Алексей Чадаев - Диалог первый, Гора, Диалоги с Теэтетом

Чадаев Алексей

Диалог первый, Гора, Диалоги с Теэтетом

Алексей Чадаев

_Диалоги_ _с_ _Теэтетом._

_Диалог_ _первый._ _Гора._

Москва, 2000. Теэтет, Алексей.

Теэтет: Я устал, Алексей. Это невероятно, но у нас в городе не было и ничтожной доли той сложности, которую я проницаю у вас. Мы могли рассуждать с Сократом о самых трудных областях, о знании, но это мне казалось целым и цельным. Перерывая же горы вашей премудрости в словах и знаках, языках, областях гнозиса, я вижу только эту гору слов и знаков и ничего в ней. Я не могу понять, как вы ещё живёте, и как можно, имея с одной стороны столько знаний, не иметь ни одного целого знания. Как можно судить о знании, имея в уме лишь клочки и обрывки, выдернутые по произволу из этой горы, подобной свалке некогда полезного мусора? Я уже в затруднении о том, стоит ли благодарить богов за возможность узнать ваше знание, больше чем за шестьсот олимпиад вами взращенное, или впору посыпать голову пеплом.

Алексей: Hе иначе, ты попросту обессилел, переоценив свою возможность проникнуть в эти новые для тебя глубины. Должен признаться, я и так в восхищении. Я высоко оценивал знакомую мне по книгам и книгам о книгах вашу мудрость, но не мог и предположить, что у вашего познания есть сила для того, чтобы в короткое время изучить новые языки, осознать и оценить столько новых понятий, да и вообще что-либо понять у нас.

Теэтет: Да нет же, Алексей! Я вижу, что могу и дальше обымать эту гору столько времени, сколько дадут мне боги, даже осознавая то, что и у самих богов не хватит времени на то, чтобы её объять, ибо она бесконечна. Hо стоит ли обымать гору, если знаешь, что это гора мусора, в коей могут, впрочем, попадаться и жемчужины, также уже ставшие мусором. Ведь в вашем мире вовсе нет ничего недоступного пониманию, кроме лишь целого, и в этом-то главное затруднение. Ваше знание о целом не стоит выше других знаний, оно лишь одно из отделений знания, таких же, как другие, а отделение не может познавать целое, поэтому такое знание бессмысленно. Ваше знание о целом - наподобие игры: как дети делают из тряпок и шерсти фигурки животных, так и вы в своем сердце делаете простые фигурки, подобия познаваемых вещей, и думаете, что сделать так, чтобы эти фигурки были более похожи на то, что они изображают - и есть взойти на высоты познания.

Алексей: А вы познавали иначе?

Теэтет: Знаешь, я отчего-то думаю, что иначе. Что мы исходили из какого-то простого центра, задавая вопросы и проясняя неясные детали знания об отдельных вещах, и этот простой центр вовсе не был только рядом первичных допущений, который можно как раз считать похожим у вас и у нас. Этот простой центр и был нашим знанием о целом, которое было прежде всякого знания. Он жил в нас и мы, кажется, жили в нём, но это был не город, то есть не то, что вы называете культурой, а нечто другое. Все мудрецы пытались назвать что-то этим центром, первоначалом - каждый то, что ему больше нравилось - в этом мы и вы похожи. Фалес - воду, учителя веры - бога, а ваш Маркс - материю, Hо вы, кажется, теперь разуверились вовсе в самой возможности отыскания такого центра, последовав окончательно Протагоровой мудрости, что человек сам по себе и есть мера всех вещей, и сколько на земле людей, или их сообществ, столько и есть этих центров. Отсюда и есть ваше знание, которое я так неучтиво наименовал горой мусора. Вы выдираете из неё какие-то отдельные куски, склеиваете их и смотрите, что получится. А потом вновь раздираете и склеиваете по-иному, и получается впрямь нечто иное. Так и делают все ваши мудрецы, которые исследуют целое. А другие не делают и этого: они из той же горы выдирают один кусочек, и под микроскопом исследуют его вдоль и поперёк, всю жизнь до самой смерти, а потом передают ученикам, для ещё дальнейшего углубления. Ученики же всякий раз стремятся разорвать и без того малые кусочки, поделив их на области, и исследовать каждый свою.

Алексей: Убийственно точно! И попросту убийственно - тоже.

Теэтет: Увы, но, склеивая куски, вы даже не затрудняете себя эстетической оценкой того, что получается при склеивании. Вы творите безобразные, неряшливые смеси, химер, а не кентавров, словно чувства вкуса ни у кого из вас никогда не было.

Алексей: То, что ты рассказываешь, друг мой, есть не просто аллегорическое сравнение. Именно химеры - то, чем в моё время занимаются едва ли не все художники, зачастую беря предметы для склеивания из действительного мусора. После они выставляют их на выставках и продают как предметы искусства. Причём ценится именно смелость идеи о том, что можно соединять между собой те или иные предметы, которые раньше считались несоединимыми, смелость оксюморона.

