Мария Нуровская - Танго втроем Страница 29

– Отец, конечно, понимал, что недостаточно просто постоять рядом или даже сыграть вместе с Мастером, – продолжила свой монолог дочь Зигмунда, – так или иначе, человек остается самим собой… ну а если не умеет сохранить свою индивидуальность, то начинает испытывать недомогание. А если человек недомогает, то ему требуется сиделка. Вот он и сменил сиделку постарше на более молодую. Вообразил себе, что молодая станет заботиться о нем лучше.

Я бы не приняла так близко к сердцу ее болтовню, если бы Зигмунд не обмолвился, что работает над сценарием фильма о Лонцком. К тому же речь шла не о документальном фильме, а о фильме с профессиональными актерами и сюжетом.

– А кто будет играть Лонцкого? – заинтересовалась я.

– Твой покорный слуга, – ответил Зигмунд.

Я опешила. Даже не прочитав сценария, я понимала, что Зигмунд не может играть Лонцкого – это равносильно тому, если бы Гарри Купер захотел сыграть звонаря Нотр-Дам де Пари. Разумеется, с помощью грима возможно многое, но двухметровый мужчина-гигант не в состоянии перевоплотиться в горбатого карлика – он попросту не сможет достоверно передать особенности его психики. Как и наоборот. Я это понимала задолго до того, как его дочь поведала мне о кое-каких существенных деталях. И эти детали сбивали с ног. По отношению к отцу доченька была беспощадна.

– Переплюнуть Мастера отец может только в качестве чиновника. Слыхала, что он метит на место ректора…

Постепенно до меня начало доходить, зачем она все это говорит. Она просто забалтывала меня, чтобы я не сумела вклиниться со своим вопросом о ее матери. В нашем разговоре до этого вопроса дело так и не дошло.

Исчезновение Эльжбеты, невозможность с ней увидеться усугубляли во мне внутренний хаос и чувство неуверенности. Как я могла понять своих персонажей, если переставала понимать сама себя? «Кабалу святош» мы репетировали дважды в день, как и пригрозил нам режиссер в тот фатальный вечер несостоявшейся премьеры. Каждый раз, когда я входила в театр, во мне вновь рождалась надежда, что, быть может, сегодня Арманда захочет проявить себя, но она по-прежнему на меня дулась. Упорно стояла за кулисами, не желая выходить на сцену.

«Может, на генеральной репетиции что-нибудь изменится… или на премьерном показе», – утешала я себя. Надежды на это, правда, было мало. И как оказалось, правильно: ни во время последней репетиции, ни на премьерном показе Арманда не соизволила выйти из кулис. Бросила меня одну, а я мямлила ее слова с нараставшим страхом в душе… Ни разу не ошиблась, не упала, даже не споткнулась, довела эту подмену до конца…

Режиссер, предложивший мне роль Маргариты в «Мастере и Маргарите», настаивал, чтобы я наконец приняла решение. А как я могла что-либо решать, если не понимала, что со мной происходит? И откуда взялась эта внутренняя растерянность?

– Дорогая Оля, – говорил он уже слегка раздраженным тоном, – хотелось бы вам напомнить, что Александра Полкувна – не единственная актриса в нашей стране.

– Ну что ж поделать, я с головой ушла в работу над ролью Арманды, – отвечала я извиняющимся тоном – никакого другого оправдания мне в голову не приходило, но, если бы бедолага знал, насколько я погружена в свою старую роль, он с воплем бросился бы бежать от меня.

Я честно пыталась поговорить о своих проблемах с Зигмундом. Пыталась объяснить ему свои страхи. Я говорила, что боюсь растеряться на сцене, начать заикаться. Но он только отмахивался, утверждая, что актеры частенько бывают не в форме, особенно из-за переутомления. В общем, резюмировал он, не бери в голову, дорогуша. Все пройдет без следа. Может, это и вправду переутомление, размышляла я про себя, и действительно скоро пройдет? Но в глубине души засел страх, и мне казалось, что он с каждым днем будет только нарастать. Об этом пока еще никто не догадывается, но вскоре это всем станет видно. Что я просто не в состоянии ничего сделать на сцене, что моя новая роль рассыпается у всех на глазах. То же самое произойдет со второй, а потом с третьей. Фанфары возвестили о моем дебюте, под фанфары я и провалюсь, с позором покинув сцену. Тысячу раз был прав Яловецкий, предупреждая меня о том, насколько легко в театре упасть с неба в ад. И я уже в преддверии этого ада.

Все говорило о том, что Эльжбеты нет в Варшаве. Я, якобы случайно, оказывалась в районе Эльжбетиного дома – теперь это происходило довольно часто. Зигмунд подарил мне на день рождения итальянский автомобиль «фиат-чинкваченто», и теперь я могла обойтись без такси. До этого я велела шоферам, проезжая мимо ее дома, притормаживать – смотрела во все глаза, нет ли света в каком-нибудь из окошек, а потом ехала обратно в центр. Таксистам, должно быть, это казалось странным – на обратном пути они то и дело поглядывали на меня в зеркало заднего вида. Однажды я даже решилась позвонить в калитку дома по соседству. Мне открыл пожилой, поджарый мужчина. Когда я попросила его передать записку его соседке справа, он ответил, что, кажется, она уехала надолго, потому что за домом теперь присматривает ее дочь. Даже выразил готовность дать мне номер телефона «пани Эвуни»: «Ведь вы знакомы с пани Эвуней?» – «У нас скорее мимолетное знакомство», – ответила я уклончиво.

Так значит, она уехала. Куда и на какое время? Эти вопросы оставались без ответа. Обиняками я пыталась выведать что-нибудь у Зигмунда, спросить напрямик боялась – он явно избегал разговоров на тему бывшей жены.

– Где она, один Бог знает, – неохотно ронял он.

– А ваша дочь?

– Не «ваша» дочь, а ее дочь!

И больше ни слова.

Я не раз размышляла, кем же на самом деле была для меня Эльжбета? Определенно, отправляясь к ней с первым визитом, я и не думала о том, чтобы подружиться с ней. Это было бы смешно – молодая жена идет к старой и протягивает руку для примирения. Скорее всего, я шла протянуть руку помощи… Терзаемая странным чувством вины, я не справлялась со своим положением второй жены, ощущая своего рода растерянность, и, быть может, бросилась к ней в поисках одобрения или даже прощения… Конечно же это было наивно с моей стороны, но я вообще склонна смешивать рождающиеся в моей голове фантазии с реальностью. Причем до такой степени, что действительность становится чем-то менее реальным, чем мои вымыслы. Ведь как получилось: я на сцене начала примерять на себя роль, которую играла Эльжбета, знала наизусть весь ее текст и вместе с ней мысленно проговаривала его. И в своем отождествлении себя с ней зашла так далеко, что и вне сцены мне казалось, что мы с ней становились одним организмом, не только в творческом, но и в физическом смысле. В моих ощущениях мы как бы срослись, будто на одном теле сидело две головы, совсем как у сиамских сестер, которые вполне могут иметь одного мужа на двоих. В своей голове я сотворила какого-то мутанта, а подобные существа долго не живут. Погибают. И сейчас я погибала вместе с этим уродливым существом… Возможно, я оказалась на грани безумия, и то, что сказал Дарек о моей оценке актерской игры Эльжбеты, стало подтверждением моего пограничного состояния. Вполне возможно, зрители воспринимали бы ее на сцене иначе. Но какое теперь это имело значение? Сейчас дело было не в ней, а во мне. Что станет с моей дальнейшей карьерой? Кем буду я, если не смогу больше играть?