Лев Успенский - Слово о словах Страница 19

Но ведь тысячелетия назад, когда люди впервые овладевали речью, на земле еще вовсе не было говоривших живых существ, ни больших, ни малых. Никаких «учителей», никаких «помощников» у древнего человека не было. И конечно, он никак не мог «начать говорить», «овладевать языком», тем способом, каким сейчас овладевают им наши ребята, учась у других. Безусловно, детский язык не мог быть и никогда не был основой, началом «большого» человеческого языка.

Есть и другие доказательства справедливости этих возражений.

Некоторые слова и словечки, которые обычно считаются «детским лепетом», на самом деле имеют свою очень долгую и сложную историю и свое, совершенно недетское, происхождение.

Вот, например, уютное, сонное слово «бай-бай», – от одного его звука глаза слипаются. Кто, казалось бы, мог его выдумать, кроме засыпающего в теплой кроватке ребенка?

Однако, заглянув в словарь «взрослого» русского языка, мы рядом с «бай-бай», рядом с «баиньки», «баюшки», рядом с выражением «баюшки-баю» встретим самый настоящий, да еще старинный, русский «взрослый», глагол «ба´ять», подлинно русское существительное «байка». «Баять» значит: «рассказывать»; «байка» – «сказка». А сочетание слов «баюшки-ба´ю», несомненно, значит: «я тебе сказываю сказочки». И конечно, оно родилось вовсе не в речи малышей, а в устах матерей и бабушек, которые «убаюкивали» своих любимцев, рассказывая над их колыбельками бесконечные дремотные сказки-байки16.

Точно так же языковед скажет вам, что детское словечко «ладушки» (мы его теперь неверно понимаем как «ладошки») на самом деле очень древнего и любопытного, но совершенно «взрослого» происхождения. Детская песенка «Ладушки, ладушки, где были? – У бабушки!» распевалась тогда, когда нашего слова «ладонь» еще и не существовало на свете: наши предки вместо «ладонь» употребляли слово «доло´нь»17. Слово же «ладушка» было в те времена словом не только «детского», но и самого что ни на есгь взрослого языка. В «Слове о полку Игореве» несчастная и милая Ярославна горько взывает к ветру, Днепру-реке и солнцу:

"О ветер-ветрило!.. Зачем мечешь ханские стрелы на воинов моего лады?

...O Днепр-словутич! Принеси моего ладуко мне, дабы я не оплакивала его по зорям!

...Светлое и пресветлое солнце! Зачем ты палишь горячими лучами воинов моего лады?"

Тут везде слово «лада» означает «любимый», «муж». Но оно и вообще значило «милый сердцу». У А. К. Толстого в одном из стихотворений говорится:

Порой веселой маяПо лугу вертограда,Среди цветов гуляя,Сам-друг идут два лада.

Толстой стилизует речь, подражая языку Киевской Руси, и у него здесь «лада» значит «влюбленные», «милые», «жених и невеста». Так удивительно ли, если любящие матери нашей древности называли своих маленьких «чад» «ладами» или «ладушками»? А тогда ясно, что детская песенка, доставшаяся нам от тех времен, означает просто: «Милые детушки, где вы были? – У бабушки!» Вот, оказывается, из какой глубины прошлого дошли до нас ее слова: а мы-то думали, что их чуть ли не сегодня изобрели младенцы, научив заодно им и своих родителей!

Ясно, что теория, по которой человеческий язык создался из детского лепета, не заслуживает большого внимания. Кое-какие детские словечки («ням-ням», «бяка», «мама», «папа») живут в каждом «взрослом» языке. Но их в нем очень немного, и родились они не до создания «взрослого языка», а после него. Их создали, приспособляясь к ребяческому лепету, родители и воспитатели; малыши очень редко говорят друг другу «пойдем тпру-а» или «будем баиньки». Это не детский, а скорее мамин и бабушкин язык.

Значит, и «вау-вау» теория и «ням-ням» теория не удовлетворили нас. Осталось познакомиться с третьей такой теорией. Ее, равняясь по первым двум, можно было бы насмешливо окрестить, скажем, «ух-ух» или «брр-брр» теорией. Но в науке она носит важное название «теории непроизвольных выкриков».

ТЕОРИЯ НЕПРОИЗВОЛЬНЫХ ВЫКРИКОВ

О чем она говорит?

Человек неожиданно коснулся накаленного предмета. Отдернув руку, он непроизвольно вскрикнул: «Ой!» Вскрикнет русский, вскрикнет негр, таджик, чукча, англичанин или полинезиец. Закричат обязательно, помимо воли.

