Лестница в небеса. Исповедь советского пацана - Артур Болен Страница 53

своей животине приходилось косить ночью, тайно, в лесу, и таскать его потом на загривках к себе домой. Было! Было! Откуда тут взяться хваленой протестантской трудовой этике, спрашивается? Труд для дедушки Пали и ему подобных был прежде всего тяжкой повинностью, ниспосланной Богом за грехи. Благо грехов было вдоволь. Труд был не только принудительным, но и нравственно нечистым: нечестным, непонятным, неблагодарным! Пятилетки, ударники, планы, проценты, битвы за урожай – все это были слова и понятия абсолютно чуждые крестьянскому уму. Любить свою землю по-советски было так же нелепо, как и любить женщину, которую тебе дали напрокат. Кажется, и об этом в свое время мечтали горячие большевистские головы?

Ничто так не свидетельствует об оскудении любви, как исчезающая красота. На моих глазах стали исчезать возле домов палисадники – баловство. Исчезали декоративные кусты – пользы никакой, значит баловство. Исчезли чудесные маки на грядках, засохли флоксы, вырубили за ненадобностью крестьянскую розу, волшебный запах которой еще недавно пьянил всю округу. Вырубали почти зло. Пусть городские у себя любуются, а по сельской местности и так сойдет.

А городские любовались между тем пошлыми пейзажами новостроек.

Деревня всегда оставалась для меня загадкой, клубком диких противоречий. Правда, я скорее был готов романтизировать и героизировать любую деревенскую дурь, чем высмеивать и обличать. Дерутся? Славные будут воины. Пьют? Широка русская натура. Не читают? Чище будут мозги. Я увлекался тогда Толстым и жаждал найти в колхозниках правду, которую уже давно утеряли городские.

Увы, поиски были мучительными. Пили колхозники не просто сильно, а буквально пагубно. Тракторист мог запросто зарулить в кусты, и, не выключая двигателя (чтоб топливо расходовалось) пропьянствовать весь день с друганом или местной блядью, а вечером вернуться на базу с рапортом, что вкалывал весь день на далеких полях, да еще и завяз в говне в придачу. Дешевый портвейн в сельмаге расходился, как горячие пирожки, и вдоль дорог, возле пашни, на берегу реки можно было за день собрать мешок стеклотары. Пили насмерть. В прямом смысле. Смерть от опоя была гораздо привычней, чем от старости. Старики еще держались приличий, а молодые куражились, как могли. Пассионарии убегали в город. Это был уже третий исход в XX веке, не считая страшной убыли во время гражданской и Второй мировой войны, после него в деревнях остались или самые стойкие и упертые, или никчемные. В 80-е и 90-е из Островского района, о котором идет речь, дезертировали остатки некогда сильного, воинственного и красивого народа.

Коммунизм, будь он проклят, победил. В семидесятые годы популярной была шутка «несунов»: «Все вокруг колхозное – все вокруг мое». Деревенские старики еще помнили, как за кражу горсточки зерна из колхозного амбара можно было угодить за решетку. В семидесятые воровали мешками, без страха и упрека с чьей бы то ни было стороны. Упрекать было просто некому. Да и незачем. Мешком меньше, мешком больше. На моих глазах мой двоюродный брат Юрка, шофер, вылил в канаву четыре сорокалитровых бидона молока, которые по ошибке забыл опорожнить на приемном пункте – не возвращаться же! Примета плохая. Я помогал ему стаскивать эти тяжелые бидоны из кузова совхозного ЗИЛа. Помню, как белые ручьи жирного парного молока потекли по грязной канаве, пугая лягушек и пиявок. 160 литров! Шутка ли? Шведский фермер просто забил бы нас с Юркой насмерть оглоблей. А мы – ничего. Выпили еще по стакану 33-го и поехали по полям, горланя песни. Хорошо! Воля-вольная!

На колхозном току зерно текло золотой рекой, но в разные стороны и хорошо, если государству оставалась хотя бы честная половина. Зато боровы у колхозников в хлевах к Новому году набирали по 200 килограммов, а куры несли крупные яйца каждый день. Опять же вспоминаю Гоголя, «Старосветских помещиков»: как не обворовывали колхозную землю все кому не лень, она продолжала родить дары земные в таком изобилии, что хватало всем и еще оставалось государству.

Глава 21. Сестры

В деревню к родственникам я приезжал каждое лето недели на две. Перед спортивным лагерем, иногда и после него, пугая местных своим странным, «нетрадиционным» поведением.

Во-первых, я бегал по утрам!

Конечно, аборигены уже кое-что слыхали о джоккинге, но видеть не приходилось. Их впечатление легко понять. Человек в деревне может бежать от волка, или от пьяного соседа, который размахивает колом, на худой конец к остановке, завидя подъезжающий автобус. Но чтоб вот так, просто так, без необходимости…

Во-вторых, после пробежки я поднимал до седьмого пота какую-то железяку, которую отыскал в сарае.

Дядя Коля, сосед, старый фронтовик, бравший Кенигсберг, увидев меня за этим занятием, остановился как вкопанный. Я докончил упражнение и бросил увесистый шкворень на землю.

– Здорово, дядь Коль!

– Здорово! Мишаня, слушай, если тебе силу терять некуда – нанимайся ко мне, погреб хочу отрыть.

– Подумаю, дядь Коль. Упражнения вот надо закончить. Для рук.

– А ты что ж, в грузчики собрался? Зачем тебе?

– Пригодится. В морду кому-нибудь дать.

– В армию тебе пора. В армии тебе найдут упражнения. И для рук, и для ног. И для головы.

Это он еще не видел, как я гребу на лодке по реке. Как катер! Рыбаки провожали меня круглыми глазами и открытыми ртами. Не понимали, что это отличное упражнение для мышц спины!

В-третьих, я читал книжки, как городской очкарик. У Ленки, сестры двоюродной, их был не много, и я читал все подряд: географию для 7 класса, сказки Джани Родари, «Повесть о настоящем человеке»…

В общем, репутация у меня была изрядно подмочена, когда я приехал в деревню после девятого класса с одной лишь целью – найти девчонку и… тут уж как получится.

Юрка, двоюродный брат, служил в армии, неподалеку. Тянул солдатскую лямку в знаменитой Псковской воздушно-десантной дивизии. Тетка окружила меня материнской заботой.

– С Ленинграда девок нынче наехало – ужасти! Да и наши подросли. Смотри, не нагуляй тут лиха с дурости! Тут есть такие бедовые…

Я слушал с замиранием сердца.

В деревне мальчики и девочки после 14 лет все влюблялись. Так было положено еще с древних времен. Особенно летом, когда из города на отдых приезжали девочки. Некоторые приезжали с пеленок каждый год и были уже в деревнях как бы свои, другие приезжали неожиданно, уже почти взрослые, с созревшими грудями, которые с трудом влезали в купальники, с голыми, загорелыми ногами, которые сводили с ума не только мальчишек, но и злобных старух, и городской спесью, которую с азартом пытались сбить самые продвинутые среди деревенских