Кирилл Королев - СССР. Автобиография

СССР

Автобиография

Составитель Кирилл Королев

Все права защищены. Ни одна из частей настоящего издания и все издание в целом не могут быть воспроизведены, сохранены на печатных формах и лилюбым другим способом обращены в иную форму хранения информации: электронным, механическим, фотокопировальным и другими, без предварительного согласования с издателями.

Пролог. Эта страна – была

Кирилл Королев

Подростком я часто задумывался, какой будет жизнь в 2000 году. Эта дата казалась почти мистической – не эсхатологической, вовсе нет, просто рубеж столетий, что-то такое весьма необычное, сулившее новизну и неожиданность. И в те годы ни мне, ни моим сверстникам попросту не могло прийти в голову, что в 2000 году на карте мира уже не будет той страны, в которой мы родились и росли, – Советского Союза.

Мое детство пришлось на «сыто-застойные» семидесятые, на период «махрового социализма», как стало модно выражаться впоследствии; нас окружала хрестоматийная советская действительность эпохи развитого социализма, со всеми ее достоинствами и недостатками, и мы принимали ее как должное. СССР не то чтобы казался вечным – он и был вечен в наших глазах, и иной страны, иной жизни мы себе не представляли.

Взрослея, мы с удовольствием пересказывали друг другу подслушанные у родителей политические анекдоты – зачастую не понимая их смысла, однако по-прежнему воспринимали окружающее как данность, от которой никуда не деться. Мы понемногу, на примерах старших, приучались жить собственной жизнью, параллельной той идеологизированной реальности, которую создавали телевидение, радио и газеты, но и в наших «домашних» мирках не находилось места мыслям о том, что Советский Союз и все то, что олицетворяли собой эти два слова, могут однажды исчезнуть.

Впрочем, к середине восьмидесятых даже тем, кто привычно жил по течению и «уклонялся вместе с линией партии», стало понятно, что в «Датском государстве» очень и очень неладно. Во взрослую жизнь мы вступали под аккорды траурного марша и под «Лебединое озеро» по телевизору; на фоне престарелых предшественников поистине удивительно смотрелся новый генсек, смехотворно молодой по меркам Политбюро: пусть его выступления по большей части содержали всю ту же набившую оскомину риторику, зато он нередко говорил без бумажки – для тех времен это было невероятное событие.

Пока не объявили свободу – что не запрещено, то разрешено, – мы и не ощущали, как нам ее не хватало. Слова «гласность» и «перестройка» повторяли как заклинания, старшие часто вспоминали хрущевскую оттепель и многозначительно качали головами: мол, поглядим, как будет на сей раз... Лично для меня, уже студента, первое воспоминание о перестройке – сугубо экономическое: на центральных улицах Москвы появились лотки, с которых начали продавать гамбургеры и хотдоги, прежде неоднократно клеймившиеся с самых высоких трибун, заодно с кока-колой, как буржуазные, чуждые советскому народу товары.

Между тем страна, незаметно для общества, увлекшегося гласностью и рынком (еще одно модное словечко тех лет), тихо умирала. А мы этого не видели – не потому, что не хотели, а потому, что и предположить не могли, будто такое возможно. Когда начались волнения в национальных республиках, общими чувствами – по крайней мере, в Москве – были растерянность и недоумение, а еще – ощущение предательства: многие искренне верили, что прибалты (равно как грузины, азербайджанцы и далее) выказывают СССР и советскому образу жизни чудовищную неблагодарность. В голове не укладывалось, как они могут так поступать: ведь для нас, поколения шестидесятых-семидесятых, мы всегда были вместе.

Апофеозом гласности стали съезды народных депутатов, впрямую транслировавшиеся телевидением и радио. За ними следили, пренебрегая работой и отдыхом, словно на свете не было ничего важнее, а до коллапса и окончательного распада страны оставалось все меньше...

Итог семидесяти с лишним годам советской власти подвел путч. В полном соответствии с учением Маркса история повторилась как фарс: начало Советскому Союзу положил вооруженный октябрьский переворот 1917 года, ставший настоящей трагедией, а рухнул СССР после опереточного августовского путча 1991 года.

Мы проснулись в другой реальности.

Но эта страна – была.

Кирилл Королев,

Июль 2010 года

Часть первая

«ДО ОСНОВАНЬЯ, А ЗАТЕМ...»

