Юрий Рябинин - Мистика московских кладбищ

Рябинин Ю. В

Мистика московских кладбищ

Памяти мамы, Раисы Михайловны

Полезно возбуждать в себе воспоминания о смерти посещением кладбища, посещением болящих, присутствием при кончине ближних и погребении…

Под кровом вечной тишины

От автора

Хотим мы этого или нет, но кладбище занимает в нашей жизни одно из важнейших мест. Человек может никогда не побывать в театре, в музее, в библиотеке, в парке культуры, в ресторане, но он непременно и не один раз посетит кладбище. Причем, неверно думать, что кладбище составляет единственно мрачную, горестную сторону человеческого существования. Чаще всего, в печали люди бывают на кладбище лишь в день похорон кого-то из близких. А уже затем посещение дорогой могилы вызывает скорее чувство умиротворения, умиления. Не случайно поэт Михаил Александрович Дмитриев давным-давно еще писал: «…народ наш московский любит к усопшим родным, как к живым, приходить на свиданье». Вот именно, — как к живым! Как же такое свидание может быть горестным? Вопреки представлению о кладбище, как о царстве скорби, скорбь занимает в повседневной его жизни долю ничуть не большую, чем она составляет вне кладбищенской ограды.

Нужно заметить, что самое слово кладбище не вполне соответствует греческому некрополю. А может быть, и вовсе не соответствует. Хотя употребляются они обычно теперь как синонимы. Некрополь означает — город мертвых. Кладбище же, как нетрудно догадаться, происходит от слова клад, полученное, в свою очередь, от глагола класть, то есть, по формулировке Даля, полагать лежмя. Клад — слово очень древнее, очевидно, старославянского происхождения, означающее нечто ценное, зарытое в землю. Причем зарытое до поры. Никто же не станет укрывать ценности таким образом, чтобы потом не было возможности их обрести.

Согласно христианскому вероучению, все верные чада церкви, все спасшиеся, получают в награду за свою верность жизнь вечную. У того же Даля есть выражение — смерть упокоевает. Верный христианин не исчезает бесследно, но лишь упокоевается на время. Поэтому он — верный — должен, как ценный клад, быть положен лежмя в специально отведенном месте ожидать весны воскресения. Если же человек прожил неправедно и умер «дурной смертью», — не покаявшись, не приобщившись святых таинств, — вместе с верными его не хоронили. Его закапывали где-нибудь отдельно или просто выбрасывали в поле. Вот почему значение слова «кладбище» изначально ни в коем случае не могло соответствовать языческому греческому понятию «город мертвых». У русского Бога нет мертвых. И православный народ верно знает — сущим во гробех живот даруется. Вот почему, не будучи по сути «некрополем», русское кладбище и прежде не почиталось скорбным уделом, аидовой областью мглистой, и до сих пор сохранило свой живой, попирающий смерть, характер.

На кладбище случаются порою такие забавности, которые, казалось, не должны бы здесь происходить. Анекдоты и байки рождаются всякий день на наших кладбищах десятками. Вот, например, анекдот. Во время похорон бригадир могильщиков увидел, что у покойного из кармана торчит ассигнация крупного достоинства. Он шепнул одному из подручных, чтобы тот как-то отвлек внимание собравшихся у гроба. А сам незаметно потянулся к ценной бумажке. Мнимый покойный тут же открыл глаза, схватил бригадира за руку и громко сказал: «Контрольное захоронение!»

Или вот байка. Привезли как-то жарким летом хоронить новопреставленного на Щербинку. Везут его по дорожке на катафалке к могиле. И вдруг старушки, что семенили за гробом, переполошились: «Батюшки-святы! Упокойник-то у нас вспотел!» — говорят испуганно они могильщикам. Один из них — бывалый гробокопатель — внимательно осмотрел умершего и строго ответил: «Вы еще теплее бы его одели!» Попав из холодильника на жару, покойный, естественно, покрылся конденсатом.

Щербинское — новое кладбище и одно из самых больших в Москве. Теперь это целая долина могил и надгробий. А началось оно, само собою, с единственной первой могилки. Но похоронен там был не покойный, а… бочонок с бутылкой водки. Дело в том, что когда у подмосковной Щербинки были отведены бескрайние угодья для нового городского кладбища, никто не хотел в этой пустыне мрачной, в этой степи мирской, хоронить своих новопреставленных. Люди подъезжали к кладбищенским воротам, узнавали, что они здесь первые клиенты, разворачивались и везли сродника на другое кладбище. Первым по какой-то причине, из каких-то, очевидно, суеверных опасений никто быть не хотел. И тогда могильщики придумали, как разрешить им эту проблему: они взяли деревянный бочонок, положили в него бутылец, выкопали у самых ворот яму и торжественно похоронили там этот свой клад. Захоронение они оформили надлежащим образом — насыпали холмик, поставили крест. Уловка их удалась, — с этого же дня, вслед за первым холмиком, по Щербинке потянулись бесчисленные, уже самые настоящие захоронения.

