Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №10 за 1980 год

Створ у Черного Гольца

Репортаж с ударной комсомольской стройки

Над Магаданом висело какое-то очень далекое солнце, и я уже подумывал лететь в Синегорье самолетом, как вдруг погода резко переменялась, задул порывистый ветер, принесший плотные клубы низких туч. На город лег занудливый, холодный дождь, и тогда я решил добираться до Колымской ГЭС рейсовым автобусом, который теперь ходил по маршруту Магадан — Синегорье. Была и еще одна причина, подтолкнувшая меня к автобусной станции — хотелось. Опять увидеть череду знакомых колымских гор.

Я не в первый раз ехал по трассе, знаю ее если не лучше, то и не хуже многих шоферов, но всегда, в любое время года — зимой, весной, осенью или летом, — проезжая но ней, поражался бескрайности невысоких сопок, поросших кедровым стлаником, или сопок с осыпающейся породой, на которой каким-то чудом держатся несколько лиственниц, угрюмых и неприветливых. Эта бесконечная гряда гор убаюкивает своей монотонностью, и многие водители тяжелых машин, дабы не заснуть и не свалиться в пропасть, подвешивают в кабине котелок, чайник или что-нибудь гремучее.

Около Дебина автобус свернул с широкой Колымской трассы на узкую насыпную дорогу, и пассажиры, большей частью молодежь, начали подтаскивать вещи к выходу. Я почувствовал, как невольно засосало под ложечкой в предчувствии близкой встречи с Синегорьем, которое помню бог знает с каких пор.

...В Пионерный, как девять лет назад называлось будущее Синегорье, мы летели вдвоем с геодезистом Кудрявцевым, который вбивал здесь первый колышек.

— Двенадцатого февраля это было, — говорил Кудрявцев под шум вертолетных лопастей. — Морозище жуткий, градусов пятьдесят, не меньше. Ну; мы по зимнику, сколько могли, проехали, а дальше пешком потопали. Больше часа пробивались по снежной целине, наконец начальник ПТО Поляков остановился и говорит: «Здесь». Это и была точка разбивки первого базиса. Оглянулся я, а вокруг лес, сопки и, казалось, верные снега. Не поверишь даже жутко стало. Произвели мы тогда съемку на месте будущего поселка, забили первые два штыря. Так что днем рождения Синегорья можно считать 12 Февраля 1971 года.

Я слушал тогда Кудрявцева, а сам не мог оторваться от иллюминатора, под которым далеко внизу пробегала чахлая колымская тайга и в нее врезался, рассекая надвое, коротенький еще аппендикс будущей дороги, по которой, словно муравьи, взад-вперед сновали тяжелогруженые машины. Наконец вертолет лег на левый борт, на расчищенной бульдозерами площадке промелькнуло несколько вагончиков, машина задрожала, зависая над деревьями, и мягко опустилась.

Когда мы с Кудрявцевым выскочили из гудящей машины, то я был поражен увиденным: четыре года, как я не был здесь, и поэтому, улетая из Москвы, надеялся увидеть колоссальную стройку, с техникой, кранами, сверкающими молниями электросварок. Оказалось же, что мы приземлились на заболоченной полянке, окруженной со всех сторон чахлыми деревцами и кустарником и только откуда-то издалека раздавался перестук топоров да неподалеку красовался сбитый из негодных досок и листов фанеры сарай, на котором висела огромная, от руки написанная вывеска «Аэропорт Надежда». Из раскрытой двери сарая выглядывала ушастая морда черной дворняги.

В растерянности я посмотрел на пилота, который тоже вылез из кабины размять ноги, а над нами уже кружились мириады комаров. Им было наплевать на шум вертолета, запах бензина и исходящий от нас запах репудина.

— А где же... — не успел спросить я, как вдруг откуда-то из-за кустарника донесся оглушительный треск, и на поляну выскочил до капота забрызганный грязью вездеход. В открытом кузове стояли обмотанные тряпками от комаров Гена Лободов, Алексей Алешин и Виктор Калашников. Так я познакомился с пионерами-синегорцами, которых одними из первых забросили сюда в лютую зиму 1971 года.

Возглавлял ту первую колонну кавалер ордена Трудового Красного Знамени коммунист Владимир Иванович Похлебин. Тогда по зимницу к двум колышкам, что сиротливо торчали из промерзшей земли, пробились три машины: два ЗИЛа с прицепами и автокран. Один ЗИЛ был загружен строительным материалом, второй тащил на прицепе вагончик со стекловатой. К разметочным колышкам они подошли в девять вечера, когда тайгу накрыла жестокая и беспощадная ночь, а спиртовой столбик на градуснике упал за отметку — 50°. Разгрузились, отцепили вагончик, и оба ЗИЛа тут же укатили обратно, оставив десант один на один с тайгой. Надо было обживаться, и они, не теряя времени, тут же очистили вагончик из-под стекловаты, установили в нем «буржуйку», затем втолкнули в сугроб передком автокран, и он тихо урчал, работая на малых оборотах. Так они и жили, подготавливая площадку для приемки грузов и вагончиков. В свободное время охотились на куропаток, благо у Лободова было с собой ружье.

