Ольга Славникова - Любовь в седьмом вагоне Страница 37

Леша предпочитал и весьма ценил отношения ровные, обоюдно приятные. Он даже не исключал, что когда-нибудь женится на симпатичной и умной подружке, с которой ему будет максимально комфортно. Но влюбленные – увольте! Ситников буквально кожей ощущал, когда в приятельнице, еще вчера нормальной и разумной, вспыхивает этот жестокий свет: от облучения любовью кожа у Ситникова сохла и натягивалась на мослы, а в особенно тяжелых случаях покрывалась жесткой, как терка, розовой сыпью. Женщина, в которой начинался этот радиоактивный процесс, сразу становилась чужой для Ситникова, он понимал ее не больше, чем марсианку. Он чувствовал только, что влюбленный получает энергетическое преимущество перед своим объектом. Любовь заключала объект в неотступный прожекторный луч, и Ситников, в очередной раз нарвавшийся, оказывался точно на сцене, где, чтобы не провалиться, требовалось исполнить номер. Ситников исполнял: дарил дорогие букеты в пышных жабо из серебряной бумаги, был успешен в сексе, приглашал в ресторан. Но этого было мало, мало, мало! Женщине непременно требовалось, чтобы и в Ситникове работал такой же, как у нее, ядерный реактор. А Ситников понятия не имел, откуда берется топливо. И, в общем-то, не желал себе такого несчастья. Это только в глянцах пишут, будто женщина хорошеет от любви. На самом деле – Ситников мог подписаться под этим как свидетель – у влюбленной женщины лицо становится ярким и одутловатым, а в потускневших волосах появляются неприятные, словно бы криво вклеенные пряди, неживые на ощупь.

Вот, к примеру, Лиза. В отличие от простенькой Галочки была великолепная особь, коллекционный экземпляр. Грубоватый блондинистый северный тип, шершавый румянец на скулах, очень светлые глаза, будто капли морской балтийской воды, в волосах лед. Но невероятно была эффектна в коротком алом платье и длинном черном пальто, в темных очках от Chanel. Ситников даже немного волновался, когда входил об руку с Лизой в какое-нибудь пафосное место. Во всем его костистом составе сохранилась память о Лизиной походке: будто качает и бьет боковая волна, и забредаешь все глубже, не видя, куда ступаешь опасливой ногой, а вода тем временем, вбирая тело по сантиметру, доходит холодной линией до самого сердца.

Словом, Лиза была шикарная, самодостаточная женщина, а превратилась в сущий Чернобыль. Вдобавок, у Лизы имелся муж, некто Фролов. Ситникову он напоминал какую-то морскую птицу, попавшую в нефтяное пятно. Кривобокий, клювастый, странно коротконогий, Фролов передвигался при помощи трости, на которую взваливался всем телом, а потом как будто спрыгивал. Волосы его, в сорок с лишним лет нимало не пробитые сединой, были местами словно испачканы в той самой краске, что природа пустила на странный бурый колер этой шевелюры. Фролов был, разумеется, богат – занимал довольно высокую менеджерскую позицию при нефтяной трубе. При общей своей неприхотливости (молодость его прошла на буровых в Тюмени) он питал большую слабость к брендовой обуви; одна его бежевая пара, долгоносая и вкрадчивая, шевелившая при каждом шаге, будто усиками, вощеными шнурками, частенько захаживала с некоторых пор в Лешины кошмары. Фролов был очень умен; его маленькие черные глазки, будто черная икра питательными веществами, были насыщены умом. И тем не менее в этом Фролове работал любовный реактор, направленный на Лизу, а Лиза свою энергию направила на Ситникова: вышел сдвоенный удар, от которого с Ситниковым случилась беда.

Но лучше об этом не вспоминать. Тем более, что Галочка требовала для себя, по крайней мере, на эту поездку, всего Ситникова. Леша так и понял, когда идеальная секретарша, сидя в купе напротив него в окружении своих баулов, вдруг некрасиво скривилась, словно собралась заплакать, и провела мягким розовым пальцем по небритой Лешиной щеке.

Леша не без удовольствия исполнил то, что полагается исполнять в подобных случаях. Галя, конечно, слишком суетилась, и вышла возня с ее кружавчатым, хитро и мелко застегнутым корсетом. Поезд, набирая скорость, задавал бешеный ритм, и Леша трудился, будто кочегар, кидающий уголь в раскаленную паровозную топку. Галя впивалась Ситникову в спину тупыми круглыми ноготками и пела нежное: «А-а! А-а!» – будто качала люльку с младенцем. Несколько раз в купе стучала проводница, служебным голосом взывая: «Молодые люди, вы будете на горячее свинину или рыбу?» – но, в какой-то момент уловив через дверь специфический звук, унеслась, точно ее сдуло скоростью. В результате Ситников остался без свинины и без рыбы. Поскольку он выложился до дна, разгоняя поезд, ему казалось, что за время, пока он занимался влюбленной секретаршей, состав должен был пролететь половину пути до N-ска. На самом деле за окном еще тянулось застроенное краснокирпичными доминами ближнее Подмосковье, впереди был пустой вечер, и сильно сосало в желудке.

– Леша… – позвала Галя разнеженно, и Ситников едва не подавился непрожеванной сдобой. – Нет, ты ешь, ешь. Не обращай на меня внимания. Я просто буду смотреть на тебя, ладно?

– Угм, – отозвался Ситников, подливая себе в дребезжащую чашку остывшего чаю, может быть, в горячем виде и приемлемого, но сейчас напоминавшего воду из осенней лужи с размякшими в ней коричневыми листьями.

– Мне просто надо видеть тебя каждый день, хотя бы по часу, – продолжала Галя, приподнимаясь выше на тугой подушке. – Это как наркотик. Я наркоманка. Хочешь, скажу? Пятого числа ты был в таком хлопковом свитере цвета морской волны, у него еще нитка висит из левого рукава. Или вот, восьмое. Ты оделся слишком легко – в бежевые брюки и рубашку с коротким рукавом, а зарядил холодный дождь, и брюки у тебя были забрызганы сзади до самых подколенок.

– Ты так точно все помнишь, прямо по числам? – удивился Ситников, хотя от Галочки можно было ожидать еще и не такого фокуса. – И за какое примерно время?

Галя на белой подушке зарделась так, что Ситникову померещилось: он снова видит расплывающееся по белому красное пятно, кровь заполняет нитки полотна, точно принимает их за сосуды, и пятно выглядит, будто красная штопка.

– Начиная с двенадцатого февраля этого года, – смущенно проговорила Галя, возвращая Ситникова к действительности. – Я в тот день в тебя влюбилась. В пол-одиннадцатого утра.

«Помнит, будто время отправки факса», – раздраженно подумал Ситников, изображая повышенное внимание всеми мимическими мышцами лица, точно сведенными в щепоть.

– Я спускалась по лестнице на второй этаж, в бухгалтерию, – мечтательно продолжала Галя. – Ты поднимался мне навстречу и так ладонью поглаживал перила, будто кошку. У тебя на голове была большая мрачная шляпа, на шляпе таял снег. Я в тот момент толком не поняла, что со мной случилось. Меня, будто кусочек сахара, опустили в горячее самым уголком. А потом это горячее стало подниматься, заполнять меня, понимаешь? Все, связанное с тобой, вдруг стало иметь значение. Я только дома, ночью, поняла, что произошло. А на другой день, тринадцатого, ты был сильно простужен, так кашлял, что очки на носу прыгали. Я тебе давала парацетамол, помнишь?