Юрий Жуков - Оборотная сторона НЭПа. Экономика и политическая борьба в СССР. 1923-1925 годы Страница 14

— Безработица на Украине усиливается, охватив ещё 96 тысяч человек, причём пособия получают только 15%, да на общественные работы направлено 13 тысяч человек.

— Из-за убыточности закрыт крупнейший на Украине Макеевский металлургический комбинат; из двух тысяч его рабочих половина направлена на шахты треста Югосталь, остальные просто получили расчёт.

— У текстильщиков, самой благополучной отрасли экономики, в Иваново-Вознесенске, зарплата составляет 75% от довоенной.

— На Урале из-за убыточности закрыты два химзавода.

А через шесть дней, 9 марта, «Правда» опубликовала данные Наркомата труда РСФСР: численность безработных в республике достигла полумиллиона, причём четвёртая их часть пришлась на крупнейшие промышленные центры страны — на Москву и Петроград.

Все такого рода данные Зиновьев попросту проигнорировал. Утверждал в статье: «Страна выздоравливает. Хозяйство медленно, но верно начинает восстанавливаться». Наиболее же опасные недостатки увидел не в положении промышленности. В существовании «сменовеховцев» и таинственно появившемся в середине февраля «Манифесте» анонимной «Рабочей группы РКП(б)»,

«Сменовеховство» было далеко не новым явлением. Возникло ещё в июле 1921 года в Праге. С выпуском сборника статей Ю.В. Ключникова, Н.В. Устрялова, С.С. Лукьянова, А.В. Бобрищева-Пушкина, С.С. Чахотина и Ю.Н. Потехина, названного «Смена вех». Один из авторов, Устрялов, так сформулировал общую позицию мало кому известных интеллигентов:

«Методами коммунистического хозяйства в атмосфере капиталистического мира сильной Россию не сделаешь. И вот пролетарская власть, сознав, наконец, бессилие насильственного коммунизма, остерегаясь органического взрыва своей экономической системы изнутри, идёт на уступки, вступает в компромисс с жизнью. Сохраняя старые цели, внешне не отступая от лозунгов социалистической революции, твёрдо удерживая за собой политическую диктатуру, она начинает принимать меры, необходимые для хозяйственного возрождения страны, не считаясь с тем, что эти меры — «буржуазной» природы…

Ныне есть признаки кризиса революционной истории. Начинается «спуск на тормозах» — от великой утопии к трезвому учёту обновлённой действительности и служению ей — революционные вожди сами признаются в этом. Тяжёлая операция, но дай бог ей успеха. Когда она будет завершена, новая обстановка создаст и новые формы. Тормоза станут не нужны»{70}.

И призвал — как и все участники сборника — к сотрудничеству с советской властью, отказу от борьбы с нею как бесперспективной. И всё это — во имя России, даже советской. Призвал всю русскую интеллигенцию. Так что в том плохого? Скорее, наоборот, — достижение советской власти. Достижение партии. Потому-то ПБ фактически покровительствовало «сменовеховцам». Их сборник, переизданный большими по тем временам тиражами в Твери и Смоленске, свободно распространялся по стране. Газета «Накануне», преобразованная из журнала «Смена вех», как и такой же по идеологической направленности журнал «Новая русская книга», регулярно доставлялась из Берлина, где она печаталась и продавалась в крупнейших городах РСФСР и Украины.

Так что же столь взволновало Зиновьева? Какие-то неясные «новые формы»? Вряд ли. Существование «параллельной» идеологии? Тоже нет, ибо обращена она была к интеллигенции. К «прослойке», которой партия особого значения не придавала. Скорее всего, главе Коминтерна просто понадобился жупел, чтобы отвлечь общее внимание. Подменить им реального противника в лице оппозиционно настроенных рабочих. Тех, о подлинных настроениях которых красноречиво свидетельствовала хотя бы небольшая заметка, опубликованная «Правдой» буквально накануне, 1 марта. Да ещё под рубрикой «Предсъездовский дискуссионный листок» — «НЭП, буржуазия», рабочий класс и РКП» некоего Демиденко, о котором не было сказано, кто же он и откуда. Небольшая заметка, но поистине крик души.

«Того, что нэпорыловы, — писал Демиденко, — стали нахальны и наглы, не замечают только самовлюблённые Нарциссы, окружённые приспешниками буржуазии и самой буржуазией. Сидя в главках (органы управления народным хозяйством в структуре ВСНХ, существовавшие до конца 1923 года. — Ю.Ж.), они никак не могут или не хотят сознавать всей серьёзности их положения. Им кажется, что они командуют, в то время как они до мелочей выполняют желания окружающих их типов…

НЭП, что называется, прёт, буржуазия и её прихвостни становятся с каждым днём наглее. Среди рабочих начинает чувствоваться неуверенность в незыблемости советской власти… Рабочие всё это видят. Видят беспомощность и ячейки РКП, и беспомощность представителей профсоюзов в их борьбе с гримасами НЭПа».

