Похвала праздности. Скептические эссе - Бертран Рассел Страница 41

Все мнения, за которые люди готовы убивать и преследовать, неизбежно принадлежат к одному из трех классов, порицаемых с позиции этого скептицизма. Когда у мнения есть рациональные основания, человеку достаточно изложить их и дождаться, пока они сделают свое дело. В таких случаях он не цепляется яростно за свое мнение; он придерживается его спокойно и спокойно же излагает аргументы. Горячо придерживаются лишь тех мнений, для которых не существует рационального основания; можно сказать, что горячность – это свидетельство недостатка рациональной убежденности. Подобная горячность почти всегда встречается в политике и религии. Повсюду в мире, за исключением Китая, если человеку нечего сказать на эти темы, его считают жалким существом; люди ненавидят скептиков гораздо больше, чем страстных защитников мнений, которые противоречат их собственным. Считается, что твердая позиция по таким вопросам – необходимое требование практической жизни и что, стань мы более рациональными, существовать в социуме было бы невозможно. Я убежден в обратном и постараюсь пролить свет на причины этого убеждения.

Возьмем вопрос о безработице в период, последовавший за 1920 годом. Кто-то считал, что ее вызвало пагубное влияние профсоюзов, другие обвиняли неразбериху на континенте. Третьи хотя и признавали, что эти факторы сыграли свою роль, но возлагали большую часть вины на политику Банка Англии, пытавшегося повысить стоимость фунта стерлингов. Насколько мне удалось понять, в этой третьей группе состояло большинство экспертов – и больше никто. Политиков не привлекают взгляды, о которых нельзя разглагольствовать с партийной трибуны, а простые смертные предпочитают приписывать любые несчастья вражеским козням. В результате люди спорят из-за совершенно не относящихся к делу мер, а тех немногих, кто придерживается рационального мнения, не слушают, поскольку они не тешат ничьих страстей. Чтобы переманить на свою сторону широкую публику, им пришлось бы внушить ей, будто Банк Англии – воплощение зла. Чтобы завлечь лейбористов, необходимо было бы показать, что директора Банка Англии чинят препятствия профсоюзному движению; чтобы обратить в свою веру епископа Лондонского, пришлось бы доказывать, что они «аморальны». Из этого бы логически следовало, что их позиция по вопросу обменного курса ошибочна.

Рассмотрим еще одну иллюстрацию. Нередко можно услышать, будто социализм противоречит человеческой природе – это утверждение социалисты отвергают с тем же жаром, с каким их оппоненты его делают. Покойный доктор Риверс, кончина которого достойна бесконечного сожаления, затрагивал эту тему на лекции в Лондонском университете, включенной в его опубликованную посмертно книгу «Психология и политика» (Psychology and Politics). Это единственный известный мне пример обсуждения этого вопроса, способный претендовать на научность. В лекции излагаются антропологические данные, демонстрирующие, что социализм не противоречит природе человека в Меланезии; затем указывается, что мы не знаем, одинакова ли человеческая природа в Меланезии и в Европе; и делается вывод, что единственный способ выяснить, противоречит ли социализм природе европейского человека, – это попытаться его внедрить. Интересно, что на основании такого заключения он согласился стать кандидатом от лейбористов. Однако в нем определенно не нашлось бы тех жара и страсти, без коих обыкновенно не обходятся политические споры.

А сейчас я рискну затронуть тему, к которой людям еще сложнее относиться беспристрастно, а именно брачные обычаи. Большинство жителей любой страны убеждено, что все брачные обычаи, кроме их собственных, аморальны и что те, кто оспаривает эту точку зрения, просто пытаются оправдать свою распущенность. В Индии даже мысль о том, что вдова могла бы вступить в повторный брак, традиционно считается чудовищной. В католических странах развод полагают делом весьма безнравственным, однако кое-какие нарушения супружеской верности допускаются – по крайней мере для мужчин. В Америке развестись легко, но внебрачные отношения осуждаются крайне сурово. Магометанцы верят в многоженство, которое мы считаем унижающим человеческое достоинство. Все эти разнообразные мнения защищаются донельзя горячо, а тех, кто идет против них, ожидает весьма жестокое преследование. Однако ни в одной из этого множества стран никто не прилагает ни малейшего усилия к тому, чтобы продемонстрировать, что обычаи его собственной страны более способствуют человеческому счастью, чем обычаи других.

Открыв любой научный трактат на эту тему, такой как (например) «История человеческого брака» (History of Human Marriage) Вестермарка, мы столкнемся с атмосферой, чрезвычайно отличной от атмосферы общепринятых предрассудков. Мы обнаружим, что человеческая история знавала самые разные обычаи, многие из которых показались бы нам противными человеческой природе. Нам кажется, что мы можем объяснить многоженство – как обычай, навязанный женщинам угнетателями-мужчинами. Но что тогда сказать о тибетском обычае, согласно которому одной женщине дозволяется иметь нескольких мужей? И при том путешественники, побывавшие в Тибете, уверяют, что семейная жизнь там по меньшей мере столь же гармонична, как в Европе. Совсем немного подобного чтения, и вскоре любой беспристрастный человек дойдет до абсолютного скептицизма, ведь данных, позволяющих утверждать, что один брачный обычай лучше или хуже другого, кажется, вовсе не существует. Почти все они сопровождаются жестокостью и нетерпимостью по отношению к нарушителям местных норм поведения, но в остальном у них нет ничего общего. Похоже, грех имеет географическую привязку. От этого вывода рукой подать до дальнейшего вывода о том, что понятие «греха» иллюзорно и что жестокость, с которой за него обычно наказывают, излишня. А вот этот вывод уже весьма противен многим умам, ведь проявлять жестокость, не замарывая при этом совести, – излюбленное развлечение моралистов. Для того они и выдумали преисподнюю.

Национализм является, конечно же, крайним проявлением горячей веры в сомнительные вещи. Думаю, можно с уверенностью сказать, что любой ученый-историк, пишущий сейчас историю Великой войны, неизбежно делает заявления, за которые в военное время ему бы в любой из воюющих стран с обеих сторон грозило тюремное заключение. Опять же, за исключением Китая, нет такого государства, где люди терпят правду о себе; в обычные времена говорить правду считается просто дурным тоном, а в военные – преступлением. Выстраиваются конкурирующие системы агрессивных убеждений, очевидно ложных, поскольку в них верят только те, кто придерживается одного и того же национального предрассудка. Но применять рациональное мышление к этим системам считается делом столь же нечестивым, каким раньше считались попытки размышлять о религиозных догмах. Когда людей спрашивают, почему же скептицизм в таких вопросах считается злом, они отвечают лишь, что мифы помогают побеждать в войнах, так что разумная нация скорее будет повержена, чем одержит победу. Мнение о том, что спасать свою шкуру, поголовно очерняя иностранцев, несколько постыдно, до сих пор, насколько я знаю, не находило сторонников среди профессиональных моралистов, не принадлежащих к квакерам. А на предположение, что разумная нация нашла бы способ вовсе не ввязываться в войны, ответом чаще всего бывает