Вадим Нестеров - Люди, принесшие холод . Книга первая: Лес и Степь Страница 56

Что ж, долг платежом красен. А неплохая идея, кстати. Реально ведь до поста полноценного бухгалтера мальцу еще лет десять штаны в присутствии протирать, да за водкой начальству бегать — не сможет он такой карьерный шанс похерить.[124] Согласится, не может не согласиться. А паренек толковый, Кирилов его тогда и вдоль и поперек гонял, чтобы перед хорошими людьми за неумеху не попросить ненароком, и убедился — бухгалтерскую науку парень и впрямь превзошел. Глядишь — и не напортачит. Все равно никого другого уже искать некогда, через неделю отъезжаем. Нет, решено — поеду в таможню. Как его там — Рыков, что ли, или как-то так…

Паренек действительно артачиться не стал, за предложение благодетеля ухватился, и через несколько дней 22-летний Петр Иванович Рычков уже трясся на телеге в длинном обозе, направляющемся в Уфу, обнимая свободной рукой свое главное сокровище — сундук с амбарными книгами.

«Известная экспедиция» началась.

Глава 34

Непредвиденное обстоятельство

Вот так вот — с восседающего на телеге юного бухгалтера Пети Рычкова и начался новый виток этой истории. Спираль движения России во времени и пространстве продолжала раскручиваться, а новые времена требуют новых героев.

Если вы заметили, в моем долгом рассказе именно Мамбет Тевкелев был главным связующим звеном, выступал в роли той самой нитки, которая сметывала воедино всю ткань повествования. Появившись в первом же эпизоде новой восточной политики России — в экспедиции Бековича, он стянул воедино почти все ее этапы — и «астраханский», и «калмыкский», и «каспийский», и «степной». Иногда исчезал, когда, например, действие переносилось в Сибирь, но исчезал ненадолго — как писал поэт, «уходил, и вновь маячил в отдалении».

Однако случилось так, что именно основание Оренбурга стало одновременно и окончанием описанного мною «броска на юг», и началом нового этапа, который можно было бы назвать «перевариванием Степи». А главным героем, стягивающим воедино все эпизоды этого нового периода, был уже не Мамбет Тевкелев, а трясшийся на телеге скромный бухгалтер Петр Рычков — именно он пройдет этот этап практически от начала до конца, активно участвуя почти во всех его эпизодах.

И этот новый период был ничуть не менее интересным, вот только писать одиссею Пети Рычкова буду не я. Потому что новый этап уже не имеет прямого отношения к той задаче, которую я себе так самонадеянно поставил — рассказать о движении России к югу. А на этом этапе Россия практически не двигалась. Россия стояла на месте. Россия, как сказал один из моих будущий героев, сосредотачивалась. Но не будем забегать вперед.

В общем, историю Пети Рычкова вам, может быть, когда-нибудь расскажет кто-то другой. Мне же в этой книге осталось поведать об основании выдуманного задолго до своего появления на свет города Оренбурга, да попытаться в меру сил пояснить — почему же Россия остановилась. Ну и попрощаться со своим героем, теперь уже полковником Тевкелевым — как же без этого?

Как вы уже поняли — целей своих «Известная экспедиция», чуть позже переименованная в «Оренбургскую», не достигла. Никакие русские суда с туземным спецназом, вымуштрованным имперскими офицерами, по Аму-Дарье в Индию не поплыли. Помешало этому одно обстоятельство, которое ни Кирилов, ни Тевкелев, ослепленные блеском своей мечты, ни приняли в расчет. Слабым звеном оказались те самые кадры, из которых речной спецназ и должен был набираться. Конкретно говоря — башкиры, у которых, как выяснилось, были на этот счет совсем другие планы.

Руководители «Известной экспедиции» попали в ту самую ловушку, в которой люди от сотворения мира оказывались уже несчетное количество раз. На этой мине подорвалось столько людей, что, казалось бы, человечество давно уже должно было научиться обходить ее девятой тропинкой — ан нет! И сегодня эту ошибку совершают как бы не чаще, чем столетия назад.

Речь идет о стандартной логической двухходовке, когда из абсолютно верного, в общем-то, постулата «Мы намного развитее их» почему-то делается вывод «Они намного глупее нас». Меж тем одно из другого вовсе не вытекает, уровень жизни и ум — вещи, вообще-то, никак не связанные. Я многократно убеждался, что процент умных людей практически одинаков (и одинаково невелик) во всех социальных группах. А то, что люди живут хуже нас, обычно вызвано не тем, что они глупее, а тем, что они живут ПО-ДРУГОМУ, строят свою жизнь на иных принципах. Это, возможно, как-то свидетельствует об их умении извлекать выгоду, но ничего не говорит об их способности к осмыслению действительности.

