Наши разногласия. К вопросу о роли личности в истории. Основные вопросы марксизма - Георгий Валентинович Плеханов Страница 47

в себе, «несмотря на очень небольшой объем, довольно крайние ступени экономического неравенства, от сиденья на капиталах, погрызывая целыми днями орехи, до гусарихи (вдовы солдата-гусара), бедствующей с целой оравой ребятишек; притом эта деревня очень ясно делилась на красную сторону и холодную сторону». А между тем эта община «представляла собою тот средний тип современной новой деревни, к которому или стремятся приблизиться все вообще русские деревни, или некоторые успели уже шагнуть далеко и дальше в том же направлении, т. е. в направлении дезорганизации устоев деревни старой, как представительницы принципа труда и экономического равенства». Г-н Златовратский знает, что есть еще такие деревни, «и много еще их есть, где вы чувствуете и видите крепкие, несокрушимые основы» старого общинного быта. «Но больше этих деревень было, чем есть»[131]. Теперь же в деревне все более и более укрепляется то, что автор «Будней» называет «атмосферой деревенского двоедушия и двуличия» и что составляет неизбежное следствие разложения общины на несколько различных слоев с совершенно непримиримыми интересами.

С одной стороны, вы видите добродушного хозяйственного мужичка, «который имеет надел всего только на одну душу, а между тем обрабатывает три, четыре, даже пять наделов своих собратьев, которые не в силах их тянуть»; с другой стороны, перед вами именно эти «малосильные» хозяева, «чернота», «беднота» и т. д., которые «или сами же, в качестве наемщиков, работают у своего арендатора, или совсем заколачивают свои избы и уходят на сторону, Бог весть куда, никогда, другой раз, даже не заявляясь в свою родную общину». И таких бедняков не мало: В № 2922 «Нового Времени», от 18 апреля текущего года, мы прочитали следующее многозначительное сообщение: «Вот факт, достоверность которого засвидетельствована официально. Из 9.079.024 дворов в сельских обществах России (за исключением Привислинского и Прибалтийского краев) насчитывается 2.437.555 дворов безлошадных. Это значит, что из четырех дворов крестьянских в одном нет лошади. Но крестьянин, не имеющий лошади, уже не может быть самостоятельным земледельцем-хозяином. Это значит, что четвертую часть сельского населения России надобно исключить из числа земледельцев, ведущих самостоятельное хозяйство»[132]. Крестьянин же, не могущий вести самостоятельное хозяйство, есть кандидат на звание пролетария, кандидат, утверждение которого в этом звании должно состояться в самом скором времени. Избегая пока непосредственной эксплуатации крупного капиталиста-предпринимателя, такой крестьянин находится уже, однако, в полной зависимости от мелкого ростовщического капитала деревенских кулаков, или даже просто «умственных хозяев». Как обращаются «умственные хозяйственные мужички» с обнищавшими сообщинниками – видно из цитированной уже книги г-на Златовратского.

«А эти вот заколоченные-то избы «воздушному» народу принадлежат? – спрашивает автор своих собеседников.

– Воздушному… вполне! – улыбнулись собеседники, – потому летает, как птица! Все сидит, все крепится, перемогается как ни то на десятине-то своей, а потом – фю! и улетел… Попросит соседа, чтобы у него паспорта не задержали, взять его надел в аренду, Христом Богом еще просит, водкой напоит и денег обязуется присылать в приплату – только сделай милость, возьми! Ну и берут… нам это, хозяйственным мужичкам, на руку… случается так – вернется назад, и хочется взять землю-то – да взяться за нее нечем: к рендателю же на свою землю в батраки наймется… Все ведь это кого чем Господь пошлет!..»

Нравится ли вам, читатель, община таких «хозяйственных мужичков»? Если да, то ваши вкусы едва ли схожи в этом случае со вкусами «воздушного народа», который «Христом Богом просит», чтобы его развязали с землею. И заметьте, что этот «народ» совершенно прав по-своему. Разница между вашими и его симпатиями обусловливается тем очень простым обстоятельством, что симпатичная вам община совсем непохожа на ту, с которой приходится иметь дело «воздушному народу». В вашем воображении рисуется та идеальная община, которая может явиться после революции во вкусе народников и народовольцев. Воздушный же народ имеет дело с тою действительной общиной, в которой утвердился уже его непримиримый антагонист, «хозяйственный, умственный мужичок», самодовольно повторяющий – «у нас чернота не держится… у нас ей вздоху нет… кабы не они, так разве нам можно было бы жить? Кабы не этот воздушный народ, так нам бы весьма утеснительно было… А вот теперь, как поспустишь от мира этого воздушного народу достаточно, оно тебе и свободно»[133]. Мир, «спускающий от себя» черноту, есть мир кулаков и эксплуататоров. Не имеющий «вздоху» воздушный народ бежит от него, как от ярма.

Но умственный мужичок не всегда увольняет «черноту» даром. Забравши «в один надел – четыре», принадлежащих его разорившимся односельчанам, он требует от последних еще «придачи». Отсюда-то и рождаются удивительные договоры, вроде нижеследующего, увековеченного г. Орловым: «1874 года. Ноябрь 13. Я, нижеподписавшийся, уроженец Московской губернии, Волоколамского уезда, деревни Куренной, дал сию расписку своему обществу крестьян дер. Курвиной в том, что я, Григорьев, отдаю в общественное пользование землю – надел на три души, за что я, Григорьев, обязываюсь уплачивать в год 21 руб., и означенные деньги должен высылать ежегодно к первому апреля, кроме паспортов, на которые я должен высылать особо, также на посылку оных, в чем и подписуюсь». Что этот случай не может быть единственным – видно из сравнения платежей, лежащих на крестьянских наделах, с арендной платой за них. В среднем выводе по 12 уездам Московской губернии размер платежей, лежащих на душевом наделе, равняется 10 руб. 45 коп., средняя же арендная цена душевого надела не превышает 3 руб. 60 коп. Таким образом, средняя приплата со стороны владельца за сдаваемый в аренду душевой надел доходит до 6 руб. 80 коп. «Встречаются, конечно, и такие случаи, когда надел сдается по цене, окупающей лежащие на нем платежи, – говорит г-н Орлов, – но такие случаи крайне редки, а потому их можно считать исключением, общим же правилом является бóльшая или меньшая приплата к арендной цене надела. Понятно теперь, почему у крестьян, по их собственному выражению, нет зависти на мирскую землю»[134]. Кто знаком с прекрасным исследованием г-на Янсона о крестьянских наделах и платежах, тот знает, что в бóльшей части России существует указываемое г-ном Орловым несоответствие между доходностью душевых наделов и общей суммой лежащих на них платежей. Очень часто несоответствие это достигает размеров поистине ужасающих. В Новгородской губернии «платежи с десятины земли для отдельных групп плательщиков, по отношению их к нормальному доходу с этих земель, составляют.

При неблагоприятных же условиях, т. е. при дополнительных платежах с крестьян собственников, при малых наделах и при высоких общих повинностях для временно-обязанных крестьян, платежи эти достигают[135]:

В общем, сопоставляя данные, собранные в XXII т. «Трудов податной комиссии», с данными, заключающимися в докладе комиссии