Александр Мещеряков - Самая красивая: природа Японии в интерпретации Сига Сигэтака

А. Н. Мещеряков

Самая красивая: природа Японии в интерпретации Сига Сигэтака

Книга Сига Сигэтака (1863–1927) «Японский ландшафт» («Нихон фукэй рон») вышла в свет 27 октября 1894 г. и сразу стала бестселлером. Уже 20 декабря она была переиздана, а 2 марта следующего года вышло третье издание. Всего же до апреля 1902 г. книга выдержала 14 переизданий. Рецензенты не отставали от читателей: к 30 ноября 1894 г. в самых различных газетах и журналах появилось 50 рецензий на эту книгу. Книга «Японский ландшафт» спровоцировала живую дискуссию, послужила отправной точкой для многих авторов, которые приступили к культурологической интерпретации природы Японии.

«Скучная» география вряд ли в состоянии вызвать тот интерес, который вызвала эта книга. «Настоящие» географы считали сочинение Сига дилетантским. Причина популярности сочинения Сига Сигэтака состояла не в научности, а в публицистическом задоре — он был первым, кто во всеуслышание заявил: природа Японии не просто хороша, она прекраснее, чем природа любой другой страны мира. И это «открытие» вызвало шквал восторгов, подавляющее большинство рецензий было выдержано в хвалебных тонах.

Сига Сигэтака был продуктом двух традиций: с одной стороны, он был потомком самураев, его воспитывал образованный на классический лад ученый, и, следовательно, Сига хорошо знал японскую литературно–художественную традицию (прежде всего эпохи Токугава, 1603–1867 гг.), с другой — он закончил сельскохозяйственный институт в Саппоро, где преподавание осуществлялось исключительно на английском языке в соответствии с западными естественно–научными установками. В связи с этим и собственное мировосприятие Сига, его сочинения и идеи несут на себе след как японского (литературно–художественного), так и западного (научно–позитивистского) наследия. Это ощущалось и современниками — во многих рецензиях на «Японский ландшафт» их авторы хвалили Сига именно за то, что ему удалось приблизить поэзию к науке, а науку — к поэзии. Собственно говоря, и сам он отмечал, что между поэзией и наукой не существует непримиримых противоречий, следует только привести эти два начала в гармоничное и сбалансированное состояние (Сига Сигэтака 1995: 331). Сочетание (временами — прихотливое или даже причудливое) науки и поэзии составляет одну из главных особенностей этого сочинения. Кто–то называл Сига японским Гумбольдтом, кто–то — японским Рескином… Все вместе это давало основания для того, чтобы назвать Сига настоящим, «эталонным» японцем.

За три месяца до выхода книги Япония напала на Китай, патриотические настроения находились на подъеме, прославление Японии в любой области находило горячий отклик. Один из рецензентов отмечал, что появление книги, воспевающей красоту японской природы, в те дни, когда раздается звон скрещенных мечей, не может не вызывать восхищения. В своей книге Сига почти ничего не говорил о политике, но рецензенты зачастую оценивали его текст исходя именно из политической ситуации. Рецензент из газеты «Синано майнити симбун» писал, что Сига Сигэтака воспевает сущность Японии, которая состоит в «непрерываемой в веках императорской династии и невиданной во всем мире красоте [японской] природы» (цит. по: Оомуро Микио 2003: 31, 36). И это при том что про династию Сига не говорил ничего.

Популярность Сига Сигэтака была настолько велика, что журнал для детей и подростков «Сёнэн сэкай» в октябре 1895 г. признал его, наряду с Миякэ Сэцурэй и Токутоми Сохо, лучшим литератором страны. Политическая элита тоже решила поощрить его. В 1895 г. он был назначен начальником департамента гор и лесов в Министерстве сельского хозяйства, потом получил должность помощника министра по особым поручениям в министерстве иностранных дел, много путешествовал за границей (в том числе совершил три кругосветных путешествия). В 1902–1903 гг. он дважды избирался от партии Сэйюкай депутатом нижней палаты парламента в своей родной префектуре Аити (на выборах 1904 г. его кандидатура не прошла, и Сига удалился от активной политической деятельности).

