Юрий Пивоваров - Такая судьба России

Юрий Пивоваров

ТАКАЯ СУДЬБА РОССИИ

Начнем нашу лекцию. Она сегодня посвящена теме «Традиции русской, российской государственности и современность». Почему я выбрал именно эту тему для лекции? Ну, если посмотреть на русскую историю в целом, вот так вот, за все ее тысячелетнее развитие, мы увидим, что государство, власть, различные властные институты сыграли и грают огромную роль в нашей истории. И в этом смысле я мог бы назвать нашу культуру – властную, политическую, правовую культуру, – «властецентричной», то есть, власть стоит в центре. В отличие, например, от западной, от европейской, которую я мог бы назвать тоже таким мудреным словом «антропоцентричной». Антропос – это человек. То есть там в центре стоит человек. Человек как мера всех вещей. От человека все начинается. У нас – от власти. Как же это произошло? На каком этапе русского развития? Ведь сначала было, кажется, не так. На это интересно посмотреть, и мы будем сегодня об этом говорить. Почему традиции? Потому что традиция – это не музей, в который мы приходим и смотрим: ага, вот картина четырнадцатого века. Так уже не рисуют. И пошли дальше. Традиция – то, что живет постоянно. Действует. Мимикрирует, скрывается. Мы порой даже не видим, что это традиция. И иногда нам представляется, что это новация. А вот историк вам объяснит, что уже пятьсот лет назад, может быть, это в какой-то иной форме, но по сути это уже было. Великий русский писатель Александр Исаевич Солженицын, лауреат Нобелевской премии, как-то уже на старости, незадолго перед смертью, заметил: Россия проиграла двадцатый век. Россия проиграла двадцатый век. А этот человек не был пессимистом. Наоборот, это был человек такой сурово оптимистической воли. И, тем не менее, он констатирует. И я согласен с ним. Мы проиграли двадцатое столетие. При том, что начиналось оно потрясающе. Сейчас трудно в это поверить, что в шестнадцатом году, во время войны, пропускная способность русских железных дорог была выше, чем американских. Представьте себе, что пропускная способность нынешних шоссейных дорог в России была бы выше, чем в Америке. Вот как развивалась Россия. Был бурный экономический рост. И Россия шла к демократии. Россия шла к процветанию, это замечали все. Конечно, далеко не все было идеально, иначе бы не было страшной революции. И были многие нерешенные проблемы. И нарастали иные. Но, тем не менее, общий тон, общий такой подъем ощущался всеми. И вдруг – страшная революция. А потом последовало еще несколько революций. Сначала февральская, октябрьская. А до того революция пятого, седьмого года. И конец века. Это, наверное, времена, когда многие из вас родились. Конец восьмидесятых – начало девяностых годов, еще одна революция. Четыре революции за одно столетие. Причем все отличались друг от друга. Их природу надо понять. И надо объяснить, почему они произошли. Почему так много революций? Что еще по поводу двадцатого столетия? Дважды напрочь разваливался строй. В семнадцатом году Российская Империя. Несмотря на огромные ее успехи. Мы были единственной страной, кто во время Первой мировой войны, из больших стран, не ввели карточную систему. Где шло развитие экономики. И никакого голода не было. А в это время в Германии уже начинался голод. И здесь вдруг неожиданно развалилась страна. Знаете, как ветер дунул и карточный домик рассыпался. Хотя была мощная бюрократия, мощная армия. Огромная работающая страна. И вдруг все рассыпалось. Непонятно, почему. Но то же самое уже на моих глазах произошло. Конец восьмидесятых – начало девяностых годов. Не было такого бурного, конечно, расцвета, как в начале двадцатого столетия. Но сказать, чтобы так уж все дышало на ладан, тоже невозможно. И вдруг в мгновение, в несколько дней, мгновенно рассыпалась страна за три-четыре дня в августе девяносто первого года. Россия – страна властецентричная. Здесь власть все определяет и всему довлеет. И вдруг институты власти рассыпались. И страна оказалась бесхозной. Анархия началась. Что еще для двадцатого столетия очень важно? В России произошла антропная или антропологическая катастрофа. Что я имею в виду? В России погибло огромное количество людей. Войны, революции, голод, сталинские, невиданные в истории, террор. Сталинский террор по отношению к своему народу. Я думаю, самый страшный из тех, что знала история больших стран. Ну, может быть, где-нибудь в Кампучии или Камбодже, как она называлась, можно сравнить. Но ничего в больших странах схожего я не видел даже в Германии, даже в Китае. И к чему это