Евгений Головин - Веселая наука. Протоколы совещаний

Евгений Всеволодович Головин

Веселая наука. Протоколы совещаний

Шутовская медицина

Если мы признаем лабиринт парадигмой нашей ситуации в мире, а похоже так оно и есть, то вполне внимательно прочитаем строки римского поэта I в. н. э. Валерия Флакка:

Глаза бесполезны в бесчисленных поворотах,Зрячему и слепцу одинаково выхода нет,Живой уже умер. Мертвый ждет Прозерпину,Только мудрец доволен: «Каков лабиринт»!

Радость мудреца по меньшей мере непонятна, поскольку лабиринт суть вопросительнейший из вопросительных знаков. Первым вопросительным знаком восстал сатана и наградил прародителя нашего, по мнению рабби Хаима Витала («Древо познания», начало XVII века), «корпускулой страшного тела своего». Отсюда стенания святого Антония: «Вырос на мне аггел сатаны и кулаками избивает меня».

Дабы утолить «вопрос» своего пениса, мужчина (цивилизованный) приближается к женщине своей мечты «логарифмической спиралью» — имеется в виду политес, вежливое внимание, цветы и прочее. Полученный «ответ» удовлетворяет не всегда и не надолго, надо спрашивать еще и еще. Плод древа познания, напитанный афродизиаком, согласно теологу Ламеннэ, беспокоит в любом возрасте, и даже после смерти. И поскольку мозг и сперма суть одно (в платоническом дискурсе), «познание» женщины и природы идентично. Один и тот же аналитаческий процесс.

В романе великого австрийца Германа Броха «Невиновные» разговорчивая старая служанка вспоминает бывшего любовника, «специалиста» по женскому сексу: «Я и так была без одежды, и он словно раздел меня еще больше, как будто голого человека можно раздеть еще больше. Потому что стыд — все равно что еще одна одежда… Он был врач и учитель и в то же время слуга моей страсти. Сам он, казалось, не испытывал иного вожделения, кроме моего, и если я от страсти кричала, он воспринимал это как похвалу себе, как похвалу своему желанию, которое нуждалось в такой похвале, чтобы умножать свои силы. Он и был сама сила и мощь, и все это — от слабости… И все же я знала, что это дурно. Потому что это женская роль — служить мужскому вожделению, а не наоборот, и куда правильней были те парни, что не спрашивали меня о моей страсти, а швыряли по-простому наземь, заставляя служить своей».

Итак, природа, подобно женщине, провоцирует и стимулирует человека науки. В отличие от простого грубого малого, которому абы нажраться и напиться, ему необходима деликатная и щепетильная аналитика для познания секретов кулинарии и тайн женского тела.

Субъект незамысловатый срывает яблоко и ест. Субъект, отполированный цивилизацией, разрезает оное по экватору, изучает сердцевину о пяти концах, «венерину звезду»: дефлорация плода обнажает под стыдливым румянцем бешеную страсть, прав теолог Ламеннэ — яблоко содержит афродизиак. Сердцевина похожа на пупок, она и есть пупок, вернее, пуповиной будет прелестный хвостик, оторванный от яблочной ветви.

Продолжим рассуждение сие. Рабби Хаим Витал, ученик мудрейшего Исаака Луриа, утверждал древесное, переполненное соками происхождение Змия Генезы. Гибкий, упругий, мощный корень «яблони познания», он так и пишет «паддок сарим», прорастает огромным фаллосом, «имея много деток на ветках», то есть тестикулов. Ученый Гален, вспоминает рабби, советует девушке проглотить яблочное зернышко, дабы забеременеть. Михаил Пселл аналогичного мнения: ежели девица пожелает родить мальчика, ей надобно съесть фигу, если девочку — яблочное зернышко, и даже предлагает два греческих слова, долженствующих сопровождать концептуальное глотание.

Стоп.

Никакая начитанность не спасет в лабиринте магии, каббалы и геогнозиса, ибо Парацельс сказал: вселенная окружает человека, словно плоть яблока — зернышки. Выходит, про одно только яблоко можно размышлять и писать без конца. Экономия мысли и любовь к правде требуют свести помологическую сферу до крохотной дольки ботаники и агрикультуры. Так же следует поступить с прочими объектами природы и техники. Иначе пропадем в (магических?) сравнениях и ассоциациях.

Щипцы для орехов ни дать ни взять крокодилова пасть, но бывают орехи неподатливые. Такие рекомендуют брать в карман перед купанием в тропической реке.

«Ты мне приснилась обнаженной в моей постели, — строки Бенсерада, французского поэта барокко, — утром я проснулся один. Разве правда сравнится с неправдой! Божественная ложь дает мне вкусить плод, не касаясь цветка».

