User - БИБЛЕЙСКИЕ СТРАСТИ

БИБЛЕЙСКИЕ СТРАСТИ

Муки творчества

— Плодиться и размножаться? — с сомнением пробормотал Адам, обходя обещанную жену по кругу. Лилит сидела в серёдке костра и смущённо ёжилась. — Но как?..

Вместо того, чтобы ответить, Господь сдёрнул измазанную глиной тряпку со статуэтки.

Поражённые до глубины души, Адам и Лилит прикипели к композиции взглядами.

— Ну, по крайней мере, я это так вижу... — через некоторое время пояснил Господь, обеспокоенный сильно затянувшимся молчанием.

Адам и Лилит одновременно перевели на него глаза, затем переглянулись и покачали головами.

— Не думаю, что получится, — заметил Адам. — Тему "хочется", насколько я понимаю, лучше вообще пока не затрагивать.

— Нет, ну почему же не получится, почему же...

Господь прищурился и уставился на Адама сквозь растопыренные большой и указательный пальцы. Мужчина тут же застыдился и спрятался за куст ежевики. Некоторое время Господь задумчиво изучал куст глазами, затем перевёл взгляд на Лилит и начал что-то прикидывать в уме, шевеля пальцами и бормоча вполголоса об осях и сантиметрах. Пламя густо покраснело.

— Может, лучше всё-таки женщину?.. — осторожно поинтересовалась из куста голова Адама.

— А это тебе кто? — возмущённо всплеснул руками Господь. Адам испуганно втянул голову в плечи и опять исчез из виду.

— Откуда ты можешь знать, как выглядит женщина? — продолжал кипятиться Господь. — Я её придумал как концепцию — значит, мне и решать, кто женщина, а кто нет! Сказал, женщина — значит, женщина!

Куст молчал. Пламя заслонило Лилит от Господа, образовав зыбкое огненное полушарие.

— И вообще, каждый художник имеет право на самовыражение, — с вызовом заметил Господь.

Сад не возразил ни единым звуком. Тишину с удовольствием нарушала лишь мирная пара кроликов, которой ни до чего не было дела.

— Ладно, вылезайте, — уже более мирным тоном скомандовал Господь.

Из куста, почёсываясь, выбрался Адам. Языки огня опали, и в костре опять обрисовалось гибкое тело Лилит.

— Что вас не устраивает? — вопросил Господь, скептически прищурившись.

— Это извращение, — хором заявили Лилит и Адам.

— Причём не сказал бы, что приятное, — добавил Адам, окинув глазами Лилит. Та ожгла его возмущённым взглядом и отвернулась.

— Но это же высокое искусство — объединить необъединимое! — воскликнул Господь обескураженно.

Оба создания упрямо молчали. Господь презрительно скривился и махнул на них рукой. Бунтовщики переглянулись и облегчённо вздохнули.

Подчёркнуто не замечая безмолвную беседу, Господь щёлкнул пальцами, и перед ним воздвигся гончарный круг с огромной лепёшкой влажной глины.

— Какую тебе женщину надобно, привереда? — благодушно спросил Господь у Адама, ощущая прилив вдохновения. — Крылатую? Шестигубую? С массажными щупальцами? Давай, заказывай, не стесняйся. Я тебе сейчас такой эскизик предложу — это будет что-то с чем-то...

— Нет-нет, — поспешно замахал руками Адам, — не надо с чем-то, лучше чтоб была такая как я. Двуногая. Беспёрая.

— Да мне за тебя до сих пор стыдно, — буркнул Господь. — Сотворить по своему образу и подобию — это всё равно что расписаться в отсутствии фантазии. Вот она, к примеру, — другое дело. Шедевр в своём роде.

Смущённая Лилит благодарно полыхнула.

— Ничего, меня и такое устраивает, — Адам удовлетворённо оглядел своё тело. — Лишь бы мы с женой естественно выглядели... — он покосился в сторону скульптурной композиции, — хм... в любой момент.

Господь ехидно улыбнулся.

— Если сделаю жену в виде точной твоей копии, то, боюсь, меня не поймут. И в первую очередь ты сам — в некоторые моменты.

Адам озадаченно поднял брови и задумался. Чем дольше он думал, тем более причудливые и неприятные картины возникали у него в голове.

— А что если взять меня за основу и внести несколько символических изменений? — вдруг осенило его. — Ну, скажем, так...

Адам отлепил маленького себя от изогнувшейся в экстазе фигурки Лилит и начал ковырять глину прутиком.

Господь беззвучно ахнул; от такого святотатства у него перехватило горло.

— Положи на место сейчас же! — проревел он, как только обрёл дар речи. — Это же произведение искусства, чурбан ты эдакий!

Ещё не затвердевший и изрядно покорябанный Адам выпал из рук мужчины и шмякнулся на лежащий в траве камень. Рассвирепевший Господь подобрал с земли чуть помятую, но невредимую фигурку, сдул с неё песок и ткнул дрожащему Адаму в лицо.

