Серебряная лоза - Олли Бонс Страница 27

Бросив шляпку на стойку, она вошла в мастерскую, и нечего было и думать о том, чтобы улизнуть.

— Ковар, — с лёгкой укоризной произнесла дочь мастера, — поговори со мной. С того дня ты так усердно меня избегаешь. Мне казалось, прежде ты глядел на меня иначе, будто и я тебе не безразлична. Всё ждала, что ты заговоришь об этом первым, но ты, похоже, и не собирался. Может быть, я ошиблась и зря смутила тебя своим признанием?

— Грета, — тяжело сказал хвостатый, позаботившись о том, чтобы их разделял стол, — подумай только, кто ты и кто я. Те твои слова — самое дорогое, что у меня есть, а большего мне и не надо. Жизнь тебе губить я не посмею. Встретишь ещё того, кто лучше тебе подходит, и будешь счастлива…

— Прошу, не нужно решать за меня, в чём моё счастье, — возразила Грета. — Другого такого я не найду и искать не собираюсь. Да и ты слишком уж тревожишься по пустякам…

— То, что ты подвергнешься насмешкам, пустяки для тебя? Что из лавок будут гнать, выставят с работы, обольют помоями? — не утерпел Ковар. — Друзья откажут от дома. Будешь ходить по улицам в страхе, ожидая камня в спину. Даже отец от тебя отвернётся.

— Уж он-то не отвернётся, — улыбнулась Грета. — И ты ему по душе.

— Как ученик, а не как…

Дочь мастера лишь покачала головой, не переставая улыбаться. Затем подняла крышку с коробки, стоявшей на столе.

— Это та самая птица, да? — спросила она, поворачивая ключ два раза. Каждый оборот — одна мелодия.

Мастерская наполнилась нежными звуками вальса.

— Потанцуем? — предложила Грета, протягивая руку. И видя, что Ковар застыл в нерешительности, продолжила:

— Может быть, нам и вправду ничего не останется, кроме воспоминаний, как знать. Так пусть хотя бы будет что вспомнить.

— Да я и танцевать-то не умею…

— Не страшно, я научу.

И Ковар, поколебавшись, взял маленькую и нежную руку своей, загрубевшей. Он знал, что впереди неизбежное расставание, если не сегодня, так завтра. И он отпустит Грету, ни шагу ей вслед не сделает — Хранительница не даст соврать, она всё, что у него на сердце, знает. Но кто сможет его упрекнуть, что он позволит себе взять самую малость, один танец, первый и последний?

— Мы можем уехать, — негромко произнесла Грета, кладя голову ему на плечо. — Далеко отсюда, далеко от всех. Лёгкие земли такие большие, в них так просто затеряться. Небольшой домик в лесу, или на побережье, или у гор. Где тебе больше нравится?

И была она такая тёплая, и от волос её пахло цветами, даже голова кружилась. Хотелось вдохнуть её всю, навеки оставить у сердца. И когда она подняла голову и серый взгляд встретился с тёмно-карим, время остановилось. Губы их слились, и ничего правильнее в мире не было.

И казалось, что отныне существует лишь это тепло и это счастье. Где-то в другой жизни осталась птица, давно отыгравшая свои мелодии и притихшая. Находясь так далеко, ни Грета, ни Ковар не услыхали, как в замке три раза повернулся ключ.

— Да как только ты посмел! — раздался крик мастера Джереона.

Он оттащил ученика за шиворот и принялся отвешивать пощёчины. Ковар без труда мог бы защититься, но стоял виновато, глядя в пол.

— Отец, не нужно! — закричала Грета, пытаясь остановить мастера. Тот дёрнулся, сбрасывая руки дочери.

— Вот же… крыса паршивая, поганец! Говорили мне, не к добру такой в доме, а я ещё выгораживал его! Да я к тебе, как к родному, а ты, грязное отродье, чего удумал! Как ты мог так со мной поступить?

— Отец, прошу тебя, послушай…

— Что «отец», что «отец»? Давно это у вас? Может, мне уже и внуков стоит ждать, мелких крысёнышей, а?

И мастер, побагровев от гнева, поволок своего ученика в дальний угол. Там — пять ступеней вниз — хранились высокие бочки с маслом.

— Вот и всё, что я за доброту свою заслужил! — прохрипел старик, с усилием стаскивая крышку с бочки. Другой рукой он крепко держал хвостатого за шиворот. — Гляди, дрянь такая!

Брошенная крышка загремела о каменный пол. Ковар упёрся в обод, не понимая, наставник желает его утопить, или к чему всё идёт. На дне бочки — они никогда не снимали крышку, пользуясь краном на боку — темнело что-то знакомое.

Приглядевшись, хвостатый сообразил: это части волка, про которого мастер пять лет назад сказал, что он будто бы переплавлен.

— Забирай и проваливай, с этой минуты ты мне больше не ученик! — выкрикнул мастер, сплюнул, а потом сел, привалившись к стенке бочки, и тяжело, некрасиво зарыдал.

Грета встала на колени перед отцом, взяла его за руку, принялась успокаивать. Тот отмахивался. Ковар так и стоял у бочки, виновато глядя в пол. Надо бы что-то сказать, да слова не шли.

— Это было в первый и последний раз, — наконец, стиснув зубы, произнёс он. — Я бы не тронул её, я бы никогда… Я ведь всё понимаю.

Мастер лишь зло сверкнул на него стёклами очков, но ничего не успел ответить.

— Ай-ай, — донеслось от входа, — что за шум? Надо же, какая птица стоит прямо на виду, и двери не заперты. Мастер Джереон, ты спешишь лишиться головы? А если бы первым заглянул не я?

Это оказался торговец Эдгард, и хвостатый никак не мог решить, рад он нежданному вмешательству или нет.

— Не до гостей нам сейчас, — зло процедил сквозь зубы мастер, поднимаясь на ноги. — А может, и наоборот. Сможешь забрать эту дуру сегодня же?

— А вы, гм, уже побеседовали? — осторожно спросил торговец. — Вижу тень непонимания на лице твоей прекрасной дочери.

— В чём дело? — нахмурившись, спросила Грета. — Отец, что ты задумал?

— Уезжать тебе надо подальше отсюда, вот что, — хмуро произнёс мастер.

Он подошёл к двери, запер её, затем проверил, крепко ли запер.

— Господин Ульфгар взял меня за горло, и здесь ты не в безопасности, дочь. Сделаю что не так, и ты поплатишься головой. Мне будет спокойней, если ты уберёшься из этого города, поняла?

— С ним, — указала Грета на хвостатого.

— Без него!

— Тогда не поеду.

— Грета, так будет лучше, — вмешался Ковар.

— Свяжу, и пусть Эдгард тебя в этаком виде увезёт, если по-хорошему не желаешь!

— Прошу прощения, но связанных людей я возить не стану.

— Да хоть на цепи, — твёрдо ответила Грета. — При первой же возможности вернусь.

— А с этим… с этим выродком я тебя не пущу! — разъярился мастер. — Чем он голову