Но таких настроений Зиновьев замечать не пожелал. Предпочёл дать отповедь «сменовеховцам», стоявшим вне и пролетариата, и партии. «Нет уж, господа сменовеховцы, — восклицал глава Коминтерна, — с вашего позволения мы, старомодные марксисты, не станем менять не только «вехи», но и терминологию. Давайте, по крайней мере, ещё на один десяток лет — по совокупности условий международной обстановки едва ли можно будет обойтись меньшим сроком оставим диктатуру пролетариата. А уж после победы и упрочения советской власти, по крайней мере в двух-трёх решающих ныне капиталистических странах (выделено мной. — Ю.Ж.), мы подискутируем с вами».

Только затем Зиновьев удостоил внимания взгляды рабочих. Но не как таковых, а всего лишь авторов «Манифеста», в котором, по его мнению, «меньшевистские взгляды преподносятся под мнимой «левой» маской». Действительно, этот документ не мог не раздражать Григория Евсеевича. Уже в преамбуле, названной «Вместо предисловия», таинственные, так и не установленные ни ЦКК, призванной блюсти партийные нормы, ни даже ГПУ, авторы (или автор) писали:

«Всякий раз, как только встаёт тревожный вопрос о судьбах завоеваний, сделанных в октябре 1917 года, взор его (русского рабочего. — Ю.Ж.) пытливо вперяется туда, за рубеж, где объективные условия революции имеются, а самой революции нет и нет… Когда же взор его обращается внутрь собственной страны, он видит, что русский рабочий класс, произведший социалистическую революцию и обратившийся, после тягчайших испытаний, к НЭПу, тревожно спрашивает себя при виде жиреющих непомерно героев НЭПа, сравнивая с положением их своё собственное положение, он спрашивает себя: куда мы идём?

Куда мы идём? Что же будет дальше? Неужели НЭП уже обратился в “НЭП”, то есть новую эксплуатацию пролетариата? Что делать, чтобы отвратить от нас эту опасность?»

Такое начало, казалось бы, предполагало категорическое отвержение НЭПа. На деле же всё оборачивалось иначе. «Манифест» пояснял: да, НЭП необходим. Нужен для того, чтобы «пойти от сохи к трактору, для того, чтобы изменить материальную основу мелкобуржуазного хозяйства деревни, для расширения экономической базы революции… Наша новая экономическая политика “всерьёз и надолго” не потому, что так кто-то хочет, а потому что никто иначе не может. До тех пор, пока наша социалистическая промышленность не перестанет в значительной степени зависеть от судеб мелкобуржуазного производства».

Чего же ещё? Всё верно, К тому же призывают и ЦК, и ПБ, и сам он, Зиновьев. Однако далее «Манифест» сворачивал «налево». Повторял идеи Шляпникова и его товарищей по «Рабочей правде»: «Вот если механизация сельского хозяйства пойдёт внутренним путём, путём производства необходимых машин нашей промышленностью, а не путём закупок у добрых «Кейз'ов» за морем-океаном, здесь-то и будет создаваться органическая, неразрывная связь города и деревни на почве роста производительных сил».

Дальше — больше. Появились в «Манифесте» и выпады против Ленина, Каменева, не желающих признавать право пролетариата на участие в управлении народным хозяйством. Появились развёрнутые требования возродить Советы рабочих депутатов, сделав их «основными ячейками государственной власти на фабриках и заводах». И ещё не менее опасные для власти требования пролетарской демократии, свободы слова и печати. Логически обоснованные:

«Да, мы, пролетарии, измучились. Да, мы изголодались. Да, исхолодались. Да, мы устали, но те задачи, которые стоят перед нами, ни один из классов, ни одна из групп населения за нас не решит, а решать надо нам».

Завершался «Манифест» столь же решительно, категорично:

«РКП(б), несомненно, и сейчас является единственной партией, представляющей интересы пролетариата и примыкающего к нему трудящегося населения России. Другой партии нет… Но от того момента, как РКП(б) организовала пролетариат для восстания и завоевания власти, с того момента, как она стала партией правительственной… и осталась единственной силой.., она за это трёхлетие (с окончания гражданской войны. — Ю.Ж.) в лице руководящих кругов партии усвоила себе методы работы, пригодные и победоносные в условиях этой ожесточённейшей гражданской войны, и перенесла в совершенно новую обстановку, новую фазу социальной революции с совершенно новыми задачами… Из этого основного несоответствия проистекают все недостатки партийного и советского механизмов».