привело в конце столетия? К резкому падению численности населения в нашей стране. Демографическая катастрофа. Об этом все говорят, и президент Медведев, и остальные. Население России сокращается. Но антропологическая катастрофа была еще и потому, что убивали лучших. Выбивались элиты, как принято говорить в науке. Что царская, что потом советская. Через террор, через какие-то социальные изменения, когда лучшие люди просто выбрасывались из системы управления… Россия столетиями, начиная, ну, с конца пятнадцатого века, жила за счет расширения территории. Уже к тысяче шестисотому году территория Московского царства равнялась территории Западной Европы. И даже превосходила ее. Каждый год шел прирост примерно на одну Голландию. И вот так вот мы расширялись, расширялись, разбухали. И вдруг началось сужение. Причем трижды в течение столетия мы теряли лучшие наши территории. Сначала по Брест-Литовскому миру, восемнадцатый год, который большевики подписали. Россия потеряла около миллиона, ну, чуть меньше, квадратных километров и около сорока пяти миллионов населения. Причем это европейское культурное население. Это земли с хорошим климатом. Это нынешняя Украина, Белоруссия. Там Дон, Крым и так далее. Потом сорок первый год. Миллион квадратных километров оккупировано немцами. Семьдесят пять миллионов населения, сорок два процента, находились под фашистами несколько лет. Мы снова отыграли это дело. И, наконец, девяносто первый год, распад СССР. И примерно эти же саамы территории уходят. То есть к концу двадцатого столетия Россия оказывается в совершенно новой ситуации. Сокращается население. А раньше оно росло. Россия в конце девятнадцатого – начала двадцатого века пережила демографический бум. И то же самое с территорией. Мы расширяемся, расширяемся… и вдруг сузились. Сегодня территория России – это территория примерно середины семнадцатого столетия. Это времена царствования, начального царствования Алексея Михайловича Тишайшего, отца Петра Великого, до присоединения левобережной Украины. То есть, мы ушли в середину семнадцатого столетия. И это совершенно новая ситуация для России. А ведь все институты власти, вообще, вся система управления политическая, политическая культура строились на расширении территориальном и на расширении демографическом. Начало двадцатого века. Россия – крестьянская страна. Россия – крестьянская страна. До восьмидесяти процентов населения живет в деревне. Конец двадцатого столетия – все наоборот. Россия – страна урбанистическая. И они переселились в города. И живут в больших городах. И, наоборот, деревня пустеет. Россия становится пустой страной, поскольку люди втягиваются в города. В Москве, по некоторым подсчетам, живет до одной седьмой населения всей Российской Федерации. Что является ключевым фактором для развития наших политических институтов, властных институтов, политической культуры? Вот термин «политическая культура», его ввел в науку американский политолог Габриэль Амонд. Это наше отношение к политике. Это то, что мы думаем об институтах власти, о государстве. Как мы ее себе представляем. Так вот, что являлось определяющим?…Принятие христианства. Мы должны всегда помнить, Россия – это христианская страна. Несмотря на то, что большую часть двадцатого столетия, а мое поколение – абсолютно большую часть моей жизни, – мы прожили в атеистической стране, где религия преследовалась, уничтожалась и прочая. Хотя уже в последние годы все это было гораздо мягче. Мы страна христианская. Это, пожалуй, единственное, что объединяет Россию с Западом и с Европой. Во всем остальном мы расходимся. И с Европой, и с Западом. Запад христианский. И мы христианские. По-настоящему это нас объединяет. А что означает, когда ваш лектор говорит, что страна христианская, для нашей темы? А означает это следующее. Я всегда своим студентам в аудитории говорю: «Бывали ли вы в Третьяковской галерее?». Ну, большинство кивает: да, конечно, бывали, в школе водили и так далее. И там есть картина художника с такой типичной русской фамилией – Ге. А там стоит молодой человек, опустив глаза. А перед ним стоит вот такой мужчина моего возраста, с короткой такой, генеральской, стрижкой. И спрашивает его: «Что есть истина?». Картина так и называется. А этот молодой человек понуро опустил глаза. Это Понтий Пилат и Иисус Христос. Спрашивается, а почему это Христос, сын Бога, опустил глаза и не говорит, что есть истина? В христианстве невозможен этот вопрос. В христианстве возможен вопрос: кто есть истина? Христос и есть истина. Поэтому Иисус Христос