Константин Станюкович - Гибель Ястреба

Станюкович Константин Михайлович

Гибель 'Ястреба'

Константин Михайлович Станюкович

Гибель "Ястреба"

Рассказ старого матроса

Из цикла "Морские рассказы"

I

Небось в те поры бога-то мы вспомнили, вашескобродие! Еще как вспомнили-то! Уж на что старший офицер был у нас отчаянный: никакого страха не имел и только, бывало, ругался да нам зубы полировал, - в старину, сами изволите знать, полировка была форменная! - а и он на тот раз вдруг в понятие вошел. "Братцы, мол, голубчики любезные!" Совсем по-другому заговорил: понял, значит, что смерть не то, что безответного матроса по зубам съездить: она сама в лучшем виде тебя съездит, сколько ты форцу на себя ни напускай. И все мы вовсе были обезнадежены тогда; прямо сказать, в отчаянность пришли; так и полагали, что всем нам будет крышка в этом самом Немецком море. Довольно даже подлое это море, вашескобродие! Завсегда, сказывают, на нем погода. Волна какая-то шальная, безо всякой правильности бросается и мотает судно во все стороны. Оттого и качка там самая что ни на есть нудная. Крепкого человека - и того обескуражит. И видал я, по своему матросскому званию, всякие моря и окияны, а хуже этого моря нет морей... Однако господь внял матросским молитвам - матросская-то молитва шибчее до бога доходит! - и вызволил. Многие которые и живы остались... Ну, да и командир-то наш, Левонтий Федорыч Белобородов - может, изволили слышать, вашескобродие? - башковатый и добрый человек был... Показал тогда себя... Не стерпел гибели "Ястреба", царство ему небесное!

И Иваныч, с которым мы жарким летним днем сидели в тенистом прохладном саду в имении моего приятеля, бывшего моряка, где старый матрос был ночным сторожем, обнажил белую как лунь голову и истово осенил себя крестным знамением.

- А случилась гибель нашему "Ястребу" в проливе, вашескобродие! продолжал Иваныч. - Мелистый пролив... много этих самых мелей да каменьев. И берега обманные, низкие. Запамятовал, как проливу название... Память-то старая, вашескобродие! Вроде быдто Рака прозывается...

- Скагерак, - подсказал я.

- Он самый и есть... Шли мы это по нем глубокой осенью под зарифленными парусами, а день был пасмурный... солнышка и звания не было... и погода свежая... а к вечеру и последний риф взяли для безопасности, потому как ветер во всю силу входить начал и волны вовсе освирепели, ровно сбесились... Воют воем и на "Ястреб" набрасываются. Однако конверт-то наш крепкий был, летом только что выстроен и отправлен был из Кронштадта в дальнюю на три года, - поскрипывает себе, мотаясь, как угорелый, на волнах. И ничего они с ним поделать не могут, как ни стараются. Только брызгами нас обдают... Ну и то сказать - рулевые были исправные, не зевали... Знали, что за зевки не похвалят... Хорошо. Просвистали это брать койки... Пошли, значит, мы, подвахтенные, вниз, подвесили койки и рады были после трудного дня заснуть до полуночи. Ну, известно, уставший человек лег - и готов. Долго ли спал, обсказать не могу, вашескобродие, но только вдруг меня подбросило, и я чуть не вылетел из койки. Слышу страшный треск. "Ястреб" задрожал и остановился. И тую же минуту все повскакали с коек. А уж боцман сверху кричит в люк не своим голосом: "Пошел все наверх!" А мы и без того торопимся одеться и наверх бежать - потому все в страхе. Поняли, что на мель встали. Выскочил это я, как полоумный, наверх, к своему месту, - я марсовым служил, - гляжу одна страсть! Ночь темная, кругом море гудит, а ветер так и ревет в снастях. А командир сам уж в рупор командует: "Марсовые, к вантам! Паруса крепить!" И голос у его успокоительный, ровно бы никакой беды и нет... Очень много было твердости в Левонтье Федорыче, вашескобродие. И дока по флотской части был, и добер был к матросу. Зря не забижал, и если наказывал, то с рассудком... А было много и таких, что без всякого рассудка нашего брата в тоску вгоняли... Было, вашескобродие! - раздумчиво прибавил старик.

