Юрий Жуков - Оборотная сторона НЭПа. Экономика и политическая борьба в СССР. 1923-1925 годы Страница 3

Как три государственных налога, так и доходящие в некоторых губерниях до 35 местных, по сути, являлись пережитками не столько «военного коммунизма», сколько дикого феодализма, оставшегося в наследие от эпохи крепостного права. Мало того, усугубляло путаницу существование шести разрядов налогов как для натуральной, так и для денежной формы. Соответствовавших шести группам, к которым согласно доходам ежегодно приписывали крестьян. От самых богатых, кулаков — и нёсших основное бремя, до бедняков — безлошадных, освобождавшихся от всех налогов.

О сложившемся несуразном, мягко говоря, положении и напомнил Сталин. Всегда весьма далёкий от вопросов и сельского хозяйства вообще и от налогообложения деревни в частности. Проблема же, которой почему-то не хотели заниматься серьёзно те, кому и следовало по должности — заместители председателя правительства страны — Совета народных комиссаров (СНК) А.И. Рыков, А.Д. Цюрупа (он же нарком рабоче-крестьянской инспекции), Л.Б. Каменев; наркомы земледелия В.Г. Яковенко, финансов Г.Я. Сокольников, действительно была наиважнейшей.

Ведь из 130 миллионов человек, населявших тогда Советский Союз, приблизительно 100 миллионов жили в деревне, занимались либо земледелием, либо скотоводством. И только они демонстрировали экономические успехи. Немалые, неоспоримые. Несмотря на значительное сокращение посевных площадей -всего треть от довоенных, несмотря на катастрофические неурожаи двух последних лет, приведших к голоду, несмотря на отсталую агротехнику (вернее, её полное отсутствие) — к примеру, в Германии с одного гектара собирали 19,7 центнера пшеницы, а в России — лишь 6.

Так, посевы, занятые рожью, пшеницей, ячменём, овсом, гречихой, просом, кукурузой, составляли в 1913 году 89 миллионов десятин и дали в общей сложности 5,4 миллиарда пудов. Осенью же 1922 года показатели близко приблизились к довоенным. Площадь посевов возросла до 58 миллионов десятин, валовой сбор превысил 3 миллиарда пудов. Примерно такие же результаты дали и технические культуры — картофель, подсолнух, лён, сахарная свёкла, хлопок. Только в скотоводстве показатели оказались хуже. Вместо 61 миллиона голов крупного рогатого скота в 1913 году деревня располагала только 20 миллионами, мелкого рогатого скота — 98 и 35 миллионами голов соответственно, свиней — 19 и 8 миллионами, овец — 81 и 52 миллионами{3}.

Всё это неоспоримо доказывало: НЭП, по крайней мере по отношению к крестьянству, оправдал себя. Следовало лишь как можно скорее убрать на пути его развития оставшиеся препоны, благо на то не требовалось никаких затрат.

Уже 11 января ПБ при обсуждении повестки дня намеченного на конец марта XII съезда РКП, одним из ключевых наметило доклад утверждённого в ноябре в должности наркома финансов Сокольникова. Но на этот раз — не о финансовой политике партии, а о налоговой в деревне.

Сокольникову пришлось отвлечься от участия в разработке денежной реформы, которой Наркомфин надеялся сломить галопирующую инфляцию, и заняться поручением. Спустя полтора месяца он представил в ПБ, а вслед за тем и пленуму ЦК свои тезисы будущего доклада, не встретив ни замечаний, ни возражений.

…В ином, нежели крестьянство, положении находились рабочие. Тот самый «гегемон», который вроде бы осуществлял свою диктатуру. И которому новая экономическая политика так ничего и не дала. Но о том и в ПБ, и в ЦК старались не говорить вслух. Ведь проблема эта очень быстро стала предметом острых разногласий и споров внутри партии, постепенно принимала форму политической борьбы. Борьбы пролетариата с пролетарским государством.

Да, теперь деревня могла обеспечить город, в том числе и рабочих, продовольствием. Однако по непрерывно растущим ценам. Так, повышение розничных цен в Москве, крупнейшем промышленном центре страны, только в октябре 1922 года составило 50%, а в ноябре — еще 35. Особенно стремительно повышались цены на хлеб, с чем никто при рыночных отношениях НЭПа не мог совладать. А в такой форме крестьянство отвечало не только на завышенную по общему признанию стоимость тех товаров, в которых нуждалась деревня. Ещё — и на непрерывное обесценивание рубля.

В 1922 году советскую денежную систему попытались оздоровить предельно простым способом — девальвацией. Рубль, точнее «расчетный знак», как он тогда назывался, нового выпуске подлежал обмену на 100 тысяч рублей предыдущих эмиссий. И всё же задуманного сокращения денежной массы так и не произошло. Поэтому в том же году пришлось снова печатать купюры астрономических номиналов — в 5 и 10 тысяч рублей, а также выпустить краткосрочные обязательства наркомфина в 5, 10 и 25 тысяч рублей. Положение осложнялось ещё и тем, что в Закавказье находились в обороте собственные денежные знаки, «боны», имевшие хождение только в пределах Закавказской Федерации (Грузии, Армении и Азербайджана), с купюрами максимального достоинства в 100 и 500 тысяч, миллион рублей.

