Элла Джеймс - Гензель Страница 42

Я тоже смеюсь. Я представления не имею, как это получается.

Выставляю вперед руки, отступая на один маленький шаг назад.

— Делай, что хочешь, Леа, но сейчас я ухожу. Я не хочу говорить с тобой. Мне жаль, — теперь моя очередь балансировать на грани. Я сжимаю челюсти, пока мой голос не приобретает нужную мне жесткость. — Это была ошибка. Большая ошибка. Полностью моя. Но я совершаю такое дерьмо. У меня сейчас другая жизнь. И да, это правда — я хочу тебя, Леа, но это не сработает.

Ее глаза блестят. Слезы начинают капать на ее щечки.

— Я глупая, — говорит она.

Я сжимаю челюсть почти до хруста. Я не опровергаю ее слова. Не тогда, когда мне нужно, чтобы она ушла.

Она шмыгает носом.

— Я не должна так расстраиваться, потому что знаю, что ты говоришь, то, что думаешь. Я могу сказать. Я сожалею, что плачу. Я обычно не такая… слабая. Но послушай меня, выслушай меня. Я не уйду, пока не поговорю с тобой. По-настоящему поговорю, когда мы оба без масок.

Картинки той ночи танцуют в моей голове, мой желудок делает сальто.

Я пытаюсь сказать, но мое горло такое сухое, что я откашливаюсь, прежде чем говорю.

— Я не говорю о моем прошлом, ни сейчас, никогда. Если это то, для чего ты здесь, ты должна уйти.

Она сильно трясет головой, и я не могу смотреть ей в лицо. Спокойное, как будто она уверена, что, в конце концов, доберется до меня. Как будто она знает наверняка, что я сломаюсь и расскажу ей все, что она хочет знать. Это ложная надежда, потому что этого никогда не случится. Я не могу. Я не могу говорить о моем дерьме с кем-либо, особенно с человеком, который неумышленно стал свидетелем всего этого. Каждый раз, когда Мать…

Я обхожу ее, двигаясь быстро, решительно.

— Я ухожу, — говорю я, проходя мимо нее. — Эксперимент «Леа» завершен.

Но ничего не заканчивается, потому что, когда я иду в гостиную и начинаю одеваться, она уже рядом со мной.

— Я собираюсь с тобой. Давай, Люк. Это твое настоящее имя? Ты сказал прошлой ночью.

— Я сказал?

— Ты же не думаешь на самом деле, что я прошла через все это, чтобы уйти сейчас, верно? — она хватает меня за плечи, но когда я намеренно продолжаю смотреть в пустоту комнаты, она хватает мой подбородок. — Смотри на меня, — она опускает мое лицо так, что моему взгляду некуда деться, кроме как смотреть прямо на нее.

— Ты заставил меня причинить тебе боль, и я сделала это, потому что заботилась о тебе. Я до сих пор делаю это, и думаю, что ты тоже заботишься обо мне.

Я отрицательно качаю головой.

Она смеется.

— Ты сказал мне прошлой ночью, что все они — я. Все твои сабы — Леа. Это потому что ты все еще заботишься. Я думаю, что, может быть, ты даже слишком сильно заботишься, — ее щеки краснеют, когда она говорит это, и мой член оживает.

— Просто для секса, — бормочу я. Это ложь, но мне плевать.

Она отмахивается.

— Мне все равно, что ты говоришь сейчас. Что-то происходит с тобой. Ты отключился, и случилось что-то неправильное.

— Только ты, — получается неубедительно.

Она хватает мою руку. Крепко держит ее в ловушке своей ладони, переплетая пальцы с моими.

— Я не уйду, пока ты не поговоришь со мной. Пока ты не признаешь, что я единственная чувствую тебя, застрявшего в прошлом.

Одинокая слеза катится по ее щеке, и мой желудок скручивает. Я хочу обнять ее, касаться ее, я хочу сказать, что все в порядке. Но это будет ложь.

Мой мозг снова начинает усиленно работать. Я точно знаю, что собираюсь сказать ей. Опустив взгляд на наши соединенные руки, мое сердце ускоряет бег груди.

— Ладно, Леа. Идем, — я киваю на дверь и пытаюсь засмеяться, но получается только горький вдох. — Я собираюсь сегодня в Дом Матери.

ГЛАВА 11

Четырнадцать лет назад.

Я моргаю, пока красные губы двигаются рядом с моим лицом. Затем я отвожу от нее взгляд, и смотрю на заснеженные горные вершины позади нее.

Хах. Мы в горах.

Ее рука хватает меня за предплечье, и она указывает головой на дом, который вырисовывается позади нее.

— Выходи, дорогой мой мальчик.

Я опускаю глаза и смотрю на себя. На повязку вокруг моего запястья. Когда они запихнули меня в багажник ее долбаного джипа, кто-то из них был чересчур груб. Я вижу пятно крови и чувствую ноющую боль вокруг стежков.

Упс.

— Давай, иди ко мне. Я помогу.

Она протягивает ко мне свои мерзкие руки, и я, поддавшись инстинкту, быстро вылезаю сам, только чтобы она не могла прикоснуться ко мне.

Когда я стою там, под огромными елями, она сокращает расстояние между нами, подходя ближе.

— Теперь ты мой новый сын, — уголки ее губ приподнимаются в улыбку. — Я знаю о твоем прошлом. У тебя не было матери.

Боль проносится сквозь меня, раскалывая стену льда, которая застыла у меня в груди. Я хочу смотреть на нее с ненавистью, но я слишком устал. Каждая часть меня так устала.

— Бедный мальчик, — она обнимает меня рукой за спину. — Единственная мама, которую ты хотел — сейчас мертва. Должно быть, это на самом деле больно.

— Я убил ее, — говорю я без всякого выражения.

Она тихо смеется.

— Ты звучишь, как очень дурной мальчик, — я делаю шаг от нее, но она быстрее, и явно более предусмотрительна.

Она кладет руку на повязку поверх моего запястья и сжимает.

— Я думаю, что буду называть тебя Гензель, мой дорогой мальчик. Ты можешь называть меня Матушка Гусыня.

Часть 3

ГЛАВА 1

Один взгляд на ее лицо вызывает приступ тошноты.

Мне не следовало этого говорить.

Но я рад, что сказал.

Возможно, сейчас она уйдет.

Мы стоим в моей гостиной между диваном и гранитной столешницей, отделяющей кухню от гостиной. На мне надеты джинсы, грудь обнажена. Я натягиваю через голову футболку, чтобы спрятаться от взгляда ее широко распахнутых глаз.

Когда я вновь смотрю на нее, она остается абсолютно неподвижной. Ее глаза, широко раскрытые несколько мгновений назад, просто впиваются в меня. Ее рот при этом расслаблен. Выражение лица отстраненное. Такое чувство, будто кто-то нажал на паузу внутри Леа. Даже не похоже, что она дышит.

Слегка приоткрыв рот, выталкивая под нажимом пульсирующего горла, она роняет с губ пару слов:

— Мать… жива? — последнее слово звучит, словно битое стекло под ногами.

Несколько мгновений, просчитываю все «за» и «против», окончательно решая, могу ли солгать ей. Мать мертва. Я свернул ей шею. Леа знает, что она мертва. Да вся гребаная страна знает, но Леа все еще боится ее. А когда сознание охватывает страх, ощущение реальности размывается.