Он примолк, вздохнул, словно бы сожалея о тех людях, которые вгоняют в тоску, и продолжал:

- Полезли мы, марсовые, наверх... Разошлись по реям и изо всех сил стараемся, чтобы скорей закрепить свой парус... Спустились вниз... А уж из орудия палят... Сигнал о бедствии, значит, даем. И матросики уже на всех помпах стоят, воду откачивают из трюмов... А она все больше да больше прибывает... А "Ястреб" наш так и бьется, так и бьется о каменья... Жутко было, вашескобродие! Однако все еще надежда есть, что откачаем воду и до утра продержимся, а там, может, и берег близко, как-нибудь спасемся... Ну, и налегаем на помпы... И холоду не чувствуем. И капитан подбадривает: "Не робей, говорит, молодцы!" Так надеялись мы до утра вашескобродие, а как рассвело, то поняли, что нам крышка. Вода уж под верхнюю палубу подошла, и через корму ходят волны... А буря не унимается, и кругом ничего не видно... Одни волны бунтуют, кружатся, и в них - смерть. А из орудий еще палят. Последние заряды расстреливают, потому вниз, под палубу, уже нет ходу. А капитан, и вахтенный, и штурман - все стоят на мостике. Левонтий Федорыч бледный как смерть и за эту ночь совсем постарел... Смотрит с тоской. И все мы с тоской смотрим. Бросили помпы и стали было готовить на случай к спуску гребные суда и вязать плот... Куда тебе!.. Вода хлынула из люков и стала заливать переднюю палубу... Волны захлестывали... Все люди столпились на носу, потому как "Ястреб" передней частью на камнях сидел, то и выше он был, а как стало покрывать водой и верхнюю палубу, полезли все на ванты, держимся друг около дружки, и кои и на марсы забрались, чтобы смерть не достала. А она тут как тут, из воды смотрит... В отчаянности ждем мы, что вот-вот "Ястреб" сломается и мы потопнем... И батюшка нам отходную стал читать: к смерти, значит, готовить... Но не успел он окончить, как его смыло волной, и он скрылся в море... И многих, кои не успевали забраться на ванты, смывало, и они на наших глазах погибали. Жутко было смотреть, и всякий думал, что и ему недолго ждать. И кои молились, кои плакали, кои от страха сидели ровно ополоумевшие, с выпученными глазами. Два матросика с отчаянности сами в воду бросились, чтобы не томиться зря... Великое мучение послал тогда господь... Давно это было, а как вспомнишь, и то вовсе жутко... Иной раз приснится, как это мы бедовали, так в холодном поту проснешься. Несколько человек хоть и живы остались, а рассудка навсегда решились. И каких только страстей не пришлось тогда увидать, вашескобродие!.. Опасная эта флотская служба... Нет такой другой. На сухой пути ты, по крайности, можешь распорядиться собой, а ежели кругом вода?.. То ли дело на земле!.. И тебе травка, и тебе лес, и тебе поле, и тебе цветики... Небось, хорошо! Вот мы с вами тут сидим, вашескобродие, и чувствуем землю-матушку. Дух-то какой от цветов идет... И птаха-то как заливается, бога хвалит... И комар жужжит... И вон он муравей-то, работяга, соломинку несет... Одно слово - благодать! - говорил Иваныч.

И его маленькие, все еще живые лучистые глаза любовно смотрели вокруг. И его морщинистое, сухое, отдававшее желтизной лицо было полно умиления...