— Вот такой она и будет, — мстительно заявил он. — Сам захотел.

Адам расширенными глазами осмотрел будущую жену и тихо застонал.

— А как же фантазия, право на самовыражение? — сделал он неуклюжую попытку подольститься.

— Никакой фантазии, — отрезал Господь. — Будет одна голая реальность.

— А я? А мне? — пискнула всеми забытая Лилит. — Я тоже мужа хочу. Примерно такого же, как я.

Адам и Господь обернулись в её сторону, наткнулись на жалобный взгляд жёлтых глаз и почувствовали уколы совести.

— Хорошо, сначала тебе, — буркнул, остывая, Господь. Одним щелчком он сменил глину на комок чистого пламени и крутанул гончарный круг. Под божественными пальцами огонь извивался как живой; со стороны казалось, что он сам собой переливается в задуманную форму.

Наскоро оживив творение, Господь с гордостью повернулся к Лилит и вдруг остолбенел: во время работы он напрочь упустил из виду её облик.

— За что, Господи? — заскулила Лилит. — Я ведь не такая привередливая, как этот волосатик, пускай уже будет двуногий, но хотя бы беспёрый...

Из больших глаз саламандры потекли слёзы. Ослепительные капельки огня падали на угли и прожигали их насквозь.

— Ну... — Господь смущённо почесал в затылке. — Я же вам не копировальное устройство, я Творец всё-таки. Могу и увлечься немного. Да ладно тебе, смотри, какой красавец получился — загляденье! Неужели не нравится? Или, может, тебе сгодится? — с надеждой обернулся он к Адаму. — Двуногий всё-таки, пускай и в перьях. К тому же последний писк современного искусства...

Юный феникс нахохлил огненные пёрышки и недоумённо клекотнул.

Сапожник

Шаг, ещё шаг, облако пыли, не дышу, шаг, снова шаг, много шагов, острый камень, вспыхивает и мгновенно уходит боль, шаг, шаг, шаг, шаг... И серое марево впереди.

Я всегда видел странные вещи. Ещё ребёнком я замечал, как на мутном диске восходящего солнца мельтешат юркие крылатые тени. Со страхом наблюдал, как резкие порывы бриза полосуют берег полупрозрачными зубами и оставляют раны, источающие белёсую жидкость. Правую руку дяди Езекии мои глаза одно время видели высохшей и скрюченной; её контуры часто не совпадали с призрачными линиями настоящей конечности, поэтому Езекия казался мне трёхруким. Однажды вырвавшийся с соседнего двора бык зацепил рогом дядино плечо и повредил какую-то жилу. Лекарю удалось его выходить, хотя Езекия потерял много крови, однако за эти несколько месяцев рука действительно высохла и скрючилась.

Я никогда и никому не рассказывал о своих видениях. Сначала из-за детской боязни того, что воплощённый в слова ужас обязательно явится рассказчику. Став постарше, я обнаружил, что никто больше не видит скопищ летающих воздушных пузырей, отливающие зеленью лужи на песке и многое другое, — и испугался своего открытия: слыть бесноватым не хотелось. Надо учиться быть как все, решил я. Проходить не моргнув глазом через колышущуюся стену из мелких крылатых точек, пить воду, пронизанную ледяными остриями... Страх оказался хорошим учителем.

Лишившись руки, Езекия с согласия отца взял меня в помощники — своих детей у него не было. Сапожником он был отличным, но объяснять умел плохо, мастером я так и не стал, и дела у нас шли так себе — едва хватало на жизнь. Через несколько лет дядя заболел и умер, я унаследовал его мастерскую на холме, однако расширить дело так и не смог: работников нанять было не на что, обувь приходилось тачать самому. Чем я и занимался весь день напролёт.

В то утро я сидел в тени дома и размечал заготовки, стараясь, чтобы в отходы ушло как можно меньше кожи. Работа была сложной и кропотливой, я полностью сосредоточился на ней и не отвлекался на посторонние звуки.

Лишь когда стали отчётливо слышны назойливое бряцание и громкая чужая речь, я поднял голову и прислушался. Дорога, опутавшая холм, делала петлю недалеко от моего дома, поэтому прохожих можно было видеть издалека. Я подошёл к низенькой, в пояс, ограде и, заслоняясь руками от слепящего солнца, всмотрелся в идущих людей.

Внизу, разбившись на небольшие группы, шёл римский отряд. Голова неровной колонны скрывалась за оливами, заслонявшими изгиб дорожной петли, — лишь начищенные шлемы блестели сквозь пыльную листву, — так что я временно сосредоточил внимание на замыкающих. Позади всех, изрядно отстав от других, неторопливо вышагивали четыре копейщика, между ними я разглядел Симона из Кирены, гостя старого Иошавама. Большой деревянный крест пригибал Симона к земле, было видно, что силы его на исходе. Ниже по дороге, шагах в двухсот, волновалась большая толпа горожан; оттуда слышался плач, звучали гневные восклицания, но никто не смел приблизиться к вооружённым воинам.