Джоджо Мойес - Один плюс один Страница 47

Ее мать, школьная учительница, могла погрузить три десятка восьмилетних детей в нарколептический транс, провести их через тесты, как пастух загоняет овец в загон. Но на памяти Джесс мать ни разу не улыбнулась ей, как улыбаются матери, глядя на своих детей.

Во многом мать была права. Когда Джесс пошла в среднюю школу, мать сказала ей: «Выбор, который ты сделаешь сейчас, определит всю твою жизнь». Но тогда Джесс понимала одно: мать хочет, чтобы она засушила себя, словно листик в гербарии. Проблема в том, что, когда тебя все время пытаются засушить, в конце концов перестаешь верить даже самым разумным советам.

Когда юная и глупая Джесс стала матерью, ей хватило мудрости признаваться дочери в любви каждый день. Обнимать ее, вытирать ей слезы, переплетаться с ней ногами и вместе плюхаться на диван. Окутать ее любовью. Когда Танзи была совсем маленькой, Джесс спала с ней в обнимку в супружеской постели. Марти плелся в гостевую комнату, ворча, что ему не хватает места. Джесс пропускала его нытье мимо ушей.

А когда через два года появился Никки и все сказали Джесс, что она с ума сошла – брать чужого ребенка, которому уже восемь лет, ребенка со сложным прошлым (ты же знаешь, какими вырастают подобные мальчишки), – она ни на кого не обращала внимания. Потому что сразу увидела: настороженная маленькая тень, которая сторонится даже собственного отца, испытала то же самое, что и она. Джесс хорошо знала, что случается, если мать не прижимает тебя к груди, не твердит все время, что ты лучший ребенок на свете, или просто не замечает, дома ты или нет. Ты замыкаешься в себе. Тебе не нужна мать. Тебе никто не нужен. И ты ждешь, сам того не понимая. Ждешь, что всякий, кто приблизится, разглядит в тебе что-то нехорошее, чего не замечал вначале, охладеет и исчезнет, как морской туман. Потому что с тобой непременно что-то неладно, если даже собственная мать тебя не любит.

Вот почему Джесс не страдала, когда Марти ушел. С чего вдруг? Он не мог причинить ей боль. Ее волновали только дети. Они должны видеть, что мать их любит. Пусть весь мир кидает в тебя камни – если за твоей спиной стоит мать или отец, все будет хорошо. Глубоко внутри ты будешь знать, что любим и заслуживаешь любви. У Джесс было не так уж много поводов для гордости, но она по-настоящему гордилась, что Танзи это знает. Джесс была уверена, что странная маленькая горошинка знает: мать ее любит.

Над Никки Джесс продолжала трудиться.

– Вы не проголодались? – Голос мистера Николса пробудил ее от неглубокого сна.

Она рывком села прямо. У нее затекла шея, изогнутая и жесткая, как проволочная вешалка для одежды.

– Умираю от голода. – Джесс с трудом повернулась к мистеру Николсу. – Заедем куда-нибудь пообедать?

Показалось солнце. Оно струило лучи на широкое открытое зеленое поле слева от машины. Танзи называла такие лучи «пальцами Бога». Джесс полезла в бардачок за картой, чтобы поискать ближайшие кафе.

Мистер Николс взглянул на нее.

– Вообще-то… – немного смущенно начал он, – может, угостите меня сэндвичем?

18. Эд

Гостиница «Олень и гончие» отсутствовала в путеводителях. У нее не было ни сайта в Интернете, ни рекламных брошюр. Догадаться почему, было несложно. Паб одиноко стоял на краю открытой всем ветрам вересковой пустоши, и позеленевшая пластмассовая садовая мебель перед серым фасадом свидетельствовала об отсутствии случайных посетителей или, возможно, о торжестве надежды над опытом. Косметический ремонт в спальнях явно делали несколько десятков лет назад, и они могли похвастать блестящими розовыми обоями, кружевными занавесками и немногочисленными фарфоровыми фигурками вместо полезных вещей, например шампуня или салфеток. В конце коридора на верхнем этаже была общая ванная с сантехникой цвета авокадо (вполне ожидаемо) и рассохшимся розовым мылом. Маленький пузатый телевизор в комнате с двумя кроватями имел всего три канала, и по каждому показывали атмосферные помехи. Обнаружив пластмассовую куклу Барби в вязанном крючком шерстяном бальном платье, примостившуюся на рулоне туалетной бумаги, Никки пришел в восторг.

– А мне здесь нравится. – Он поднес куклу к свету, чтобы рассмотреть блестящий синтетический подол платья. – Настолько ужасно, что даже круто.

Эд не мог поверить, что подобные гостиницы до сих пор существуют. Но он восемь с лишним часов вел машину на скорости сорок миль, номера в «Олене и гончих» стоили по двадцать пять фунтов – цена устроила даже Джесс, – и хозяйка охотно пустила Нормана.

– О, мы обожаем собак. – Миссис Дикинс пробралась через стайку возбужденных померанских шпицев и похлопала себя по голове, на которой красовалось тщательно заколотое шпильками сооружение, похожее на небольшой имбирный каравай. – Мы любим собак больше, чем людей, правда, Джек? – (Откуда-то снизу донеслось ворчание.) – Им определенно легче угодить. Можете устроить своего большого дружка в тепле сегодня ночью, если хотите. Мои девочки с удовольствием познакомятся с новым мужчиной. – Она кокетливо кивнула Эду, открыла две двери и махнула рукой. – Итак, вы устроитесь здесь, мистер и миссис Николс. А ваши дети – по соседству. В этом крыле всего две комнаты, так что весь верхний этаж в вашем распоряжении. На завтрак могу предложить несколько видов хлопьев на выбор. Либо Джек приготовит вам яйца на тосте. Он прекрасно готовит яйца на тосте.

– Спасибо.

Хозяйка протянула им ключи, на долю секунды задержав взгляд.

– Полагаю, вам нравятся… яйца-пашот. Я права? – (Эд обернулся, проверяя, с ним ли она говорит.) – Ну так что, я права?

– Э-э-э… Меня любые удовлетворят. – Он не слишком хотел размышлять о студенистых белых яйцах.

– Вас… удовлетворят… любые, – медленно повторила она, не сводя с него глаз.

Хозяйка подняла одну бровь, еще раз улыбнулась ему и направилась вниз в сопровождении беспокойного пушистого моря собачек. Уголком глаза Эд видел, что Джесс ухмыляется.

– Молчите. – Он бросил сумки на кровать.

– Чур, я первый в ванную. – Никки потер поясницу.

– Мне нужно повторять, – сказала Танзи. – До олимпиады осталось ровно семнадцать с половиной часов. – Она сунула учебники под мышку и скрылась в соседней комнате.

– Давай сначала погуляем с Норманом, милая, – окликнула ее Джесс. – Подышишь свежим воздухом. Потом будет легче уснуть.

Джесс расстегнула сумку и натянула толстовку через голову. Когда она подняла руки, на мгновение мелькнул голый полумесяц живота, бледный и странно волнующий. Ее лицо показалось в горловине толстовки.

– Меня не будет минимум полчаса. Или… могу задержаться подольше. – Она поправила хвостик, взглянула на лестницу и подняла бровь. – Если хотите.