Он достал из кармана широких парусинных штанов маленькую трубку, набил ее махоркой и, с наслаждением сделав несколько затяжек, продолжал:

- А взять теперь море?.. Один в нем обман.

- То есть как обман? - спросил я, не совсем понимая, что хотел сказать Иваныч.

- А так, обман - как бывает в лукавом человеке... вроде здешнего управляющего! - понижая голос, вдруг добавил старик. - Небось, я его наскрозь вижу, даром что лукав... Сделай, братец, одолжение!

И только что умиленное лицо Иваныча приняло сердитое выражение, и глаза заискрились... Видно было, что у Иваныча были какие-то неприятные счеты с управляющим.

- Иной раз море ласковое такое, льстивое... не шелохнется, - а поверь-ка ему! И опять же: каждую минуту жди от него, прямо-таки сказать, подлости, вашескобродие!.. Каждую минуту имей опаску! Еще прежде, в старину, когда деревянные суда были, все еще обнадеженность могла быть в случае беды; а теперь, когда пошли эти броненосцы хваленые, попади-ка на камень, так и выскочить на палубу не успеешь, как уж на дне!

Иваныч еще несколько времени продолжал бранить броненосцы, называя их неповоротливыми черепахами, и только после моего деликатного напоминания продолжал свой рассказ.

II

- Сидели мы так на вантах день, холодные, голодные... Рядом со мной первогодок сидел, землячок из одной деревни, Акимка Костриков, - так тот совсем духом упал... Плачет, как дитё... А был он паренек хороший, душевный такой, только по флотской части трудно в понятие входил, и попадало ему и от старшего офицера, и от боцмана часто-таки, и очень даже довольно накладывали ему в кису. И много он терпел и жаловался, бывало, на матросскую службу и по дому скучал - по земле, значит. Ну, утешаю я землячка, говорю: "Еще, бог даст, какой-нибудь корабль купеческий мимо проходить будет, - небось, подаст помощь... подойдет... И буря, - говорю, - стихать стала. И "Ястреба" не так бьет о каменья... Еще, пожалуй, продержится!" И как только я обнадежил его таким манером, гляжу - и взаправду на горизонте парусок белеет и идет курцом на нас... Увидали судно и другие, и вдруг, словно бы по команде, все закричали "уру", до трех раз. От радости, значит. Глядим все обнадеженные на парус, платками машем, флагами... чтоб заметили... Акимка просто-таки обезумел... То плачет, то смеется, и сам весь дрожит, посинелый от холода... А вскорости обозначился бриг... Жарит под всеми парусами прямо на нас и флаг аглицкий развевается. Тут все опять "уру" прокричали... Видят - спасение близко... крестятся... А капитан с грот-марса кричит, - он туда с мостика перебрался, потому как мостик уж был под водой: "Поздравляю, ребята! Помощь близка!" И все опять "уру"... да такую громкую и радостную, что и сказать нельзя... И опять все стали махать шапками... Вот уж бриг совсем близко и спустился к "Ястребу". Видно было и капитана ихнего и матросов... Все мы замерли от радости... Ждем: вот с брига спустят шлюпки... Уж капитан наш что-то по-ихнему на бриг кричит... "Подходи, мол, ближе! спасай нас!.." Так что ж бы, вы думали, вашескобродие, сделал этот гличанин? Прошел в нескольких саженях от нас и... только его, подлеца, и видели!.. Повернул и пошел далее и скоро пропал из глаз... Мы все только ахнули... И если б только мог слышать капитан, какими проклятиями мы его провожали и как мы ругали эту собаку!.. Какая собака?.. Хуже... Зверь самый лютый - и тот жалость имеет к своему брату, а этот... Бывают же на свете такие злодеи, вашескобродие! Не помочь погибающему!.. Как только бог терпит таких дьяволов! И как этот самый капитан потом на свете жил?.. И как это матросы гличане не взбунтовались тогда против него и не заставили его помочь таким же людям, как и они сами?.. Где совесть у людей?!