Вспоминая то время, экскаваторщик Владимир Мацуков рассказывал мне впоследствии.

— Этот год я запомню навсегда. Приехал-то я с Чирейской ГРЭС и сразу же попал в лютый, морозный край, хотя стоял март месяц. Заснеженные лиственницы, и сквозь морозную дымку — солнце. Наши вагончики тогда приткнулись вкривь и вкось, а в узких проездах — бульдозеры, буровые станки. Место-то здесь болотистое, жидкое. А среди всей этой суеты на краю площадки сиротливо стоял новенький польский экскаватор, изготовленный для работы в умеренном климате. Представляешь себе, в марте его намертво схватило колымским морозцем, и мы с помощником кутали его в тряпье, словно ребенка малого...

Десанту синегорцев предшествовали не менее трудные изыскательские работы.

Когда Николай Емельянович Карпов впервые увидел Черный Голец, на котором предстояло вести бурильные работы, его, опытного изыскателя, теперь уже начальника комплексной экспедиции, охватила паника, он никогда не видел более «замусоренного» и неудобного для бурильных, работ места, чем эта сопка. Высотой в 120 метров от подошвы по вертикали, она пестрела проплешинами щебенистой осыпи, в человеческий рост валунами. К тому же склон, обрывисто падающий в Колыму, почти до самой воды был покрыт кедровым стлаником и лиственницами, которые надо было выкорчевывать вручную, потому что никакая техника не могла туда забраться.

И, глядя на эту неприступную сопку, Николай Емельянович со своими ребятами начал аммонитом, кирками и лопатами расчищать площадки под буровые станки. Когда первая площадка была зачищена, перед людьми встала другая задача: как на такую высоту поднять технику. Вот тогда-то к Карпову в палатку и пришел капитан водометного катера Федор Петров, который вел из Дебина баржу с оборудованием.

— Емельяныч, — начал он прямо с порога, — мы тут с ребятами покумекали, и вроде порешили, как станок-то на Черный Голец втащить.

Карпов поднял голову от топографической карты, с недоумением посмотрев на речника, спросил.

— Это как же?

— А очень просто. Правда, риск большой — замялся Петров.

Белесое северное солнце едва вызолотило вершины лиственниц на Черном Гольце и горе Избранной, между которыми несла воды Колыма, а Петров со своими ребятами и бригадой бородатых бурильщиков, развернув кормой юркое суденышко, уже завел трос катерной лебедки за «мертвяк» и закрепил конец за раму, на которой была установлена махина станка. Когда все было готово, выжидающе посмотрел на Карпова. «Давай!» — махнул рукой тот.

Капитан широко, всей грудью вдохнул воздух и дал команду. И тут же движок взревел всеми своими лошадиными силами, трос натянулся словно струна, в какую-то секунду показалось, что он не выдержит, лопнет, но вдруг станок качнулся и нехотя, забирая сантиметр за сантиметром, медленно пополз по склону вверх.

Николай Емельянович все это наблюдал в напряжении. Но комары мешали сосредоточиться, от их укусов распухли лицо и руки, а Карпов не мог заставить себя уйти отсюда хотя бы на минуту.

Виток, еще виток. Казалось, этим метрам не будет конца Федор Петров, согнав на берег команду, стоял около лебедки и следил, как кольцо за кольцом наматывается на блок стальной трос. Отсюда, с катера, он не видел, что делалось на сопке, — деревья и густой кедровый стланик скрывали буровой станок от глаз, но трос наматывался на блок — значит, наверху все шло хорошо. Вдруг лебедка словно споткнулась, натужно взревела, капитан почувствовал, как мелкой дрожью забился катер и медленно пополз кормой вверх. Петров заскользил по накренившейся палубе, ухватился за скобу. Почти повиснув на руках, он видел, как его катерок ползет и ползет на берег. Вот уже вся корма на суше. Мощная струя водомета ударила в монолит гранита и искрящимися, холодными брызгами рассыпалась в воздухе, окатив капитана с головы до ног.

Когда на самой середине сопки махина станка уперлась в почти отвесную скалу, Николай Емельянович бросился к тросу, который звенел уже как струна и готов был вот-вот лопнуть, схватил отжимное бревно и, рискуя каждую секунду жизнью, просунул бревно в какую-то расщелину между станком и скалой.