнения.

С напряжением вглядываясь вперед, он казалось не видел ничего вокруг себя, поглощенный созерцанием очертаний вдали.

Продолжая и далее более внимательно разглядывать седока, нельзя не заметить дорогой шляпы с подогнутыми полами, нисколько не скрывающие седоватые волосы, cбившиеся в пряди. И если определять по этому извечному барометру старости – седине, то по тому как они ею были убелены, ему можно дать лет… пятьдесят, пятьдесят пять.

Сосредоточенное выражение придавало лицу оттенок гордости и достоинства, но в то же время не лишало простоты и мягкости.

Рено, а именно так его звали, не принадлежал к дворянскому сословию, но длительное пребывание в той среде, наложило неизгладимый оттенок бесстрастия и внимательности, проглядывающиеся даже сейчас.

Среднего достатка покрой, совсем не камергерского камзола, даже костюма, ладно облегал фигуру, не склонную к полноте, что в такие годы также облагораживало и внушало если не почтительность, то пресекало любую наглость по отношению к нему, чему способствовала так же длинная шпага, бьющаяся об сапог, звеня о шпору и стремя. Бешеные скачки дали желаемый результат. Очертания вдали вскоре превратились в замок на возвышении вблизи. Но в то же время конь устал настолько, что не мог достаточно высоко поднимать передние ноги и пылил ими о толстый слой придорожной пыли. Но было заметно и другое: конь, почувствовав, что конец мучениям и есть тот знакомый замок впереди, чувствуя прилив сил, стал в состоянии продолжить скачку с той скоростью, с какой его гнал хозяин. Последний этап – подъем в гору, где на самом высоком месте испокон веков стоял старинный замок готического стиля эпохи раннего средневековья, заметно разросшийся новыми пристройками к настоящему времени. Высокие шпили с позолоченными флюгерами свидетельствовали о достатке владельцев и древних традициях, поддерживающихся и по сей день. Здесь Рено не стал стегать измученного коня, пустив его своим ходом, сразу перешедшим на шаг, что вполне устраивало их обоих. Рено нужно было собраться с мыслями, подумать, а мерный шаг как нельзя более кстати подходил к такому состоянию. Наконец они достигли того места дороги, где она проходит возле низких замковых ворот, откуда далее уходит вниз к селению, именуемому, как и замок, а точнее замок, именуемый как селение – Жонзак. Не заметив, что ворота приоткрыты, Рено постучал висячим молотком, специально для этого предназначенным в боковую от ворот дверь. Ответили сверху с настенной постройки недовольно развязным тоном:

– Почти настежь распахнуты… Что ослеп раз..ве? – осекся вышедший страж ворот, и испугавшись своей дерзости, застыл, видя как приезжий решительно спрыгнул с седла…, но к большому его облегчению прошел мимо, лишь грубо бросив ему возжи.

Сейчас Рено было не до этого белокурого лакея, к тому же хмельного, судя по исходящему от него запаху и по тому, как не твердо он стоит на ногах.

Во внутреннем дворе замка стояло множество распряженных карет, экипажей, рыдванов, коней и слуг, съехавшихся на празднество гостей.

Сегодня 18 июля сеньору Жоффруа де Жонзаку исполнилось пятьдесят девять лет – дата сама по себе и не круглая, но отмечаемая с такой пышностью и размахом, с каким не отмечалось даже пятидесятилетие.

На первый взгляд со стороны вполне естественным может показаться, что богатый именинник на склоне лет решил пофарсить на округу, пустив пыль в глаза всему высшему дворянству провинции, в лице герцогов Ангулемских, опередив их по затратам, роскошеству и по замыслу: со множеством аттракционов, прогулок, сюрпризов… итальянский оркестр, ночью – бал-маскарад в парке, под грохот и свет петард, шутих, фейерверков, с вручением под конец дорогих подарков, а в начале райски обильное пиршество, которое к данному моменту уже во всю разошлось.

Гостинный зал полон шумливой аравы гостей: приглашенных и просто заехавших под общее приглашение. Множество столов ломилось от обильно наставленных кушаний и яств.

За одним из них в самом углу сидел и сам именинник, угрюмый и неподвижный, в окружении немногих друзей и близких, так же не позволявших себе сколь-нибудь заметного веселья, не в пример остальным беззаботно веселящимся и втихомолку осуждавшим устроителя за подобное кощунство, коим являлось это празднество в такие горестные для него времена, когда нужно бы было в память усопших носить моральный траур, не говоря уж ни о каких торжествах.

Сеньор де Жонзак понимая это, сидя клял себя сейчас, думая лишь об одном – скорее бы все это закончилось, да поскорее уединиться, отдохнуть. Ждал от праздника отдыха, забытья…, а получил ужасное состояние стыда и жгучего уныния, взамен хандры, под игривую скрипучую музыку.

После одного слишком продолжительного для него наигрыша, он привстал, но уйти не решился… взял тут же поднесенный бокал коньяка и осушил до дна.

Не приятный бархатистый вкус вина почувствовал он – горечью по сердцу разлилось от удушающей моральной пустоты, теперь уже со слабостью в голове, от которой пришлось присесть, притерпевая странный приступ тошноты.

Глянув на осушенный бокал, с досады откинул его.

Де Жонзаку вдруг стало невыносимо жаль себя. Кончалась жизнь в одиночестве и несчастии; ни детей, ни родных, ни близких не осталось никого, кто бы живя с ним докоротал бы вместе его век. Ничего светлого впереди не ждало, только глухое одиночество, а ведь еще не так давно его дом был полон.

Снова захотелось этого самого одиночества, которое теперь перестало казаться таким пугающим, наоборот приобрело все то лучшее, которое видится в ней в таком состоянии настроения.

И у тихой, одинокой жизни появятся свои прекрасные стороны. Слуги которых он ранее мало замечал, заменят ему ушедших в мир иной родных.

Мало-помалу де Жонзак снова вернулся к тем ужасным воспоминаниям, так измучившим ему душу:

Меньше полгода назад умерла жена: она не проснулась задохнувшись от цветов аспарагусов, непредусмотрительно оставленных служанкой на ночь, при закрытых дверях и окнах.