Сесилия Ахерн - С любовью, Рози Страница 69

Дорогая Кэти.

Самого счастливого шестнадцатилетия!

Дорогая внучка!

Поздравляем с шестнадцатым днем рожденья!

Моей подружке.

Дорогая Кэти!

С днем рожденья!

Милая Кэти!

С днем рожденья, зануда! Еще несколько месяцев, тебе снимут скобки, и я не буду знать, что ты ела на обед.

Доченька!

Поздравляю! Тебе шестнадцать!

Надеюсь, Джон не пытается тебя поцеловать!

Дорогие мама и папа,

я больше никогда не заговорю с Рупертом. Счастливые шестнадцать, черт побери!

Кэти настояла, чтобы я отдала ей деньги, которые планировала истратить на подарок, сказала, сама поедет в город и выберет себе что-то из одежды, и я обрадовалась, потому что обычно я ночами не сплю, придумывая «идеальный» подарок, который она как пить дать возненавидит и забросит под кровать. В общем, в итоге она вошла в дом за руку со своим здоровилой (Джоном) и так улыбалась во весь рот, что я немедля почувствовала подвох. Она приподняла топ, спустила немного джинсы, и я это увидела.

Чертову татушку! Омерзительную, пакостную, невыразимо уродливую – я только что поняла, что говорю, как ты, мама! – татуировку. Правда, ма, она ужасно уродливая. При этом еще сочится кровью и начинает опухать. Очевидно, Руперт сказал, что тем, кому исполнилось шестнадцать, согласие родителей не требуется. Я пошла вниз в интернет-кафе проверить, в самом ли деле это так. Похоже, что да, но я найду какую-нибудь лазейку, чтобы подвесить его за одно место…

Хозяин интернет-кафе, толковый парень, поинтересовался, все ли у меня в порядке, и на вид был всерьез озабочен, так что я даже подумала, не начало ли это чего-нибудь романтического. Но потом поняла, что луплю по клавиатуре так, что он, наверно, беспокоится за свою собственность.

Еще тошней оттого, что в тот день я пыталась готовиться к последнему экзамену, а дребезжание, доносившееся из салона тату, ужасно мешало. И ведь я понятия не имела, что под этот визг уродуют тело моей дочери.

При этом немыслимо сказать Руперту, что я об этом думаю, потому что нельзя выразить мою ненависть к татуировкам, не ранив его в самое сердце, ведь он сам – ходячая татуировка.

Но мало этого! Кэти еще и язык себе проткнула. Это Руперт сделал бесплатно. В подарок, черт бы его взял. Говорит она так, словно во рту у нее горячая картошка. В общем, представьте: входит ребенок в дом, неестественно скалясь, еле выговоривает: «Аам, аатри, а ату еаа», а потом поднимает маечку. И как я, по-вашему, должна реагировать?! Джона разукрасили тоже: у него на бедре клюшка для травяного хоккея и мяч. Вам лучше не знать, на что это похоже, тем более что Руперт нарисовал мяч слишком близко к клюшке и с неправильного ее конца, если вы понимаете, о чем я.

Наверно, могло быть хуже: они могли написать имена друг друга. И рисунок у Кэти мог быть пострашней, чем клубничка размером с мой ноготь.

Может, я преувеличиваю? Но что же тогда, интересно, почувствовали вы с папой, когда я сказала вам, что беременна?

Вот теперь, когда я об этом подумала, у меня возникла идея, не похвалить ли мне Кэти? Не поощрить ли за примерное поведение? Как бы то ни было, надо возвращаться наверх, где орет музыка, и продолжать заниматься. Не верится, что еще немного – и учеба позади. Два года пролетели как сон, страшный сон, должна я сказать: тяжеловато далось мне заниматься ночами, днями работать и при этом не переставать быть матерью. Представьте, у меня будет выпускная церемония! Вы с папой наконец-то сможете увидеть, как я, в бесформенной мантии и шапочке, получаю диплом. Правда, на четырнадцать лет позже, чем планировалось, но все-таки лучше поздно, чем никогда.

Впрочем, я этого диплома не получу, если не сдам экзамены, а экзамены я точно не сдам, если и дальше буду отлынивать! Все! Пошла учиться!

От Рози

Кому Алекс

Случилось что-то ужасное. У тебя на работе сказали, что ты в операционной, поэтому, пожалуйста, как только сможешь, позвони мне, ладно?

Мама позвонила в слезах минуту назад. У папы сильный сердечный приступ, его увезли в больницу. Она в шоке, но велела мне не дергаться, потому что завтра у меня первый экзамен. Не знаю, что делать. Не знаю, насколько это серьезно, врачи еще ничего не говорили. Может, ты позвонишь в больницу и что-то выяснишь? Ты же в этом спец. Не знаю, что делать. Пожалуйста, поскорей прочитай этот мейл. Я больше не знаю, кому еще позвонить.

Не хочу, чтобы мама была там одна, хотя к ней уже отправился Кевин. И страшно не хочется, чтобы папа был там один. Ох, я совсем запуталась.

От Алекс

Кому Рози

Пытался дозвониться, но у тебя занято. Сохраняй спокойствие. Я позвонил в больницу и переговорил с д-ром Фленнери. Это лечащий врач твоего отца. Он объяснил мне, что с Деннисом.

На мой взгляд, тебе нужно собрать сумку с самым необходимым и сесть на ближайший автобус до Голуэя. Ты понимаешь, что я имею в виду?

Глава 43

Дорогой Алекс,

гроб не может быть шире 76 см, изготавливается из прессованных опилок, облицовывается шпоном и пластиком, пригодным для кремации. Ты знал это? Допустимы железные болты, в небольшом числе, и деревянные распорки, для прочности, но только внутри гроба.

На крышке гроба должно быть указано полное имя усопшего. Надо полагать, чтобы не перепутали. Но самое ужасное из того, что лучше бы мне не знать, – это что изнутри гроб обивают материалом под названием «кремфилм», а также подкладывают абсорбирующую ткань или ватные прокладки, потому что из тела может сочиться влага.

Я ничего этого не знала.

А потом, сколько же надо заполнить бланков! Форма А, В, С, F и еще всякие медицинские. Про D и E никто ничего не сказал. Не думала, что нужно столько доказательств, чтобы поверили, что ты мертв. Я думала, тот факт, что ты перестал жить и дышать, – достаточный признак. Оказывается, нет.

По-моему, это похоже на переезд в другую страну. Папа выправил все документы, надел свой лучший костюм, договорился о способе доставки и отправился к месту своего назначения, где уж оно там есть. Ох, как хотела бы мама отправиться вместе с ним, но она знает, что нельзя.

На похоронах она всем твердила: «Он просто не проснулся. Я звала его снова и снова, но он не проснулся…» Она не переставая трясется с того самого дня и постарела на двадцать лет. И при этом кажется маленькой. Как потерявшееся дитя, которое озирается, не зная, куда идти, будто ее бросили в незнакомом месте и она не знает дороги.