и не отвечает этому генералу и захватчику Иудеи, Понтию Пилату. Христианство – это религия персоналистическая. Личностная религия. Тема личности. Тема человека. Отсюда потом политики говорят – права человека и прочая, прочая. А всюду поэтому западная христианская цивилизация, как я вам сказал в самом начале нашей лекции, антропоцентричная, человекоцентричная. И Русь начинала с этого. Русь избрала себе христианство. Так исторически сложилось. И вся русская культура персоналистическая. Личностная. Здесь есть тема личности, тема человека. Чего мы не найдем, например, в китайской цивилизации, в индийской цивилизации, в арабской и прочая. Но с принятием христианства произошла и другая вещь. Мы приняли христианство из Византии. Не с Запада, не из Рима, из Византии. И это сразу отгородило нас от общеевропейского, общезападного пути. Сразу же отгородило нас. Потому что латынь – язык западного католицизма, язык межнационального общения, язык, подобный сегодняшнему английскому, который связывает всех, воедино оказался для древних русичей, наших предков, недоступен. Ну, только, может быть, для некоторых книгочеев. И взяли мы христианство из Византии не на греческом языке. Поскольку византийское христианство преимущественно было на греческом языке. А взяли мы на каком языке? На древнеболгарском, который и стал церковно-славянским. Поскольку за столетие до принятия христианства Кирилл и Мефодий, как мы знаем, изобрели азбуку и так далее. Это нас отгородило даже от основного движения православия Византии. И отгородило нас от византийской учености, культурности, от византийского права и так далее. То есть, с одной стороны, мы сделали шаг в круг европейских христианских народов. А с другой стороны, одновременно сделали шаг как бы в изоляцию. Как бы в гетто. Это, безусловно, вот такое двойное влияние христианства во многом определило наше дальнейшее развитие, пути развития нашей культуры, в том числе политической. И тотчас же мы у Византии взяли модель власти. О чем часто забывают люди. Те, которые сегодня занимаются анализом властных структур. То есть они забывают, что у Руси есть такая традиция, в рамках которой она столетиями развивалась. Это традиция византийского понимания взаимоотношений государства и Церкви. Государств и Церковь – два главных субъекта в средневековом мире. От их взаимоотношений зависело, какова жизнь человека. Вот, например, в католическом Риме и на Западе концепция называлась «двух мечей». То есть, мечей, которыми сражаются. Один меч олицетворял собой светскую власть. Это был император священной Германской империи. А второй меч, который олицетворял духовную власть, это был Папа Римский. Вот два этих меча боролись друг с другом. А к чему это привело? Это привело к развитию плюрализма. Каждый из европейцев того времени мог выбрать, на кого он опирается. На ту власть или на эту. У него была возможность выбора. И политологи говорят: это одна из причин, один из корней европейской демократии. Плюрализм, момент выбора, возможность разных идентичностей. Я за этих, я за других. И уже возникали политические партии, которые боролись между собой. То есть такой прообраз будущего западного мира. Мы взяли византийскую модель. Эта модель симфонии. Симфонии, то есть согласия. Смысл этой модели заключается в том, что во всех духовных делах светская власть уступает пальму первенства духовной власти. А в духовных делах – светская власть. То есть, они друг другу, так сказать, уступали. Светская в духовных, духовная в светских делах. Такое вот согласие, симфония. Но на практике все было не так. И главным был тот, у кого был, говоря сегодняшним языком, больше ресурс. А больший ресурс был у светской власти. И поэтому, взяв эту модель, мы как бы изначально уже подчинились тому, что светская власть сильнее духовной. Поэтому влияние Церкви и, вообще, духовного начала в русской политической истории ощущается меньше, чем, например, в западной, европейской истории. Причем, интересно, что и на Западе центр духовной власти в Риме, а центр светской власти где-то там, на севере, за Апеннинами. А в Византии, как потом у нас в Москве, дворец императора и дворец патриарха находились рядом. И у нас, как мы знаем, всегда патриаршая власть или митрополичья власть всегда находилась примерно там же, где был главный суверен, глава светской власти. Это принципиально важно для формирования институтов. И так пошли развиваться наши институты изначально. Николай Александрович Бердяев однажды сказал, что русскую историю съела русская география. Что он имел в виду? Дело