Вторая половина XIX в. выдалась для японцев психологически очень трудной. После двух с половиной веков добровольной изоляции усилиями мировых держав она была вынуждена открыться миру, и это «открытие» породило в японцах глубокий комплекс неполноценности, поскольку стало ясно, что Япония не обладает конкурентоспособностью в военной, экономической и иных сферах. Этот комплекс затрагивал и культуру (многим стало казаться, что японская культура недостойна внимания), и даже тело японца, которое стали считать некрасивым (Мещеряков 2006; 2009; 2011).

Однако японцев такая ситуация не устраивала, и они приложили колоссальные и весьма успешные усилия в деле реформирования страны в самых разных областях (политической, военной, экономической, культурной). Одним из средств для преодоления комплекса неполноценности стало воспевание японской природы. После открытия страны на какое–то время все рукотворные продукты деятельности японца стали подвергаться невоздержанной критике, однако японская природа избежала этой незавидной участи. Европейцы сыграли здесь большую роль: находясь в плену своих европоцентристских убеждений, многие (почти все) осуждали «нецивилизованные», отдающие «темным» средневековьем японские порядки, но мало тронутая человеком «дикая» природа этой страны производила на них сильное впечатление. В самой же Европе не тронутых человеком ландшафтов становилось все меньше.

Похвала европейцев много значила для японцев того времени. Японская земля для европейцев с практической точки зрения являлась малозначимой. Она была не только далека, она была еще и бедна ресурсами, которые интересовали Европу и Америку. Япония стала для европейцев страной природы, страной для разглядывания. В отличие от практически всей Азии Япония избежала участи стать колонией белого человека.

В Японии не было ничего «ценного», того, чего нет в других странах, за исключением пейзажей. Природа Японии производила на европейцев глубокое впечатление, и японцы, почувствовав облегчение, приступили к осуществлению национального проекта под названием «Природа Японии». Он предназначался прежде всего для самих японцев: они остро нуждались в предмете гордости, который мог бы избавить их от комплекса неполноценности и поднять настроение. Кроме того, природа много значила в деле достижения национального консенсуса. И если идеи и политические лидеры служили предметом для ожесточенных споров, то природу любили все японцы. В качестве эпиграфа к своей книге Сига Сигэтака выбрал протяженный пассаж из произведения знаменитого конфуцианского мыслителя Кайбара Экикэн (1630–1714), в котором тот говорит о несравненной и нескончаемой радости любования природой, радости, которая доступна всякому человеку — высокому и низкому, бедному и богатому. Сам же Сигэтака писал, что «красота японских гор и вод, многообразие ее растительного мира являлись и являются основой для воспитания в японцах чувства красоты» (Сига Сигэтака 1995: 321). И это чувство красоты, полагал он, — гарантия будущих успехов японской нации.

Обращение к «прекрасной» земле Японии имеет глубокую предысторию. Еще в период Токугава получает достаточно широкое хождение термин «божественная страна» (синсю), под которой понималась Япония. Имелось в виду, что земля Японии, созданная синтоистскими божествами, находится под их покровительством. Эта идея опиралась на мифы, зафиксированные в «Кодзики» и «Нихон сёки» в начале VIII в. Важно отметить, что в этих мифах речь идет не о создании человека, а о создании (порождении) островов Японского архипелага, которые, таким образом, осенены особой благодатью. Этот концепт можно считать «японским изданием» китайской теории «Поднебесной». Она предполагает, что Центр (то есть Китай) обладает несравненными климатическо–природ–ными характеристиками, которые благоприятно воздействуют на проживающих там людей — их моральный уровень, обычаи, обыкновения, здоровье и т. д. В других же регионах (странах) климат характеризуется отрицательным образом — так же отрицательно он воздействует и на людские нравы. В Японии эпохи Токугава также укоренилась эта концепция, но Центром там считалась Япония, ее земля. Таким образом, человек и его обыкновения считались производными от качеств той земли, в которой ему довелось родиться. Следовательно, мы можем определить эту концепцию как разновидность географического детерменизма. Нетрудно заметить, что при таком подходе Японии (ее природным условиям) по определению достаются превосходные и неизменные характеристики. Человеку же, обитающему в Центре, остается только одно — восхищаться этой землей. В сочинении Сига Сигэтака природа предстает в очищенном от присутствия человека виде, в этом ландшафте почти напрочь отсутствуют люди, в чем видно влияние традиционного восприятия земли как элемента первичного по отношению к человеку.