Меган Харт - Грязная любовь Страница 37

– Можно.

Я засунула две замороженные пиццы в духовку и поднялась наверх, чтобы переодеться в рабочую одежду. К тому времени как я спустилась, Гевин уже разложил кисти и ролики, разлил краску в лотки. Духовка издала сигнал. Гевин встал и повернулся ко мне.

Увидев его руку – впервые за все время нашего знакомства, – я встала как вкопанная. Рукав его водолазки задрался до плеча, обнажая три или четыре тонкие красные полосы. Порезы.

– Что у тебя с рукой?

Он опустил рукав, скрывая порезы.

– Кот поцарапал.

Я воспользовалась тем, чтобы уделить внимание пицце и никак не комментировать его ответ. Все может быть. Почему кот не мог его поцарапать? Может быть, так оно и было. Я больше не стала возвращаться к этой теме.

Он съел только два куска пиццы, хотя обычно его нормой было четыре. Я промолчала и в этот раз. Завернув то, что осталось, положила на столешницу.

– Возьмешь с собой, когда будешь уходить, – сказала я. – Я все равно это есть не буду.

Он чуть улыбнулся:

– Хорошо.

Я подавила желание протянуть руку и взъерошить ему волосы. Мальчикам, особенно когда им пятнадцать лет, вряд ли понравится подобное обращение.

Мы вернулись к работе, и он спросил, нельзя ли включить какую-нибудь музыку. Кажется, мне удалось удивить его своей коллекцией дисков.

– У вас здесь есть несколько приличных вещей, мисс Каванаг. – Он поднял последний диск одной из альтернативных рок-групп.

Я проглотила подразумевающееся «для немолодой уже дамы».

– Спасибо. Можешь поставить его, если хочешь.

Он так и сделал, и мы еще немного поработали, иногда бок о бок, иногда порознь. За последние несколько месяцев он подрос и теперь возвышался надо мной примерно на дюйм, поэтому я отдала ему на откуп стремянку, чтобы он заканчивал стены ближе к потолку.

– Знаешь что, Гевин, – сказала я немного спустя, – тебе необязательно называть меня мисс Каванаг. Можешь звать меня Элли.

Он взглянул на меня сверху вниз.

– Моя мама говорит мне, что я должен проявлять уважение к людям.

– Твоя мама права. Но если ты будешь называть по имени, я не сочту это неуважением ко мне. – Я закончила красить последний угол и повернулась, чтобы положить ролик в лоток. – Я разрешаю тебе звать меня по имени.

Гевин несколько секунд водил роликом по стене.

– Можно.

Комната стала выглядеть лучше, хотя еще один слой краски точно не помешает. Я начала уборку. Гевин мне помогал. Подсобка была маленькой, и потому мы натыкались друг на друга, обмениваясь неловкими улыбками, когда, например, Гевин поворачивался к раковине, чтобы положить туда ролик, а я пятилась, уступая ему дорогу. Я задела полку, на которой стояли моющие средства и лежали вешалки. Некоторые из них стали падать на пол, и Гевин потянулся, чтобы их схватить.

Ничего пошлого в этом не было. Он даже не касался меня, когда подставлял руки, чтобы удержать остальные книги от падения. Мы оба смеялись, пока я вдруг не бросила взгляд на заднюю дверь, в окне которой показалось чье-то лицо.

Мой смех оборвался, когда я с возрастающим смущением узнала миссис Осли. С бьющимся сердцем я прошла мимо Гевина и открыла дверь.

– Вы меня напугали.

– Я стучала в парадную, но мне никто не открыл. – Она улыбнулась мне, сузив глаза: – Гевин, пора домой.

– Я хочу помочь Элли закончить с уборкой…

– Домой. Немедленно! – Ее голос исключал всякие возражения.

– Все в порядке, Гевин, – сказала я. – Осталось совсем немного. Я сама справлюсь.