в том, что наши с вами предки, восточные славяне, начали строить цивилизацию в тех местах, где, в общем, никто до них не строил. Если, например, германские, арийские народы, которые пришли из северной Индии и с иранского плоскогорья в Европу, они заселили территорию бывшей Римской империи, уже окультуренную и с хорошим климатом, где уже развивалась не одна цивилизация с очень высоким потенциалом, с большими достижениями, то наши предки в силу исторических особенностей, исторического процесса, извиняюсь за тавтологию, оказались вот в этой заснеженной северо-восточной Европе. Мы оказались в очень бедных территориях, очень трудных для проживания, для развития экономики. Об этом обо всем я говорить не буду, потому что на этот счет существует, на мой взгляд, гениальная книга относительно недавно умершего профессора Московского университета, Леонида Васильевича Милова. Академика, профессора, «Великорусский папа и особенности русского исторического процесса». Это великая книга, которая показывает нам, чтоб мы вообще нос особенно не задирали. Мы ведь любим, любим говорить, что в наших недрах таится вся таблица Менделеева, что у нас там треть минеральных ресурсов, по статистике ООН, всего человечества. Возможно, это и так. Но мы живем бедно тем не менее. И Леонид Васильевич показывает, как формировался русский человек и институты власти в этой бедной, холодной, северной среде. Это первая попытка человечества строить цивилизацию на севере. Мы не запад и не восток. Мы север. И никакие Гольфстримы до нас не доходят. Все это привело к тому, что одним из основополагающих качеств русской истории является ее материальная бедность. И громадные незащищенные наши территории. Громадные территории, потому что русский человек распространялся по тем направлениям, в общем, где он не встречал никакого сопротивления. Наши предки дошли до Тихого океана. Причем без государства, сами казаки дошли. Потому что никакого сопротивления, по существу, не было. Оно было только на Западе, на север некуда было идти. Границы наши открыты. Такой проходной двор. И кочевники туда-сюда. И мы не островное государство, и никаких гор нету. То есть все это вместе взятое дает нам очень такую сложную и не всегда приятную, не всегда удобную природно-климатическую стартовую площадку и по развитию русской истории. И в этих условиях, в этих условиях, при общей бедности, и при том, что мы всегда были открыты, да и по сей день открыты для разных нападений, поскольку ничем не прикрыты природно, был очень маленький прибавочный продукт. То есть люди производили, но из того, что можно разделить и инвестировать в дальнейшее развитие, оставалось очень мало. И из-за этого выросла роль государства. Поскольку богатство мало и на них претендентов много, то исторически так сложилось, что государство сказало: лучше я буду контролировать и раздавать. Лучше я буду определять меру потребления, меру раздачи, меру сохранения и так далее. И куда инвестировать небольшие ресурсы. И это тоже одна из подоснов развития такого особого государства. Такого особого типа власти, который у нас. Одно из самых больших, конечно, влияний на развитие наших институтов государственности произвела Золотая орда. Монголы, кстати, действовали очень грамотно. Они уводили, как мы знаем, из русских городов людей знающих. Поскольку они понимали, что знание – сила. Они уводили каменщиков, потому что деревянный кремль или деревянные ворота и стены взломать легче, чем каменные. Тысяча четыреста восьмидесятый год. Конец татаро-монгольского ига. Хотя оно, на самом деле, продолжалось дальше. Какой фразой он все подытожил Георгий Владимирович Федотов? «Ханская ставка была перенесена в Кремль». То есть Москва отатарилась, омонголилась, и русский царь, русский великий князь – это хан. В известном смысле, он, конечно, прав. Дело в том, что, находясь два с половиной столетия под монголами, русские князья, приезжая, ну, в основном, в Сарай, когда уже была Золотая орда, то есть западная часть Монгольской империи, они встречались с каким-то совершенно невероятным типом власти, который они раньше не видели ни в Европе, ни у себя на Руси. Это был невероятный объем власти у одного человека. Вот монгольский тип власти, это когда один человек все, а все остальные – ничто. Он может все абсолютно. Все остальные – его родственники, его дети, жены, князья, – это, вообще, никто. Ничто. Их не существует. Он один субъект. Остальные – ничто. Это не было характерно для древней Руси. Но вот столетиями находясь в таком, в творческом политическом общении