Теэтет: Верю, наверное это так и есть. Только не вижу никакой смелости в том, чтобы сооружать эти ваши, так сказать, сандалии всмятку. Много ли смелости в том, что больше всего походит на детскую игру? Hо ведь вот ещё что: вы же, склеивая, не создаёте завершённых хоть сколько-нибудь форм! Ваши композиции из обрывков есть лишь просто большие обрывки сами по себе, и вы разучились делать их жизнеспособными. Химера могла ходить и даже крепко портить жизнь кое-кому, а ваши конструкции из кусков и обрывков суть такие же куски и обрывки, как если бы у той же химеры не было вовсе никакой головы и сердца! И не только в живописи или искусствах, но и в знании, да и в самих людях делается то же самое: ваши люди - это какие-то обрывки, или на худой конец инструменты, способные делать только что-нибудь одно то, что они умеют и чему их научили. Ваш сапожник умеет только тачать сапоги, есть, пить и спать, не зная ни философии, ни гимнастики, ни геометрии, ни чего-либо ещё.

Алексей: Ты вконец раскритиковал нас, Теэтет. Должен тебе сказать, правда, что ты не первый, кто думал здесь об этом...

Теэтет: Я даже не знаю, как тут быть и как жить в вашем мире, когда любая ваша мысль была уже кем-то промыслена из людей до вас, вне связи с тем, знаете вы об том либо нет. Hо лично мне в этом плане проще, ибо я живу гораздо раньше, чем все твои мудрецы, которых ты называешь. Думаю, и тебе надо быть как я, то есть жить в вашем веке как бы в моё время, а может и более раннее, когда вся эта гора премудрости была лишь маленьким муравьиным холмиком.

Алексей: Значит, она была!

Теэтет: Вероятно была, но взойти на неё было под силу человеку. У вас она выросла до неба, и всё человечество вместе не сможет устроить так, чтобы кто-то один на неё взошёл. Зато очень даже может кидать на неё ещё камни и землю, чтобы она становилась всё больше и больше. И гора состоит далеко не из одного только знания - там ещё много предрассудков, догадок, исторических последствий, запретов и другого, а ещё там очень много чувствований, вовсе к знаниям никакого отношения не имеющих. И всё это перемешано, лежит без всякой возможности разобраться в этом.

Алексей: А как мне жить здесь как ты?

Теэтет: Как ты так ставишь меня на место мудреца, рассказывающего вам, как жить? Да ещё после долгого моего рассказа о том, что я в вашей премудрости ровно ничего не понимаю. Прочитав вашу историю, я понял, что вы не сможете одним ударом покончить с прошлым, отказаться от всего наследия и вернуться на шестьсот олимпиад назад, либо же начать всё заново. У вас уже не осталось сил на это; впрочем, едва когда-либо они были, ибо вы уже неоднократно пытались это сделать. Я думаю, так нельзя делать вообще. Я думаю, человек есть не мера всех вещей, но безусловно мера своего опыта как части опыта всех людей, и потому он должен познавать мир творя, то есть он может познать мир ровно настолько, насколько он сам в нём что-то сотворил, и былой опыт здесь не помеха, а напротив, полезное дополнение. Главным же было и остаётся прекрасное, и не надо поражать всех смелостью, а лучше бы поражать всех красотою того, что ты делаешь. Я это понял в коринфском лагере, когда меня, раненого и больного дизентерией, восхваляли за доблесть в битве, а я помнил лишь чужие кишки, выпущенные моим копьём. Ваши смелые творцы точно так же выпускают миру кишки своей смелостью, соединяя различные обрывки и куски, взятые из этой горы мусора, и выставляя их напоказ, они уродуют мир и лишают его жизни. Так же и философы, которые так поступают. И опыт предков можно использовать только тогда, когда он может послужить красоте того, что ты творишь.

Алексей: А как же быть с теми мыслями, которые до тебя уже промыслены, и той красотой, которая до тебя уже создана?

Теэтет: Проживать их заново, только и всего. И забыть о том, что автор той или иной мысли или картины имеет на неё хоть какое-то право: он теряет его, как только она закончена. Любая мысль, любая книга, любая картина принадлежит всем, кто с ней соприкасается. Я вижу, что в вашем мире это невозможно, ибо у вас люди торгуют своими идеями и своим авторитетом, как товаром, зарабатывая ими на жизнь или заслуживая уважение в обществе, а значит никогда не отдадут своё право на авторство чего бы то ни было, но поверь мне - если вы сможете перестать приклеивать своё "я" на самом видном месте каждого из своих трудов, то ваше знание обретёт свою целостность, ибо в конечном счёте любыми своими творениями каждый человек обязан тому опыту, который он приобрёл от остального человечества, и, значит, автором любой мысли является не человек, а всё человечество, и право имеет на неё оно целиком, в лице каждого своего представителя. Только так из горы мусора можно построить лестницу вверх, ибо само человечество будет цельным, а значит, и его знание будет цельным, и знание о целом будет выше других знаний.