Комментарии к материалистическому пониманию истории - Дмитрий Евгеньевич Краснянский Страница 32

общины практиковали общность имущества, отказ от индивидуальной частной собственности, уравнительные принципы распределения, совместный коллективный труд. Со временем стало ясно, что подобная форма общины нежизнеспособна. Достаточно вспомнить, что Павлу удалось получить одобрение своих радикальных реформ со стороны иерусалимской общины под условием регулярной поставки денег на её содержание. В этом отношении более приемлемой формой оказалась экклесия. Как известно, она представляла собой христианскую общину, в которой участники жили частной жизнью, но собирались на совместные трапезы, средства для этих собраний поставлялись ими же. Эти собрания подчеркивали социально-имущественное равенство верующих перед Богом. Со времен первоначального христианства в каноническом праве утвердилась норма, что церковное имущество есть совместная собственность. Удивительно, но эта норма никогда не подвергалась сомнению и не отменялась. Но если бы спустя несколько столетий какой-нибудь нищий явился бы к облаченному в меха епископу и потребовал свою долю церковного имущества, то он был бы схвачен как опасный смутьян и еретик. Христианский эгалитаризм выдохся вследствие обретения христианством господства и бюрократизации церкви (епископальная церковь). В какой-то момент церковная бюрократия реально узурпировала власть и собственность, официально принадлежащих всему сообществу верующих.

С момента утверждения христианства европейские аграрные общества оказываются в достаточно уникальной ситуации. Большинство аграрных обществ являют относительно гармоничное согласование идеологии и социальной практики. Христианские же общества попадают в ситуацию идеологического дуализма. С одной стороны, средневековье создает естественную идеологию сословной справедливости, исходящую из идеи справедливости как воздаяния каждому должного. И эта идеология воспринимает ситуацию, когда барон пирует в замке, а его виллан ест скудную похлебку в лачуге, как справедливую. С другой стороны, в этих же обществах официально господствует доктрина эгалитарной справедливости: все люди (христиане) равны во Христе и все они будут справедливо судимы вне различий званий и сословий после смерти.

Почти полторы тысячи лет европейское средневековье балансировало в рамках этого идеологического дуализма. Всё большее замалчивание церковью христианской «эгалитарной» справедливости, создание ею концепций, оправдывающих «сословную» справедливость, встречало мощное противодействие в виде широких сектантских движений, индивидуального подвижничества и создания нищенствующих орденов. Подобное балансирование было обусловлено, прежде всего, двумя факторами.

Во-первых, к тому времени как христианство стало мировой религией, его доктрина превратилась в сакральную традицию. Любая попытка изменить её неизбежно ослабила бы и расколола христианство. Без серьезных оснований никто не пошел бы на это.

Во-вторых, христианство – религия с мощной теоретической составляющей: в основе её идеологии лежит священная книга. Нечто похожее мы наблюдаем в иудаизме и исламе. Но там «теоретический» компонент неизмеримо меньше. Иудаизм обладает меньшим масштабом распространения, и он длительное время развивался вне привязки к отдельному социальному организму. В исламе священная книга обладала меньшим объемом, очень сильно было Священное предание и, кроме того, в большинстве своем ислам оказался привязанным к политарным обществам, в которых политарное государство сковывало и подавляло его развитие. И, что самое важное, и иудаизм, и ислам возникли в принципиально иных исторических условиях, они никогда не были идеологией бесправных классов, и в силу этого, они не оказались в ситуации столь мощного отрыва от «естественной» социальной практики.

Именно мощная теоретическая составляющая породила ситуацию, когда христианский эгалитаризм был несомненной догмой для теоретика (монаха или клирика-профессора) и непонятным тезисом для барона или епископа. Да и «третьему сословию», в большинстве своем он был не совсем понятен.

Как бы то ни было, христианская концепция эгалитарной справедливости просуществовала всё средневековье, за редким исключением, не имея никаких практических последствий.

Удивительно, но её реанимация оказалась связана со становлением индустриального, капиталистического общества.

Существеннейшей идеологической установкой буржуазного общества является лозунг «естественного» равенства всех людей. В итоге, буржуазный эгалитаризм смог опереться на тысячелетнюю христианскую традицию.

Теперь социальная справедливость рассматривается как ситуация, где каждый имеет право получить то, что он заслужил. Совсем не случайно, что в Новое время возникает и становится популярной идея человека, «сделавшего себя самого». Буржуазное общество мыслит себя справедливым в той мере, в какой оно является обществом равных возможностей. Такое общество рассматривается как потенциально гармоничное общество. Те же его члены, которые не смогли в силу своей бездарности или трагического стечения обстоятельств реализовать себя, могут рассчитывать на филантропию – еще одна популярная идея Нового времени. И здесь мы также имеем дело с секуляризированной идеей христианства.

Подобную же судьбу имела и христианская идея любви к ближнему и христианский гуманизм. В секуляризированном виде они стали сердцевиной официальной морали капиталистического общества. Более того, мощное развитие теоретической культуры в рамках индустриального общества привело к тому, что эти идеи превратились в «априорную» структуру любого морально-политического суждения. Последнее особенно важно. В XIII в. барон знал, что все люди равны перед Богом и что ближнего надо любить, но он совершенно не понял бы вас, если бы вы заявили ему, что он и его виллан равны, и что он должен сделать всё, чтобы виллан мог жить также богато и славно, как и он. «Черт возьми – возмутился бы барон – как можно равнять мою благородную кровь с кровью этого мужика?! Богато и славно по закону Божьему, по праву и по рождению должен жить я, виллан же должен служить мне!» Теперь же в индустриальном, капиталистическом обществе ситуация в корне меняется. Теоретическая культура и всеобщее образование приводят к тому, что над социальной практикой грозно довлеет (впрочем, совершенно тщетно) альтруистическая и гуманистическая мораль. Самый гнусный, самый бессердечный капиталист, скорее всего с энтузиазмом поддержит в светской беседе идею, что люди, безусловно, равны и необходимо сделать всё, чтобы бедные и несчастные могли жить также богато и счастливо, как и он. Возможно, он даже не преминет заметить, что содержит несколько благотворительных фондов и всемерно поддерживает партию, борющуюся против социальных несправедливостей.

Таким образом, мы видим, что ценности, которые так вдохновляют социалистов и коммунистов, по своей природе являются чисто буржуазными ценностями – ценностями буржуазного общества. По большому счету, весь этот ценностный набор, состоящий в большинстве своем из секуляризированных идей христианства, окончательно сложился в эпоху Просвещения. Здесь мы обнаруживаем и альтруизм, и гуманизм, и равенство, и социальную справедливость, и требование подчинить общество морали, и признание необходимости революции для этого. Социалистические и коммунистические идеи XIX в. лишь развивают и дополняют все эти принципы. И Маркс здесь не является исключением. Те специфические идеи, которые возникают в коммунистической идеологии, есть лишь несущественная аберрация буржуазных ценностей эпохи Просвещения.

В самом деле, Маркс отрицает частную собственность. Как мы пытались показать это в другой главе с цитатами на руках, он отрицает частную собственность еще до того, как было создано материалистическое понимание истории, и была «доказана» неизбежная гибель капитализма. Очевидно, что Маркс изначально неприемлет частной собственности в силу её