– Пойду возьму свитер, – сказал Гевин и вышел в коридор.

Мы с миссис Осли остались вдвоем в тесном пространстве моей подсобки. Между нами воцарилось неловкое молчание. Ей больше нечего было сказать мне, мне – ей. Возвращение Гевина – он снова надел капюшон – избавило нас от еще большей неловкости. Миссис Осли вышла, и он последовал за ней.

Я закрыла за ними дверь, думая о том, что приобрела в ее лице врага, хотя не могла понять, в чем моя вина.

Чад мог не звонить мне неделями, и я привыкла не особенно волноваться, когда это случалось. Мы поддерживали связь через электронную почту и открытки, обращаясь к телефонной связи, когда кто-нибудь из нас вдруг спохватывался, что мы не общаемся уже длительное время. Такое также случалось, когда в жизни одного из нас наступал кризис. Когда Чад не позвонил мне, после того как я оставила ему сообщение, благодаря его за то, что он прислал мне «Принцессу-бродяжку», я не встревожилась. Но по прошествии нескольких дней, в течение которых не ответил ни на одно из моих электронных писем, я поняла: что-то случилось.

Когда он взял трубку, его голос звучал невнятно, словно он говорил с полным ртом сиропа.

– Алло?

Чад немного приободрился, услышав мой голос, но до свойственной ему экспансивной балабольни было далеко. Он что-то пробормотал насчет кучи работы, своей занятости в любительском театре, сообщил о рождении ребенка у сестры Люка, но все это было только балластом, заполнявшим тишину. Главного он мне так и не говорил.

– Что случилось? – наконец сама спросила я. – Скажи мне, Чедди.

Он молчал так долго, что можно было подумать, будто нас разъединили, но я слышала его дыхание.

– Просто я немного не в настроении, Элли.

– Ох, Чад, – вздохнула я, так как что еще можно на это ответить? Никакие обнадеживающие слова в любом случае не заменят объятий. – И как ты себе его поднимаешь?

Мне это удалось – он выдавил «кхе-кхе».

– То же, что и всегда. Топлю свою депрессию в сандэ[6]с горячим шоколадным сиропом.

Это все-таки было лучше, чем алкоголь, к которому Чад не притрагивался.

– Что говорит на этот счет Люк?

Чад снова ответил не сразу.

– Он ничего не говорит. Я молчу об этом.

– Ты должен ему сказать, – мягко, но настойчиво призналась я. – Вы живете вместе. Конечно, от него это не укрылось.

– Мы этого не касаемся, – сказал Чад. – У Люка всегда хорошее настроение. Я не хочу его омрачать. Не хочу и чтобы ты из-за меня расстраивалась, Элли. Мне нужно это просто пережить.

– Но ты можешь переживать это не один.

– Извини меня, если я тебя не пойму, – сказал Чад с такой ехидцей, какую я слышала от него впервые, – мисс Остров Независимости. Лучше скажи-ка мне, моя старшая сестрица, когда ты в последний раз плакалась кому-нибудь в жилетку?

Он замолчал. Я тоже молчала в ожидании его извинений. Они не последовали, и через минуту я проскрипела «пока» и повесила трубку. Иногда, даже когда знаешь, что другой человек прав, проще принять оскорбленный вид, чем признать чужую правоту.

Меня уже приглашали на вечеринки, устраиваемые для демонстрации товаров сетевого бизнеса, – свечей, кухонной утвари, драгоценностей. Из вежливости заказывала что-нибудь из предлагаемой продукции. Я поступаю так не только потому, что хочу тратить время, сидя в гостиной незнакомого мне человека, и, хихикая, предлагать товар, который мне самой задаром не нужен, а потому, что таким образом не только помогаю женщинам – кто-то из них просто вынужден заниматься подобной работой, даже если это не нравится, – но и получаю кучу вещей, которые затем могу сплавить своей матери на Рождество или на день рождения.