с монголами, русские князья стали привыкать к такому типу власти. Причем дело не только в одном объеме. Власть – это очень сложная, вообще, такая субстанция. Власть – это всегда насилие. Но власть – это и договор. Вот современная власть в Европе и на Западе, она имеет элементы и насилия, но и договора. Когда мы заключаем договор: да, я тебе подчиняюсь, но на таких условиях. Я рабочий, работаю у тебя на заводе. Но вот, условия такие. Такая оплата, такая, так сказать, социальная помощь, и так далее. То есть, есть договор. Самоограничение. Я уступаю тебе, ты уступаешь мне. Монгольская власть полностью отрицает всякий договор. Всякую конвенцию. Всякое сотрудничество и согласие между двумя. Монгольская власть – это исключительно власть насилия. Русские цари, русские великие князья постепенно перенимают именно эту культуру власти. Именно этот тип власти. Именно это политическое отношение. И это становится все сильнее, сильнее, сильнее. И даже уже впоследствии, во времена, так сказать, более близкие к нам, в такие цивилизованные и красивые. Император Павел Первый, сын Екатерины и отец Александра Первого. «Наш романтический император», называл его Пушкин. Он однажды, беседуя с французским послом, сказал ему: «В России только тот что-то означает, с кем я разговариваю. И только до тех пор, пока я с ним разговариваю». Это очень точная формулировка русской власти. Посмотрим на двадцатое столетие и увидим то же самое. Вот этот вот тип власти, который формировался и монгольским влиянием, вот этими природно-климатическими условиями и многим другим. Он просуществовал сотни лет и существует. Как бы ни менялась власть. Царская империя, республика, советская система, или Российская Федерация, тем не менее, мы видим в меняющихся формах одно и то же содержание, одну и ту же субстанцию. Концепция «Москва – третий Рим». Историки точно не знают, точно не атрибутировали, как это было. Конец пятнадцатого – начало шестнадцатого столетия. Учитель или старец Филофей из Пскова, который формулирует концепцию «Москва – третий Рим», которая совершенно не является исключительно русской. Она коренится, как мы знаем, в книге пророка Даниила, в Ветхом завете, где вся история человечества трактуется как история сменяющих друг друга царств. И в Западной Европе эта концепция была очень развита. Кстати говоря, такой поздней репликой, поздним вариантом этой концепции была концепция Гитлера «Третий Рейх». Тоже такая секулярная и такая фашистская форма, но, по существу, так сказать, отсюда берущая начало. Так вот, Филофей, как мы знаем, с рядом посланий обращается к царю Ивану Третьему, его сыну, Василию Третьему, и говорит, что Москва – третий Рим. Что первый, это Рим, второй – Константинополь. Но потом флорентийская уния 1439 года, когда слабеющая Византия просит помощи у Рима и вступает в унию и подчиняется ей. Церковь, разумеется, не может остаться в этом «поганом» месте, где пошли на союз с католиками. А для православных католики были хуже всего. И куда им бежать? Ну, конечно, побежали в Москву. Здесь заканчивается всемирная история. И к чему это привело? Это привело к невероятной гордости русских людей. Еще вчера мы были какой-то отсталой провинцией и улусом Западной орды, а теперь мы, так сказать, впереди планеты всей, поскольку христианство нашло свой оплот здесь. И мы хранители истины в последней инстанции. Такая горделиво-честолюбивая концепция. Но ведь не только это говорит Филофей. Филофей говорит о том, а кто непосредственно имеет ключик, чтоб открыть этот вот сундук с истиной или дверь, где хранится истина. Кто, так сказать, ее держит, кто ключарь этой истины? Царь. Русский царь становится по доктрине Филофея держателем истины в последней инстанции. Он становится царем-священником. Фактически, первым духовным лицом. То есть, с одной стороны, видите, какая мощная монгольская традиция во власти как насилии. А здесь христианско-православная традиция, что, во-первых, истина у нас. А во-вторых, царь. То есть, персонификатор власти. То есть, помните, «ханская ставка перенесена в Кремль». Так сказать, русский хан имеет истину духовную в последней инстанции. Это совершенно потрясающая идея. И, кстати, по времени совпадает с женитьбой Ивана Третьего его на Софье Палеолог, племяннице последнего византийского императора. Со строительством нынешнего Кремля. Раньше москвичи, жители Москвы, видели своего великого князя или царя, как его стали впоследствии называть, довольно часто. Он был, так сказать, первый среди равных, по существу, староста христианский. Староста в