Александр Пыжиков - Грани русского раскола Страница 19

Очевидно, раскольники откровенно проигнорировали, предоставленные возможности легального существования. Например, по всей Сибири до 1726 года значился лишь один записной старообрядец, хотя военные команды вылавливали беглых раскольников тысячами и тысячами[225]. Ничего удивительного в таких фактах нет: после десятилетий кровавого противостояния другого ожидать от приверженцев старой веры не приходилось. Староверческий мир старался минимизировать контакты со структурами империи, общение с которыми, мягко говоря, не сулило ничего хорошего. Стремление к закрытости объяснялось не только причинами силового давления, но и глубоким осознанием собственной правоты, освященной мученическим подвижничеством. За непроницаемой для других завесой было удобнее поддерживать свой жизненный уклад, основанный на вере предков, а не на «Табели о рангах». К тому же, со стороны официальной церкви жизнь записных раскольников подвергалась настоящему осмеянию: им предписывалось под угрозой большого штрафа носить нелепый сермяжный зипун со стоячим клееным козырем из красного сукна и т.д.[226] Для тех же, кто после специального увещевания в господствовавшей церкви снова обратился к старообрядчеству, назначался уже не двойной, а четвертной подушный оклад, т.е. вдвое по сравнению с платежом, установленным для раскольников в 1716 году[227].

Тем не менее, попытки выявить численность раскольников, впервые предпринятые в петровское правление, актуализировали проблему соотнесения официальных сведений с реально существующей ситуацией. Данные первой российской переписи населения, проведенной в это время, стали отправной точкой в длительных дискуссиях о количестве старообрядцев. То, что число объявивших себя староверами явно не соответствовало истинному положению дел, хорошо осознавали, как в начале, так и в середине XVIII века. Уже петровская администрация настойчиво пыталась воспрепятствовать повсеместному «затаению» раскола. Дополнения к «Духовному регламенту» 1722 года предписывали лишения сана, и даже телесные наказания тем священнослужителям, которые не выявляли укрывавшихся староверов[228]. Затем был разработан целый комплекс мер по противодействию расколу, включавших штрафы за небытие на исповеди, обязательное посещение церкви по праздничным дням; тех же, кто вне церкви «исправлял требы» крещения, венчания, погребения предполагалось высылать на галеры, а имущество конфисковать в пользу государства[229].

Жесткая позиция властей по отношению к старообрядчеству оставалась неотъемлемой чертой внутренней политики и при императрице Анне Иоанновне. Специальный сенатский указ от 21 марта 1736 года подтверждал суровые наказания за распространение раскола. Старообрядцы, «совратившие правоверных», в случае доказательства их вины, ссылались навечно на галеры, а их движимое и недвижимое имущество опять-таки подлежало конфискации. Аналогичному наказанию подлежали и попустительствовавшие расколу представители местной власти – сельские старосты, бурмистры и ратманы. Особый пункт касался распространения старой веры через семьи: отцы крестившихся под присягой должны были брать на себя обязательство «детей своих... раскольничьей прелести не учить и к раскольничьему учению не привлекать», а по достижении ими семилетнего возраста «предоставлять в церкви к исповеди и Святых Тайн причащению». Подтверждалось запрещение общаться с учителями раскола, а если они где «явятся, то таковых, ловя, отдавать в гражданские правительства, в которых принимать их, содержать в крепких местах под караулом»[230]. Прежде всего, в приведенных документах обращают на себя внимание конкретные угрозы, адресованные правительством гражданской администрации и священникам на местах. Очевидно, после этого от них трудно было ожидать каких-либо сведений о действительном количестве староверов, кроме данных о неуклонном сокращении их численности. Поэтому не удивительно, что данная тенденция неизменно доминирует в официальной статистике XVIII века. Если, как мы говорили, в 1716 году почти 191 тысяча человек решили объявить себя раскольниками, то в 1737 году из них числились лишь немногим более 48,2 тысяч (около 143 тыс. человек умерли, сданы в рекруты, сбежали, обратились к «святой церкви»), В середине столетия их было уже 42,2 тысячи, а на 1753 год приверженцев старой веры оставалось вообще около 37 тыс.[231]