Или такой случай. К граверу на Ваганьковском кладбище обратился заказчик. Он попросил выбить на камне похороненного здесь своего родственника… бутылку рябиновой настойки. И так, чтобы название продукта на этикетке непременно отчетливо читалось. Оказывается, покойный очень любил эту настойку и предпочитал ее всему прочему. Гравер не без труда объяснил заказчику, что бутылку изображать на надгробии как-то не вполне этично. И уговорил его выбить на камне просто рябиновую веточку. Так и порешили.

Работники кладбищ также рассказывают, что особенный наплыв гробов бывает в праздники и в ближайшие последующие дни. Значительный, как они говорят, «падеж» населения происходит и в дни т. н. «магнитных бурь». Тогда у могильщиков просто запарка. В промежутках же между этими периодами объем работы у них существенно сокращается. Понятно, наверное, отчего наступает праздничный «падеж», — люди слишком бурно, не зная меры, отмечают праздники.

Такова повседневная жизнь кладбища. Подробнее рассказ об этом впереди.

В прежние годы кладбища и похороны оставались практически закрытыми для публицистики темами. Об этом почти ничего не писали. Поэтому неудивительно, что в наше время темы эти вызывают к себе повышенный интерес.

В 2001 году я впервые опубликовал в одной небольшой православной газете две заметки — о кладбищах Новодевичьего и Алексеевского монастырей. Реакция публики была в высшей степени неожиданная, — по поводу моих невеликих кладбищенских публикаций писем в редакцию пришло больше, чем их было прежде за все время существования этого малотиражного листка. Люди писали, что они «ждут этого», просили продолжать тему.

И тогда я решил взяться за целый цикл очерков о московских кладбищах. Если не все охватить, — а всего в Москве сейчас порядка восьмидесяти действующих кладбищ, — то хотя бы для начала рассказать о самых старых, «исторических», — о тех, что возникли до революции.

Чуть раньше — в конце девяностых — вышла книга москвоведа начала XX века Алексея Тимофеевича Саладина «Очерки истории московских кладбищ». Написал он свои очерки еще в 1916 году, но в советское время, как уже говорилось, такого рода литература по каким-то лже-этическим соображениям издана быть не могла. Особенность его книги заключается в том, что это не просто путеводитель по кладбищенским дорожкам от могилы к могиле, а это сборник произведений, в которых автор пытается реализовать характер своего героя — кладбища в данном случае. То есть его очерки ближе к художественной литературе.

По подобию саладинской книги я и принялся делать свой цикл. Естественно, не копируя стилевых и композиционных особенностей предшественника, и, по возможности, не повторяя его сюжетов. В некотором смысле моя книга даже полемизирует с «Очерками» Саладина. Хотя бы потому, что оба издания разделяет почти столетие. А за сто лет московские кладбища пережили значительные перемены. Некоторые, и, прежде всего, монастырские, вообще были ликвидированы. Но я и их включил в книгу. Потому что в Москве кладбища уничтожались лишь снаружи, чисто внешне: сносились надгробия и срывались могильные холмики. Самые же захоронения чаще всего так и оставались на своем месте. А кладбище, как я его понимаю, — это именно захоронения, прежде всего, а не ансамбль памятников. Следовательно, и ликвидированные столичные кладбища, как ни парадоксально это звучит, остаются и по сей день местами захоронений. Если, конечно, они не были застроены.

Значительная часть моих очерков была опубликована в 2003 году в журнале «Москва». В каждом номере — по очерку. Тут уже письма и звонки читателей просто-таки хлынули валом. Прежде всего, люди были чрезвычайно благодарны за саму тему, поднятую автором. Кто-то из читателей замечательно сказал, что извлечение из небытия этой темы равносильно возвращению верующим храмов и монастырей. Кто-то указывал мне на ошибки и неточности в изложении, за что я безмерно признателен своим внимательным, заинтересованным читателям, — понятно, когда в тексте сотни имен и дат, совершенно избежать ошибки практически невозможно. Но самое главное, написавшие мне или позвонившие, почти без исключения все, рассказывали какие-то свои кладбищенские истории. И просили их «непременно включить в следующее издание». Даже можно без персональной ссылки на них. Лишь бы эта история, легенда, байка, стала известна. Лишь бы дошла до людей. Некоторые из этих рассказов, представляющие, с моей точки зрения, интерес и соответствующие избранному жанру, я действительно записал.