деревне. Он отличался от них немногим. А тут византийская пышность и двор. И люди стали видеть своего царя дважды в году. Один раз на Пасху, весной. Один раз на Рождество, когда крестный ход был. Поскольку Москва – это, значит, столица всемирного христианства и хранительница истины, сразу вокруг Кремля и в Кремле стало строиться много церквей. Туда сводились мощи святых. То есть как бы святостью хотели намагнитить это место. К чему я это рассказываю? В начале двадцатого столетия, когда вновь из Петрограда в Москву вернется столица, уже Российской Советской Федеративной Социалистической Республики и будет объявлена концепция построения коммунистического общества, будет созван Третий Интернационал. Там третий Рим, а здесь третий Интернационал. И когда советские люди заявят о том, что они хранители истины в последней инстанции, поскольку они хранители марксистско-ленинской истины, которая является, по существу, секулярным аналогом того, что было раньше, то же самое начнут делать в Кремле. Когда я ходил в детский сад, нас учили такой песенке на стихи, кажется, Сергей Михалкова: «Всем известно, что Земля начинается с Кремля». Земля круглая, но начинается она с Кремля. И смотрите, что сделали большевики. Они тоже стали дважды появляться в году, показываться народу. Один раз весной. Это Первое Мая. Близко с Пасхой. А другой раз зимой. Ну, седьмого ноября, но это уже у нас зима, близко к Рождеству. Примерно так же. И так же они стали намагничивать своими мощи, мощами святых. И сегодня вы можете прийти в их секулярный храм, называемый мавзолей. Кстати, архитектурно блестящее произведение. Где лежит главный святой. Причем, он, действительно, для них живой. Помните Маяковского: «Ленин и сейчас живее всех живых»? А почему он так сказал? Потому что ведь Христос-то погиб, но потом воскрес. И вокруг целый погост, кладбище, где лежат мощи и других святых. Это все совершенно не случайно. Это является продолжением этих традиций, которые работают и работают. Если посмотреть через столетия на русскую политическую культуру, на русскую властную культуру, я бы назвал ее самодержавной. Самодержавной или властецентричной. Власть одного. Власть одного самодержца, которые персонифицирует ее в себе всегда. Это конкретный человек. Это конкретное лицо. И оно обладает всей властью. И духовной, и политической, и экономической, и любой другой. И это сквозь столетия практически не меняется. Она может ослабляться, появляться менее интенсивно. Это всегда зависит от человека. Например, Иван Грозный или Петр – крутые характеры. И они круто напрягали свою власть. Ну, например, какой-нибудь Алексей Михайлович Тишайший. Ну, тишайший был человек. Когда к нему опаздывали с докладом по его приказу убивали. Были тираны, а были не тираны. Но суть от этого никак не менялась. И она прошла сквозь века. Что еще мы можем сказать о наших институтах власти, о их традициях? Есть такое слово, есть такой термин в науке, когда слово «власть» и «собственность» объединяются в один, в одно слово, и пишется «властесобственность». Это также тип власти в России. Историки говорят «патримониальный» или «вотчинный». Помните древнее русское слово «вотчина» или «патримониальный»? Властесобсвтвенность. Это что значит? Это когда собственность и власть не два отдельных явления, не два отдельных, две отдельных субстанции, а это вместе. Их даже разделить нельзя. Это означает, что тот, кто обладает властью, тот и обладает собственностью. Что собственность не гуляет сама по себе. Собственность – это особый правовой институт. А тут, скорее, речь идет об имуществе. О субстанции материальной. Вот в ходе русской политической эволюции сложилось так, что практически контролирующим и распоряжающимся лицом над этой материальной субстанцией всегда являлась власть. Даже в конце девятнадцатого века, когда шли уже замечательные реформы. При Николае Втором, во время первой переписи населения, Николай, как вы знаете, на, в графе «профессия» написал «хозяин земли русской». Хозяин. Он и властитель, и хозяин в экономическом значении. Причем, это было тогда, когда, казалось бы, эта тенденция не особенно проявляется. Но и по сей день в нашей стране у кого власть, у того и распоряжение имуществом. И это, опять же, связано с ходом русской исторической эволюции. И собственность как отдельный институт здесь не выросла. Что еще является важным таким элементом русских властных традиций? Всегда говорят: в России нету права, нету законов. А если и есть, то они не действуют. Суды у них подкупные и так далее. Это не только сегодня