Брат мужа - Мария Зайцева Страница 27

Кушков открывает рот, затем закрывает, видно, опасаясь нарваться еще на какие-то незнакомые слова, и я, выдохнув, возвращаюсь к теме урока.

И все оставшееся время, до конца занятия, постоянно ловлю себя на инстинктивном движении прикрыть горло, где, судя по всему, вовсю расцвели следы моего вчерашнего безумия.

Ох, хорошо, что у меня только первый урок, и Кушков такой беспардонный!

Что в голове, то и на языке!

Я же утром даже в зеркало не заглянула! В голову не пришло, что на мне могут остаться настолько заметные синяки! Никогда такого не было, Сева себе не позволял… Вот так…

Ощущаю, как все внутри сжимается, судорожно пытаюсь переключиться на работу, только чтоб не вспоминать случившееся. И вчера, и сегодня.

Потому что, судя по всему, мы оба переоценили свои силы… И возможности. И хладнокровие.

«Я умею держать себя в руках», – мысленно передразниваю Ивана.

Ну конечно…

Утром сегодня был показатель этого умения!

После звонка Кушков подходит, и я ему, в самом деле, по слогам диктую непонятные слова, удивляясь про себя такой инициативе.

А затем наблюдаю, как он догоняет Машу, одну из отличниц, прописавшихся на первой парте, и что-то начинает ей ворковать на ушко, склонившись чуть ли не в треть, потому что разница в росте у них существенная.

Маша выпрямляется, косится на парня взволнованно и напряженно, но, вроде бы, не боится и не отталкивает, а затем и вовсе кивает, соглашаясь на что-то.

Я только головой качаю, наблюдая за этой мизансценой. Все старо, как мир…

Ну, может, благодаря этому увлечению, Кушков возьмется за ум, перестанет терроризировать учителей, и школа получит возможность простоять до его выпускного без пожаров и постоянных упоминаний в городских пабликах…

Маша, кстати, далеко не так проста, как кажется. И далеко не так безобидна. Так что будет Кушкову сюрприз.

Я понимаю, что, наблюдая за чужими, только зарождающимися отношениями, немного отвлекаюсь и выдыхаю.

В конце концов, надо жить моментом, бесконечно пережевывать в голове происходящее нельзя, от этого точно можно свихнуться.

Но шею, конечно же, драпирую удачно забытым в шкафу легким шарфиком, оставшимся с осени. Он, естественно, вообще не подходит к костюму, но об этом я думаю в самую последнюю очередь.

В класс заходят восьмиклассники, и я благодарю бога, что не у них сегодня был первый урок у меня.

Этих мелких доставал умными словами не отвлечь, они на них просто не среагируют. Мозги еще не доросли.

А вот темные пятна на шее идентифицируют сто процентов.

На мгновение задумываюсь, могла ли я нечто подобное распознать в свои четырнадцать-пятнадцать, и с грустью понимаю, что нет. Акселерация идет бешеными темпами. Жаль, что не в нужную для развития мозгов сторону.

После уроков я остаюсь на два дополнительных урока, хотя могу и не делать этого.

Но мысль вернуться домой и там полдня провести практически наедине с Иваном, пугает до дрожи. И да, я уверена, что это – именно дрожь испуга.

Когда время подходит к четырем часам я вспоминаю, что говорила Ивану про четырнадцать часов, и отправляю смс, что задежусь на работе.

Получаю краткое «Ок», и с невероятным облегчением остаюсь до самого вечера.

Работы у меня много: электронные дневники, планы уроков, проверка тетрадей… Да боже мой, тут можно ночевать оставаться, и то все до конца не сделаешь!

Я погружаюсь в процесс, старательно не думая о том, почему вообще это все делаю.

И что будет дальше.

Домой-то в любом случае придется идти…

И на Ивана смотреть…

А как это делать, если перед глазами утренняя сцена стоит? И сцена эта накладывается на вчерашнюю, добавляя ощущениям яркости и дополнительного безумия. Хотя, куда уж больше-то безумия? Куда больше яркости?

И без того глаза слепит, стоит чуть веки прикрыть.

И до шеи дотронуться страшно, там, по ощущениям, открытая рана. Вчера я ничего не почувствовала на нервах и ужасе от содеянного, утром сегодня была настолько разбита, что и не поняла, где конкретно больнее… Было больно везде потому что.

И вот теперь, когда понемногу отпускает, тело мое показывает, что к подобному обращению вообще не привычно…

И в то же время, боль эта, тянущая, назойливая, невольно будоражит… Не хочу этого ощущения! Оно – подлое, неправильное, ненужное мне!