Не помогло хотя бы стабилизировать финансовое положение и введение новой денежной единицы — червонца, приравненного к царской золотой монете в 10 рублей весом 7,74234 грамма. В октябре 1922 года в обращение выпустили банкноты Госбанка достоинством в 1, 2, 3, 5, 10 и 25 червонцев, однако они так и не вытеснили расчётные знаки образца 1923 года, которые обменивали на 100 рублей выпуска 1922 года или на миллион всех предыдущих. Более того, сами расчётные знаки нового выпуска вскоре пришлось печатать номиналом сначала в 250 и 500 рублей, а затем и в 1000, 5000, 10 000, 15 000 и 25 000 рублей.

Столь же безрезультатным оказалось и разрешение в апреле 1922 года свободного обращения золота, серебра, драгоценных камней, валюты{4}. Иными словами, восстановление права граждан иметь в собственности и свободно продавать всё то, за лишь хранение чего в период «военного коммунизма» безжалостно карали.

Несмотря на все предпринимаемые меры по оздоровлению финансовой системы, положение рабочих и служащих только ухудшалось, о чём наглядно свидетельствовало продолжение забастовок. В 1923 году их число сохранилось на том же, что и в предыдущем уровне, -444 со 164,8 тысячи участников. И также первыми в рядах бастующих находился пролетариат — шахтёры провели 155 забастовок, металлисты — 117.{5} Они, используя законное (что подтвердил XI партсъезд) право защищать свои интересы, протестовали прежде всего против ставших регулярными задержек зарплаты, а также и её величины, не позволявшей сводить концы с концами.

Забастовки, проходившие по всей стране с завидной регулярностью, ПБ старалось просто не замечать, ибо не знало, как же реагировать на них. Ограничивалось уклончивыми решениями. Так, 25 января постановило: «Предложить редакциям газет наблюдать за тем, чтобы статьи, касающиеся заработной платы, писались в строго деловом, фактическом, спокойном тоне, без заострения вопроса в сторону взаимоотношений между профсоюзами и хозяйственными органами. Предложить членам ЦК не принимать участия в дискуссии»{6}. А 1 февраля, рассмотрев вопрос «О борьбе с ростом хлебных цен», вообще уклонилось от какого-либо решения — «Направить в советском порядке»{7}.

Партийное руководство вынуждено было так поступать, хотя Рыков, выступая в сентябре 1922 года на V Всероссийском съезде профсоюзов, вынужден был дать такую оценку НЭПа: «Видимость торгового оживления, витрины, заставленные как будто большим количеством товаров, появление на улицах богатых дам с болонками»{8}. Да, именно такой оказалась на проверку новая экономическая политика, поначалу, при её введении, казавшейся панацеей от всех абсолютно бед. Способной в короткий срок восстановить экономику страны.

Больше скрывать саму продолжавшуюся разруху оказалось невозможным. Приходилось признавать, что численность рабочих, занятых в промышленности, в 1921/22 бюджетном году составила 1 243 тысячи человек, или всего 48% от довоенной, а в следующем лишь чуть возросла — достигла 1 452 тысячи.

Причина того вроде бы выглядела вполне объективной — сокращение числа действующих заводов, фабрик, шахт, рудников. Из 13 697 национализированных в 1918 году предприятий пять лет спустя около трети бездействовали, ещё около трети оказались в аренде у частников-нэпманов, работали же всего 4212. Мало того, 3470 из них, наиболее крупные, с 881 806 рабочими объединили в 426 трестов, не столько управлявших ими, сколько занимавшихся сбытом продукции, завышая на неё цены ради извлечения максимальной прибыли{9}. Кроме того, по декрету СНК от 10 декабря 1921 года, было возвращено бывшим владельцам 76 предприятий, являвшихся наиболее доходными — 20 текстильных фабрик, 17 химических заводов, иные{10}.

Такое положение и предопределило спад производства. Если в 1912 году в стране выплавляли 232,3 миллиона пудов чугуна, то в 1921/22 — всего 10,4 миллиона, то есть 4,5%. Стали выплавляли соответственно 243,1 и 19,4 миллиона пудов, проката давали 202,9 и 15,8 миллиона пудов, выпуск паровозов сократился с 660 штук в 1912 году до 115 — в 1921/22, вагонов с 10,3 тысячи штук до 880. Тот же спад наблюдался и в горнодобывающей промышленности. Угля добыли в 1913 году 2 150 миллионов пудов, а в 1921/22 — 588,8 миллиона, железной руды — 532 миллиона пудов и 10,8 соответственно. Лишь добычу нефти удалось в том же 1921/22 году довести до 25 миллионов пудов по сравнению с 46 миллионами 1913 года{11}.