вы услышите, включив НТВ или РЕН-ТВ. Это и сто лет назад было, и двести лет назад говорили на эту тему. Почему это произошло? И вот здесь тоже совершенно удивительная, уникальная вещь. Середина одиннадцатого века. Киевская Русь. Митрополит Илларион, глава Русской Церкви в рамках Константинопольской патриархии. Один из двух этнически русских людей, митрополитов киевской эпохи. Пишет произведение «Слово о законе и благодати». Это одно из первых классических произведений. Оно и художественное, и юридическое, и философское, внешнеполитическое. И для меня всегда это была загадка. Еще несколько десятилетий назад русский народ был безграмотным. То есть не было христианства, не было, значит, азбуки, не умели писать, читать. И вдруг через несколько десятилетий рождается мыслитель, рождается человек, который, ну, как будто через тысячелетия увидел, куда Россия пойдет. Он пишет о том, что есть разные варианты, так сказать, управления. Я буду говорить сегодняшним языком. Есть закон, который руководит нами здесь, в жизни, но он не касается нашей внутренней структуры, поскольку он не лезет в душу. Исполняй закон и все нормально. На эту тему написано «Преступление и наказание» Достоевского. Он хотел убить старуху, уже преступник? Нет, преступник, когда уже убил. Закон – только если убил. Ну, есть благодать. Благодать – это то, что нисходит, от Бога, но не на всех, поскольку, опять же, по христианской мифологии спасутся немногие. А на тех, на кого, снизойдет благодать, а неизвестно, на кого. Тот и стяжает. Это вещь эксклюзивная, редкая, так сказать. Илларион задумался, как соединить закон и благодать. Потому что как-то и этого недостаточно, и то редковато для социальной жизни. И он вводит категорию «правда». Правда. Да, правда становится ключевым термином, который в себя включает отчасти и закон, вот эти юридические начала. Включает в себя также и какие-то элементы, возможно, благодати, а также справедливости. Включает социальную справедливость, равенство и так далее. Термин «правда» нагружен огромными смыслами. Или, как говорят в науке, коннотациями. И, например, на английский, французский, немецкий это слово очень трудно перевести, поскольку там нет этих содержаний, этих коннотаций. Свод русских законов в первое столетие существования России назывался «Русской Правдой». В начале девятнадцатого века один честолюбивый офицер, который хотел произвести в России революцию, написал произведение тоже под названием «Русская правда». Павел Пестель. А в начале двадцатого столетия другой честолюбивый политэмигрант назвал свою газету «Правдой». Владимир Ильич Ленин. И она стала главной газетой двадцатого столетия. То есть этот термин на тысячу лет остался в России. «Правда» – ключевой термин русской политической культуры. А к чему я это говорю? А к тому, что наличие вот этого термина, наличие вот этого понятия, явления, в рамки которого укладывается русская культура, блокировало возможность права. То есть наши с вами предки строили государство правды. Где есть и справедливость, и равенство, и закон, и благодать. И все, что угодно. А вот европейские наши братья строили государство права. Ну, право, закон, который в их жизни ни на что особенно не претендует. Поэтому в нашей культуре и не возникло даже желания иметь право. Вообще, слово «право», в смысле юридическом, возникло в русском языке, когда его перевел с немецкого Феофан Прокопович в начале восемнадцатого века. Немецкое слово «дас рехт», «право», перевели на русский – «право». У них тоже правая рука – «рехт», и право, и у нас так же. То есть, это переводное, на самом деле, слово. Наши предки даже не представляли, что есть право как основной регулятор социальной жизни. Есть – правда. И этим объясняется склонность России к коммунизму, например. Поскольку это тоже попытка некой правды на земле. И это объясняет, почему так слабы наши суды. Почему так слаба, вообще, наша правовая система. Конечно, в русской истории можно найти какие-то другие традиции, которые можно квалифицировать как правовые. Мы не будем сейчас об этом говорить. Но в целом вот это явление правды, еще раз вам скажу, заблокировало возможность развития России по каким-то правовым путям. Я сказал: наша культура, в том числе и политическая, является властецентричной. Тут же сказал: западная является антропоцентричной, человекоцентричной. Можно сказать: а что, в Европе, на Западе все сводится только к человеку, через человека? Нет, конечно. Но если мы хотим понять особенности русского политического государственного правового развития, мы