Наши разногласия. К вопросу о роли личности в истории. Основные вопросы марксизма - Георгий Валентинович Плеханов Страница 37

До г-на В.В., сторонника абсолютизма и уже по одному тому злейшего реакционера, нам нет никакого дела. Но, признаемся, нас очень огорчает легковерие редактора революционного органа.

Что интересы русской буржуазии приходят теперь в непримиримое противоречие с интересами абсолютизма – это знает всякий, следивший хоть с некоторым вниманием за ходом русской жизни в последнее десятилетие[81]. Что та же самая буржуазия умеет, однако, извлекать пользу из существующего режима и потому не только поддерживает некоторые его стороны, но и целиком стоит за него в известных своих слоях – это также неудивительно. Развитие данного общественного класса есть слишком сложный процесс, чтобы по некоторым частным сторонам его можно было умозаключать обо всем его направлении. Наша буржуазия переживает теперь важную метаморфозу: у нее развились легкие, которые требуют уже чистого воздуха политического самоуправления, но в то же время у нее не атрофировались еще и жабры, с помощью которых она продолжает дышать в мутной воде разлагающегося абсолютизма. Корни ее сидят еще в почве старого режима, но верхушка ее достигла уже развития, указывающего на необходимость и неизбежность пересадки. Кулаки до сих пор продолжают обогащаться, благодаря хищническому характеру нашего государственного хозяйства; но крупные заводчики, фабриканты, торговцы и обуржуазившиеся земледельцы понимают уже, что приобретение политических прав необходимо для их благосостояния. За это нам ручаются нередкие в последнее десятилетие петиции правительству, в одной из которых наши крупные промышленники и торговцы просили даже правительство не принимать никаких финансовых мер без совещания с представителями крупного капитала. Какова тенденция такой петиции? Не показывает ли она, что гибельное влияние абсолютизма самым наглядным и осязательным образом отражается на доходах торгово-промышленных компаний? Не говорит ли она нам, что система личного воздействия каждого отдельного предпринимателя на министров и министерства, – путем всякого рода «ходатайств», пожертвований «на патриотизм» и откровенных подкупов, – становится уже недостаточной и недействительной и потому стремится уступить место организованному и законному участию промышленного класса в управлении страною? С.С. Поляков и до сих пор может находить, что подкупленные им министры лучше ответственных, конституционных министров. Но конкуренты Его Превосходительства, побежденные им с помощью приношений и взяток, наверное, не разделяют его воззрений. Политический режим, выгодный для отдельных личностей, становится невыгодным для предпринимательского класса в целом. Представители этого класса, конечно, не выходят на улицу, не строят баррикад, не издают даже подпольных листков. Но буржуазия вообще не любит таких «рискованных» средств. Даже и в Западной Европе она лишь в самых редких случаях первая поднимала знамя восстания; большею же частью она лишь исподволь расшатывала ненавистный ей порядок и пожинала плоды побед народа, который боролся «против врагов своих врагов». Что же касается тайной политической пропаганды, то какая же она была бы буржуазия, если бы не понимала значения разделения труда? Она предоставляет вести это дело так называемой интеллигенции, не отвлекаясь сама от задач своего материального обогащения. Она знает, что ее дело «верное» и что начатая нашей интеллигенцией политическая борьба рано или поздно очистит поле для ее господства. Разве итальянская буржуазия не предоставляла революционерам таскать из печи каштаны политического освобождения и объединения, и разве не она теперь питается этими каштанами?

А если революционеры «захватят власть» и сделают социальную революцию? В это она не верит, да скоро перестанут верить и сами революционеры. Скоро они все поймут, что если люди развертывают зонтики, когда идет дождь, то из этого еще не следует, что дождь может быть вызван развернутыми зонтиками; скоро они убедятся, что если «захват» политической власти есть неизбежное следствие развития рабочего, как и всякого другого класса, то отсюда еще никак нельзя заключить, что достаточно «революционерам из привилегированной среды» захватить власть, чтобы сделать трудящееся население России способным к совершению социалистического переворота. Скоро все наши социалисты поймут, что служить интересам народа можно лишь, организуя и подготовляя народ к самостоятельной борьбе за эти интересы.

Но для русской буржуазии как нельзя более выгодна уверенность некоторых наших революционеров в ее бессилии. Она и сама, пожалуй, готова повторять их песню. Она даже делает это при каждом удобном случае. Возьмем хоть вопрос о числе наших промышленных рабочих. По словам нашего автора, в России «на 100.000.000 населения приходится всего 800.000 рабочих, объединенных капиталом»; к тому же это относительно ничтожное число рабочих у нас… «не возрастает, а, быть может, даже (!) совсем стоит на одной цифре». Заметив, что – «не возрастает» и значит, именно «стоит на одной цифре», проследим генезис этого убеждения.

2. Число рабочих

Г-н Тихомиров повторяет здесь слова г-на В.В., которому принадлежит честь констатирования численного застоя нашего рабочего класса. Для В.В. все значение капитализма сводится к «объединению рабочих»; понятно, почему он употребил так много усилий для доказательства того положения, что число наших рабочих «стоит на одной цифре». Раз доказано это положение, – доказана и неспособность капитализма, хоть в каком-нибудь смысле, содействовать успехам русской культуры. Люди, знающие, что роль капитализма не ограничивается одним «объединением рабочих» – знают также, что констатируемый г-ном В.В. факт все еще ничего не доказывал бы, даже в том случае, если бы он был верен. Люди же, знакомые со статистикой современной России, знают, кроме того, что не верен и самый факт. В самом деле, как доказывает его г-н В.В.? Из одной статьи «Вестника Европы» он «почерпнул следующую таблицу, касающуюся истории русских фабрик и заводов, не обложенных акцизом»:

Из этих данных г-н В.В. заключает, что с 1842 года, т. е. с тех пор как Англия разрешила свободный вывоз машин, а главным образом с 1854 года развитие русского производства начало следовать развитому им «закону», т. е., что «рядом с увеличением его (капитала) оборотов идет уменьшение числа рабочих, – производство расширяется не в ширь, а в глубь»[82]. Так ли это? Не совсем.

Чтобы найти «закон» развития русского производства, нужно брать во внимание все русское производство в целом, а не отдельные его части. Почему же г. В.В. строит свой вывод лишь на данных, относящихся к «фабрикам и заводам, не обложенным акцизом»? Этого не знаем ни мы, ни, вероятно, г-н Тихомиров, повторяющий чужие слова без надлежащей критики. А между тем, пока этот вопрос остается без ответа, найденный г-ном В.В. «закон» будет стоять лишь на