При этом вряд ли кто-нибудь из них разразится хохотом или произнесет нечто вроде «тюрлю-тютю!». Все одинаково выкрикнут: «Ой!», «Ах!», «Ох!», «Уф!» Очевидно, именно эти восклицания естественны, свойственны всем людям, где бы они ни жили.

От чрезмерного холода все мы содрогаемся: «бррр!». Жара вызывает возглас наподобие «фффу!». Это не зависит от нашего намерения, приходит на язык само собой, у всех одинаково.

Так, может быть, следует думать, что примерно такие же непроизвольные выкрики и послужили тысячелетия назад первой основой нашего языка?

Древний человек кинулся в реку и вдруг закричал? «бррр!». Остальные, слыша это, поняли: «Эге! Вода-то холодновата!» – и уже осторожнее лезут в нее. Очевидно, возглас «бррр!» что-то значит. Так почему же не воспользоваться им, чтобы всегда сообщать другим свое ощущение холода? Почему непроизвольный выкрик не превратить в слово, употребляемое уже произвольно?

Если было так, язык, вероятно, и родился бы из подобных полувздохов-полустонов, из тех «ахов» и «охов», от которых человек, безусловно, не мог удержаться, даже когда был еще «безъязычным» существом. Но так ли это?

Этому можно было бы поверить, если бы нам доказали, что слова, обозначающие сильные непроизвольные чувства, одинаковы во всем мире, у всех людей. Но этого как раз и нет.

Даже наиболее обыкновенные междометия, те самые, которые прямее всего эти чувства выражают, и они в различных языках совершенно не похожи друг на друга.

Наше обыкновеннейшее «ну» будет звучать:

По-французски

э-бьен!

по-английски

уэлл! (или: уай!)

у турок

xaйли´ (или я!)

в киргизском языке

койчу´ (или: бол!)

Смех – один из самых непроизвольных выкриков человека: попробуйте-ка не смеяться, если вас смешат!

Однако наш глагол «смеяться», «хохотать» на другие языки переводится так:

по-французски

рир

по-немецки

ла´хен

по-английски

лаф

по-турецки

гюльме´к

по-киргизски

каткыруу´

по-японски

бара´у

по-фински

на´ураа

и так далее

Попробуйте отыщите в этом пестром разнообразии следы первоначальных, будто бы общих у всего человечества «выкриков»!

Сто´ит заметить и еще одно интересное обстоятельство: понятие «смех» будет на разных языках передаваться такими словами:

по-русски

–

смех

по-французски

–

ри

по-польски

–

сьмех

по-итальянски

–

ри´за

по-чешски

–

смих

по-румынски

–

рыс

по-болгарски

–

смях

по-испански

–

ри´са

и смех

Почему-то у одной группы народов эти слова между собой схожи. Схожи они и у народов другой группы. А вот между этими группами ничего общего нет.

Как это объяснить? Может быть, русские, чехи и поляки смеются похоже друг на друга, но совершенно иначе, чем румыны, французы или испанцы? Но ведь это неверно: смех действительно одинаков у всех народов земли!

Значит, дело вовсе не в этом. Просто у одних, близких между собою по языкам, народов слово «смех» образовалось от одного корня, у.других – от совершенно иного. А к звукам самого «непроизвольного выкрика» – хохота – ни то, ни другое слово не имеет ни малейшего отношения. Между звуками «ха-ха-ха» и словами «ри´за», «смех», «каткыруу´» связи не больше, чем между словом «лев» и рыжей шкурой этого зверя или его хвостом с кисточкой.

Нет, видимо, и эта «теория» ничего не объясняет нам в важном вопросе – откуда люди взяли свой язык.

Да и на самом деле, все три теории, с которыми мы познакомились, стоят на том, что язык создан самой природой человека или взят им из природы, его окружавшей. Это природные теории языка.

Но «природа» везде и всюду одна. Птицы и звери.кричат всюду одинаково; малыши «гу´лят» и «ува´кают» в Азии, как и в Европе; люди смеются, плачут, отфыркиваются и на мысе Доброй Надежды точно так же, как на Новой Земле. А говорят они везде по-разному. Почему же это?

Звуки природы слышат и звери. Их детеныши тоже бормочут что-то по-своему. От боли издают «непроизвольный выкрик» и кошка и лягушка. Так почему же из всех живых существ только один человек сумел превратить эти «дразнилки», «ахи», «охи», детский лепет и плач в нечто величавое и могучее, в свой язык?

Видимо, самого главного все эти теории не объясняют. Они идут к решению загадки по неверному пути. А правильный путь известен нам: его еще в прошлом веке наметили перед нами великие мыслители и ученые Маркс и Энгельс.