Стихотворение Бенсерада написано в правилах gaya scienza (раздел «любовная страсть») и основано на легкомыслии и верхоглядстве, то есть на элементах воздуха и огня. В глоссарии веселой науки «ответственность» приблизительно трактуется так: возлегая, не оплошать; «точка опоры» — backside of the moon — пухлые подвижные сферы; «честность» — сразу показать с кем (с чем) даме предстоит иметь дело. Интерпретация подобных глосс относится к сфере устной традиции. Нас возвышающий обман вырастает из тьмы низких истин.

Что означает «вкусить плод, не касаясь цветка»? Ориентироваться на впечатление от вещи, на эманации вещи (запах жаркого, хруст купюр), ориентироваться на то, что наука серьезная либо отрицает как «фактор субъективный», либо все же учитывает при большом социальном интересе. Апельсин, трактор, тарантул, бюстгальтер.(Неточно: надо говорить бюстенгальтер).

Целое больше составляющих (Аристотель), более того, целое суть крепкая семья и распадается на энное число «родственных целых», но так, чтобы «семейственность» узнавалась. Апельсиновая кожура независима от собственно апельсина, бюстенгальтер независим от собственно дамы, но все они родственны. Каковы отношения тарантула и трактора, мы не знаем. Автономность составляющих — тема бесчисленных рассказов о приключениях рук, ног, носа и т. д. «Однажды щупалец осьминога…» или «тень его восстала и посмотрела ему в глаза».

Однако эманаций, реминисценций, резонансов недостаточно. Для успеха изучения веселых наук необходима толика эрудиции и терпения, скромная, впрочем. «Много находит тот, кто мало ищет», — гласит герметическая апофтегма. (Мы используем слово «герметический», ибо арабская «алхимия» суть мать научной химии, а потому почти не имеет отношения к великой античной дисциплине).

А посему одна из кардинальных книг gaya scenza, «Гаргантюа и Пантагрюэль» Рабле не очень-то понятна тугодумам. Возьмем, к примеру, отрывок об ученом диспуте Панурга и англичанина Таумаста и поинтересуемся содержимым гульфика, точнее, брагетта Панурга. Там находились: великолепный апельсин, фрагмент бычьего ребра и две палочки соответственно черного и красного дерева. Сие важно, поскольку диспут велся на пифагорейский манер жестами и вещами. Для очень поверхностного понимания надобно знать: апельсин входит в эйдетическую цепь «солнце — герметический алмаз» (то есть озаряющий тьму); фрагмент бычьего ребра считался в средние века сильнейшим афродизиаком; черная и красная палочки обозначали на языке «двора чудес» отличного, классного вора[1]. Дабы письменно передать проблематику десятиминутного диспута, Таумасту, как известно, понадобилась большая книга.

Почетное место в номенклатуре веселых наук занимала медицина — удивительный для нас факт. Легкомысленная медицина улетучилась лишь к XIX веку. Наши предки охотно пользовались следующими рецептами:

«Ежели кто страдает икотой, плесни, добрый человек, тому за ворот в меру горячительного молока, икота от испуга прыснет и удерет».

«Укради у воробьев конопляного семени и всыпь незаметно в нос насморочной персоны. Проснется та здорова и восславит воробьиного царя».

Сотни советов такого рода напечатаны в популярной при дворе императрицы Елизаветы Петровны книге «Целительное дурачество или пользительный рецепториум Конфузия Медицинского» (С.-Пб., 1750).

Смешные эти советы относятся, очевидно, к области «шоковой терапии». Так, да не так. Почему в первом случае господин Конфузий рекомендует именно молоко? Ведь для этой цели годится и холодная вода, и горячая картошка. Почему во втором случае надобно конопляное семя воровать у воробьев, да еще упоминается «воробьиный царь»? Возможно, в шутливом тоне высказаны действительно полезные наставления, годные и для серьезных людей.

Новая мысль (после века Просвещения) отличается беспощадным дуализмом везде и во всем. Не осталось практически ни одного понятия, которое так или иначе не раскрывало бы своей противоположности. Когда говорят «шутка», за ней прячется «серьезность», когда говорят «здоровье», подразумевается отсутствие «болезни». Поэтому Эрих Фромм однажды спросил, знают ли врачи, что такое здоровье? Такой же вопрос вполне легитимен касательно главных экзистенциальных понятий: за свободой всегда маячат рабство, работа, необходимость, за добром — зло, эгоизм, страдание, за силой — слабость, упрямство, физическая или умственная неполноценность.