Тем не менее, эти официальные свидетельства искоренения раскола мало кого удовлетворяли, давая лишь повод к разговорам о достоверности предоставляемых статистических данных. Очевидно, староверческий мир оставался вне регистрационных процедур властей. Этот вывод красноречиво подтверждают документальные материалы тех лет: архивы содержат массу донесений с мест, сообщавших о наличии большого числа староверов в разных российских городах, официально никогда не значившихся в расколе. Так, в ноябре 1744 года в Раскольническую контору поступило донесение от одного жителя города Боровска, выражавшего недоумение, что купечество данного города:

«ходит в небритых бородах и в русском платье, да купец Василий Шустов имеет во Гжацкой пристани при таможенном сборе по выбору Боровского купечества ларечным, а по указу таковых бородачей и в хождении в русском платье к делам и к подрядам допущать не подлежало...»[232].

В августе 1751 года воевода города Порхов коллежский асессор Иван Чиркин также информировал Сенат, что «прохоровское купечество ходит в неуказном платье и с бородами», однако местная ратуша не обращает никакого внимания на запрет о ношении такого платья и бороды: от нее

«исполнения никакого не чинится, а приносят отговорки, что де они люди пахотные и торгу не имеют... к тому же они не под командою Прохоровской канцелярии»[233].

О том же самом доносили в Раскольничью контору из города Василе (ныне Васильсурск): здесь местное купечество заявлялось в воеводскую канцелярию в неуказном платье и при бородах, хотя по переписи оно не числилось в расколе[234]. Количество лиц, носивших бороды и неуказное платье, и тем самым игнорировавших правительственные запреты, было настолько велико, что отдельные оборотистые купцы даже пытались наладить бизнес на выявлении таких нарушителей. Они просили власти предоставить им право самостоятельно всех:

«ослушателей от показного упрямства истребить, и взысканием с них за ослушание в ношении бороды и русского платья, по силе указа, штрафа сколько где сыскать могут»[235].

За это право предприимчивые просители обязались в 1748 году внести в казну сразу 50 тыс. рублей (т.е. по принципу распространенной тогда откупной системы): выполнение своей нелегкой миссии они напрямую связывали с содействием местных администраций и воевод. Но Сенат не дал хода этой инициативе, указав, что этим должна заниматься с усердием лишь Раскольничья контора, в чьи обязанности и входит надлежащий сбор штрафов[236].

Иногда власти инициировали расследования по поводу массового хождения при бородах и в русском платье. Например, одно из них прошло в городе Каргополь, где пытались выяснить, кем же в действительности являются любители бород и неуказного платья. В поле зрения попал посадский человек Алексей Шубников: по проверке оказалось, что он и все его родственники являются самыми настоящими староверами, но двойного оклада никто из них никогда не платил, когда впали в раскольничью ересь и «кем научены не говорили». К тому же, дети Шубникова, не смотря на запрет «учить расколу», обучались по старой вере[237]. Как установили власти, ситуация, когда люди безнаказанно не регистрировались раскольниками, стала возможной по причине попустительства Ратушного канцеляриста Ивана Прянишникова. Этот служивый господин «с бородачами имеет повсегдашнюю компанию», и хотя:

 «с раскольниками иметь компанию не велено, а он, Прянишников, ведая указы, оных бородачей куда надлежит чрез доношения свои не объявляет, и в том им чинит защищение и немалое спомогательство»[238].

Судя по документам, на протяжении XVIII века такая ситуация с распространением раскола была характерна для большинства российских городов. Как отмечал известный общественный деятель екатерининской эпохи князь М.М. Щербатов:

«между подлого народа эта ересь... так распространилась, что нет почти ни города, ни знатного селения, где бы кого из раскольников не было, а есть и целые города, как Каргополь, Олонец, Нижний Новгород и многие другие, этим ядом заражены»[239].