Так получилось и с башкирами, которым в проекте Кирилова отводилась роль верного слуги: простоватого, но надежного. Именно они в компании с казахами и калмыками должны были вытащить России из огня завидный каштан Средней Азии и проторить путь в Индию. Но, как выяснилось, башкиры за этим столом собирались не стоять смиренно за спиной у больших дядек, а сыграть в свою игру.

По крайней мере, все интересные для себя последствия кириловского проекта башкиры просекли на раз и выводы сделали моментально. Они сразу уяснили, что проект Кирилова ничего хорошего им не сулит — Оренбург, став на границе башкирских и казахских земель, перережет традиционные пути, соединяющие башкирскую лесостепь с Великой Степью, поставит под контроль сезонные миграции, и башкирские кочевники окажутся как бы «в мешке», их земли будут отсечены снизу русскими заставами. Проще говоря — прощай, вольная жизнь русского кочевого подбрюшья; здравствуй, новая жизнь верных подданных империи.

Выводы были сделаны, и реакция последовала незамедлительно. Еще находясь в Петербурге, мулла Токчура Алмяков, знатный и уважаемый башкир, прибывший в составе делегации Тевкелева и сына Абулхаир-хана, отсылает домой письмо. Точнее говоря — шифровку.

В этом письме он просит, чтоб во всей Башкирии чистую пшеницу отделили от куколя[125] и плев.[126] Чистую пшеницу надо особо хранить, а солому сжечь. Кроме того, мулла Токчура специально предупредил, чтобы во всякой исправности были все четыре лошади.[127]

Вроде как обычные указания по ведению сельского хозяйства. Вот только не очень понятно, зачем просить домочадцев перебрать пшеницу — а то они не в курсе, что надо делать с сорными травами. Да и про четырех лошадей не очень ясно — у знатных башкир, к которым принадлежал Токчура, могло быть несколько сот, если не тысяч лошадей, о каких четырех животинках он беспокоится?

Но адресаты, естественно, все поняли без проблем. Речь шла о подготовке всеобщего восстания. Под сорными злаками мулла имел в виду иноязычное население Башкирии: мещеряков, бобылей и тептярей, которых следовало… — ну, назовем это «держать под контролем». А четыре лошади — это, естественно, четыре башкирские дороги или даруги, четыре составные части башкирского населения — Ногайская, Казанская, Сибирская и Осинская. То есть Токчура призывал поднимать всех башкир, до единого, все четыре дороги.

Кто такие мещеряки, тептяри и бобыли? Если ответить коротко — осколки Казанского ханства, оказавшиеся после его разгрома в Башкирии. Мещеряки, они же «мишари» — это проживавшие в Башкирии татары, которые в итоге сформировали особый субэтнос.

Но это были не совсем обычные татары. К тому времени, когда Кирилов с Тевкелевым задумали свой грандиозный проект, большая часть российских татар с точки зрения военной силы давно уже ничего собой не представляли — они были обычными крестьянами, жившими в деревнях и мирно выращивавшими хлеб. Всей разницы — разве что, в отличие от русских лапотников, татары исповедовали не православие, а ислам — а так те же бани, те же лапти… Мишари же, жившие среди воинственных башкир, остались воинами-кочевниками, ничем в воинском умении не уступавшими своим соседям.

Что касается бобылей и тептярей, то это была разноязыкая смесь беглецов — татар, чувашей, волжских финно-угров — не имевших своей земли и живших на башкирских землях в качестве арендаторов. Всей и разницы было, что бобыли жили, никак не оформляя своей аренды, «на честном слове», а тептяри селились на башкирских землях «по записям», причем договора эти, как сейчас бы сказали, «автоматически пролонгировались» не год, не два, а десятилетиями, а то и столетиями.

Все пришлые жили, не смешиваясь с башкирами, своими деревнями, причем народу пришлого было немало — до четверти населения башкирских земель. Только в Уфимском уезде мещеряков было «с тысячу дворов», количество бобылей и тептярей тоже исчислялось тысячами. И именно они, как это и бывает во всех восстаниях, должны были стать основным «расходным» материалом в грядущем бунте — потому как взаимных обид у арендаторов и арендодателей накопилось немало.