все-таки должны сказать о каких-то наиболее важных чертах. Я не знаю ни одной другой социальной истории христианских стран, где бы власть играла такую роль, и где бы власть была таковой. Вместе с моим коллегой мы назвали власть моносубъектом русской истории. А вот народ мы назвали популяцией. Специальный биологический термин. Мы не хотели обижать народ. Мы специально не называли ни нацией, ни народом, поскольку эти термины уже заняты. У них есть свое значение. Популяция – это население, лишенное субъектной энергии. Когда говоря строго научным языком – субъект истории «народ» лишили энергии. И это особенно во времена крепостного права, когда людей превратили в ничто. То же самое было, между прочим и в самые страшные годы сталинщины, когда людей превратили в ничто. Недаром ВКП(б), так называлась господствующая партия, расшифровывалась в народе: «второе крепостное право большевиков». Всесоюзная коммунистическая партия. Не случайно. То есть, русская история – это история жесточайшего подавления русскими же русских. Не монголы русских, не как немцы евреев убивали, а русские же русских. Русские, татары, все, кто здесь жили. Я не думаю, что положение нашей власти, так исторически сложившееся и описанное, является следствие делегированием народом каких-то своих властных полномочий какой-то власти. Нет. Я думаю, что исторически сложилось это не так, и практически это не так. Народ, безусловно, не отдавал, у него взяли. То есть, народ в известном смысле оказался, ну, если угодно, жертвой исторического развития в том смысле, что он недобровольно сказал: «Вы нами владеете, а мы вам будем служить. Но вы уж наши, так сказать, права и обязанности защищайте». Так думали славянофилы, которые наивно полагали, что все полюбовно договорились. Народ занимается своим делом, а власть своим делом, и никто не вмешивается в дела друг друга. Такой вот общественный договор существует. В России никакого общественного договора не существовало. Общественный договор – это Руссо, люди договариваются о чем-то, о каких-то правилах игры. В России никто не договаривался. Дело в том, что эта власть, так как она исторически сложилась, она даже не является властью в обществе. Ведь что такое власти государства в Европе и на Западе? Это продукт жизнедеятельности общества. Это то, что общество из себя выделяет. У нас это не так. Андрей Боголюбский говорил про себя и своего отца Юрия Долгорукого, что это мы с отцом построили вот эту Русь северо-восточную. Еще в 12-ом веке у людей было ощущение, что власть порождает страну, не общество, а власть порождает. Власть до 17-го года носила сакральный характер. Была власть, данная Богом, то есть, легитимность была сакральная, а не народная. Вообще, есть два способа управления обществом – один религиозный, сакральный, от Бога, а другой через право. Два наиболее известных и апробированных способа управления обществом. Гражданское общество – это то, что говорит и действует в соответствии с правом и законом, но не спрашивая у власти, а можно мне?… Гражданское общество – это не обязательно те, которые ставят президентов и премьеров. Это те люди, которые защищают дома, когда их сносит какой-нибудь нерадивый градоначальник; которые стоят пикетами около станций метро, чтобы их не закрывали, которые протестуют против захоронения атомных отходов рядом с городами и прочее. Гражданское общество во всем мире начинается с этого, с решения своих насущных прав, прав гражданина: экономических, экологических, правовых и так далее. Потом это вырастает в политические структуры. Одной из важнейших тем в науке является тема трансляции власти, как власть переходит от одного лица в другому. Власть… и чем эффективнее система, тем успешнее и устойчивее она функционирует, чем система трансляции власти прочнее, лучше, подходит к этой стране. В России была по закону со времен Павла Первого такая система власти – от отца к старшему сыну по закону. Это принцип примогенетуры, первый в следующем поколении. Ежели такого человека не было, то там были свои правила. Николай Второй 2-го марта 17-го года, отрекаясь, нарушил законы Российской империи, нарушил установление своего предка Павла Первого. И образовалась правовая дыра, образовалось пустое поле, где закон, право не действовали. То есть, он отрекся в обход своего сына в пользу своего брата Михаила. Он не имел права. Он целый ряд нарушений закона сделал. А юристы Временного правительства потом пошли на дальнейшие нарушения законов и все пошло, и поехало. Почему, например, развалилась Советская власть? Потому ч