Октябрьская революция, 1917 год

Лев Троцкий

К началу XX века многонациональная Российская империя оставалась единственной европейской страной, в которой еще сохранялась абсолютная монархия – самодержавие. Эта форма правления изжила себя и категорически не соответствовала изменившимся экономическим и политическим условиям, однако из-за существенной инерционности российского общества продолжала свое существование. Ее в значительной степени подорвали поражение России в русско-японской войне 1904–1905 годов и первая русская революция 1905 года, но понадобились еще десять лет, чтобы самодержавие пало. Его падение спровоцировали катастрофические людские потери в ходе Первой мировой войны, продовольственный кризис и нарастание политической активности в обществе: даже Государственная дума – российский парламент, учрежденный в 1905 году и в целом послушный монарху – все чаще выступала против царя и требовала отставки правительства, а заводы по всей стране бастовали, причем забастовщики выдвигали прежде всего политические требования.

В феврале 1917 года демонстрация рабочих Путиловского завода в Петрограде переросла в столкновения с полицией. Так началась Февральская революция, проходившая – за малыми исключениями – без вооруженных столкновений; в ее итоге последний российский император Николай II Романов отрекся от престола, началась подготовка к выборам в Учредительное собрание, а в стране установилось фактическое двоевластие: номинально Россией управляло Временное правительство в Петрограде, а на местах руководили советы рабочих и крестьянских депутатов – выборные органы, находившиеся под сильным влиянием политических партий левой ориентации, прежде всего РСДРП (большевики и меньшевики) и социалистов-революционеров (эсеры).

Временное правительство игнорировало требования общества отказаться от дальнейшего участия в Первой мировой войне, что усиливало протестные настроения, искусно подогревавшиеся социалистами, которые увидели в ситуации возможность прийти к власти в стране. В июле 1917 года восстал Петроградский гарнизон, однако восстание было подавлено вызванными с фронта частями; партию большевиков, принимавших активное участие в восстании, объявили вне закона. В августе вспыхнул так называемый корниловский мятеж – главнокомандующий русской армией генерал Л. Г. Корнилов выступил против Временного правительства и лично А. Ф. Керенского, который объявил себя «диктатором». Испугавшись, Керенский обратился к большевикам, которым сочувствовала значительная часть солдат, матросов и горожан и которые обладали реальной властью в советах депутатов; по его приказу рабочим раздали оружие для обороны Петрограда от туземной дивизии Корнилова, двигавшейся к городу. Агитаторам удалось уговорить мятежников сдаться, а вот оружие, которое раздали рабочим, вскоре повернулось против правительства.

К октябрю 1917 года страна фактически перестала существовать как единое целое, правительство слабело на глазах, и партия большевиков во главе с В. И. Ульяновым (Лениным) не преминула этим воспользоваться.

Одним из главных идеологов октябрьской революции и самых активных ее участников был Л. Д. Троцкий, впоследствии – видный партийный и государственный деятель, а затем – один из первых советских диссидентов.

Октябрьское восстание было, так сказать, заранее назначено на определенное число, на 25 октября, назначено не на тайном заседании, а открыто, всенародно, – и произошло это победоносное восстание в день 25 октября 1917 года, как было намечено.

Мировая история знает немало революционных переворотов и восстаний. Но тщетно память пытается найти в истории другое восстание угнетенного класса, которое было бы заранее во всеуслышание назначено на определенное число и было бы в положенный день совершено и притом победоносно. В этом смысле, как и во многих других, октябрьский переворот является единственным и несравненным.

Захват власти в Петрограде был приурочен ко 2-му Съезду Советов. Это «совпадение» не было делом заговорщицкого расчета, а вытекало из всего предшествующего хода революции и в частности – изо всей агитационной и организационной работы нашей партии. Мы требовали перехода власти к Советам. Вокруг этого требования мы сплотили под знаменем нашей партии большинство членов во всех важнейших Советах. Далее, стало быть, мы не могли уже «требовать» перехода власти к Советам; как руководящая партия Советов, мы должны были эту власть взять. Мы не сомневались, что 2 Съезд Советов даст нам большинство... Мы, со своей стороны, настаивая на скорейшем созыве Съезда, нисколько не скрывали при этом, что, по нашей мысли, Съезд нужен именно для того, чтобы вырвать власть из рук правительства Керенского. В конце концов, при голосовании в советской секции Демократического Совещания, удалось перенести созыв 2 Съезда с 15 на 25 октября. Таким образом «реальный» политик меньшевизма (Ф. Дан. – Ред.) выторговал у истории отсрочку ровным счетом в 10 дней.