От волнения и обилия мыслей, которые хоть и не пускаю, но до конца избавиться не получается, начинает кружиться голова.

Смотрю в темное окно, на свое отражение.

Измученное лицо, блеклые волосы, бескровные губы. Загнанное выражение глаз. Жуть какая…

Голова снова кружится, и я вспоминаю, что за весь день ничего не ела.

Встаю, нахожу в шкафу какое-то старое печенье, оставшееся с междусобойчиков с коллегами, грызу всухомятку.

С огорчением убеждаюсь, что все, что можно, я уже сделала сегодня.

И начинаю собираться домой.

Наматываю три слоя шарфа, натягиваю пониже шапку.

Выхожу из школы, вдыхаю свежий морозный воздух, смотрю на пар, идущий изо рта.

Вспоминаю, как маленькая с огромным удивлением выдыхала на морозе воздух и смотрела на этот пар. Мне тогда это чудом казалось, невозможным, невероятным… Такая смешная была, глупенькая…

Да и сейчас не особенно поумнела, наверно…

Спускаюсь со ступенек, иду к калитке, ведущей со двора школы, прикидывая, сколько ждать маршрутку. Вечер, темно.

Что-то я снова переоценила свои силы. И окружающую обстановку. Как теперь добираться буду домой?

Дохожу до остановки, вглядываюсь в темную даль. Фонари горят, конечно, но все равно тревожно. Народа на остановке мало, как-то непривычно пусто.

И машин тоже не особенно много. За день снегопад только усилился, и сейчас дорога больше похожа на сельское бездорожье… Ох, о чем я думала, когда решила задержаться до темноты?

Мимо проезжает здоровенный черный джип, легко преодолевая мощными колесами снежную целину.

Тормозит, чуть проехав остановку, а затем сдает назад.

И останавливается рядом со мной.

28

Настороженно отступаю на шаг, потом еще. Не то, чтоб я сильно опасалась, время-то еще детское, на самом деле, просто темнеет рано, да и обстановка у нас в городе не самая криминогенная. И не девяностые на дворе.

Но все же такая большая машина, да еще и так близко… Просто предосторожность.

В этот момент со стороны пассажирского переднего сиденья опускается стекло, и меня окликают:

– Арина Родионовна!

Черт, опять Арина… Точно кто-то из учеников. Верней, их родителей.

Подхожу ближе, аккуратно заглядываю в салон… И нет, водитель мне совершенно не знаком.

Лет тридцати, темноволосый, очень видный молодой мужчина. Улыбается мне, сверкая белыми зубами в полумраке машины.

– Садитесь! – тянется вперед и открывает мне дверь.

– Вы ошиблись, наверно, – хмурюсь я, не собираясь пользоваться приглашением и, наоборот, отступая на шаг назад.

– Ну вы же Арина Родионовна? – парень перестает улыбаться, внимательно смотрит на меня, – Леванская?

– Да, но…

– Меня Иван послал… То есть, Иван Викторович Леванский.

– О-о-о…

Удивление так велико, что даже слова не находятся. Послал? Иван? Его?

– Зачем?

– Домой отвезти, – недоуменно хмурится парень, – он беспокоится, что поздно уже, темно… А вы телефон отключили. Он бы сам приехал, но не может никак. По семейным обстоятельствам… Садитесь скорее, замерзли уже, наверно!

– Эм-м-м…

– Садитесь! Тут стоянка запрещена!

Я, словно в коматозе, делаю шаг вперед, тяну на себя открытую дверь и сажусь в машину.

Пристегиваюсь, прижимаю ближе к себе сумку, словно защититься пытаюсь. Или опасаюсь, что водитель этой дорогой машины позарится на мои рабочие тетрадки и проектные работы восьмиклассников, которые я несу домой для проверки.

Ловлю себя на этом нервном глупом движении и с усилием расслабляю руки.

Мне, наверно, надо попить каких-то успокивающих, совсем нервы ни к черту…

Невероятно, но выдохнуть и чуть-чуть расслабиться удается относительно легко.

Осматриваюсь, скольжу взглядом по салону, большущему экрану на передней панели, мягкой даже на вид внутренней обивке. В машине играет тихая спокойная музыка, приятно пахнет.

Кошусь на водителя, неторопливо выкручивающего руль, чтоб выехать с остановки.

Красивый мужчина. Четкий профиль, жесткий изгиб губ, стильная стрижка. Широкие ладони, спокойно лежащие на руле.

И глаза у него серые, ироничные.

Спохватываюсь, отвожу взгляд, стыдясь того, что поймали за рассматриванием, словно школьницу.

– Простите, я не сказал, как меня