Лестница в небеса. Исповедь советского пацана - Артур Болен Страница 56

И тут я крупно соврал. Сам не зная почему.

– Было.

– Ну-у? – протянула Лена и обхватила меня сзади рукой за талию, – значит ты уже взрослый совсем? А по виду и не скажешь. Значит у тебя есть кто-то? И ты ее любишь?

– Она меня не любит, – продолжал врать я.

– Значит, ты плохо старался. А я тоже уже не девочка, Миша. Нашелся добрый человек на первом курсе, просветил. Голову мне заморочил про любовь-морковь, а сам сбежал… Теперь в армии служит. Ничего, как видишь, пережила. Но ты не такой, правда? Теленок ты еще совсем. Соврал, что уже не мальчик? Признавайся…

Ее мягкая теплая ладонь залезла под рубашку и стала медленно продвигаться по спине. Голос стал глуше.

– Ты мне нравишься. Ты симпатичный. Стройный, как кипарис, а кожа нежная, как у девушки… А глаза у тебя – серые, а на солнце – голубые. Тебя девушки будут любить. Обожаю голубые глаза. У отца тоже голубые. А я в мать. Моя мама папу очень любит. Знаешь, в нашем народе все верные жены, до гроба.

Ладонь ее по-крабьи забралась на мою грудь и пальцы крепко сжали сосок. Я невольно дернулся.

– Тс-с-с! Это всего лишь массаж. Тебе ведь приятно? Да? Он тоже любил, когда я гладила его по спинке. Мурлыкал от удовольствия. А я хотела напоить его и отрезать ему яйца. Вот такая любовь была, Миша. Не боишься меня? Не бойся, дурачок, я не съем тебя, мы только поиграем…

Голос ее дрогнул и она шумно сглотнула

– Встань на колени! На пол!

– Лена, у меня живот… кажется, аппендицит. Болит очень.

– Делай, что я скажу. Не бойся, миленький, я тебя не трону, мы просто поиграем, да? Хочешь поиграть со мной?

Я сполз на пол. Лена задрала сарафан, из-под которого вывалились груди с коричневыми сосками и, обхватив меня за затылок, прижала лицо к себе.

– Соси! Нежно. Язычком двигай. Вот так…

Я прилежно, с причмокиванием, сосал солоноватый сосок, обливаясь холодным потом. Больше всего меня поражало, что в такой интимно-бесстыжий момент по радио мужской голос продолжал бесстрастно вещать что-то про удои и центнеры с гектара. В некоторые мгновения мне казалось, что голос вот-вот откашляется и строго скажет: «Михаил, вы чем там занимаетесь? С ума сошли? Я для кого все это рассказываю? Прекратите немедленно!»

Еще смешней было слышать в тишине собственное чмоканье и представлять, как я выгляжу на коленях со стороны. Как теленок в тренировочных штанах.

Когда Лена приподняла бедра и стала стаскивать с себя трусы, я застонал и схватился за живот, который в это мгновение, действительно, громко урчал и пучился.

– Ты что? Правда болит?

Ленка склонилась надо мной.

– Может, съел что-нибудь? Э-э-э, да ты еще девственник. Боишься? Прости, я так сразу, накинулась… Ничего, мы сейчас поправим.

Она спрыгнула с кровати, натянула трусы, поправила сарафан, и подошла к буфету.

– Самый лучший способ против нервяка – стопка самогонки.

Я вскочил, дрожащими руками заправил рубаху. Лицо горело, как после солнечного ожога.

– Потом, Лена, извини, больно… Правда!

Она поставила полную стопку на подоконник и уставилась на меня удивленно.

– Да ты что? Куда собрался? Сядь. Не дергайся. Да не бойся, я не буду к тебе приставать. Я что, больная?

Сколько лет прошло, а я буду помнить эту минуту! В наступивших сумерках лицо Ленки сделалось матовым и зловещим. Я сгорал от стыда и был жалок, жалок! Молчание было долгим и мучительным…Внезапно за окном громко гавкнул Рекс и загремел цепью. Мы вздрогнули. Я вскочил. Ленка подошла к окну, склонилась. Вдали послышался треск мопеда и пропал. Рекс прорычал еще какую-то угрозу и убрался в будку.

А Лена внезапно сдулась. Плечи ее безвольно опустились, она обессилено опустилась на стул. Я вновь сел на кровать. Мой живот пел на все лады какую-то бесовскую серенаду. А радио все бубнило и бубнило про удои и урожаи, про обязательства и встречные планы, да под обоями скреблись и шуршали мыши.

– Ладно, проехали, – Лена встряхнула головой, – сама не знаю, что на меня нашло. Тошно.

– Ты его любишь? До сих пор?

– Ненавижу. И никогда не прощу. Но если бы сейчас он позвал меня – помчалась бы без оглядки.

Сказать мне на это было нечего. Лена подняла стопку с самогоном, пристально поглядела на нее и выпила мелкими глотками. Выдохнула с шумом.

– Да ты не ломай себе голову, я и сама не понимаю, что плету. Все нормально. Все прошло. Теленок ты еще совсем. Думаешь, у вас с Натальей серьезно?

Я пожал плечами. Какое там серьезно! С Ленкой было бы гораздо серьезнее. Но – поезд ушел, как говориться. Ленка была из тех, кто дважды не предлагает. Безумие может быть красивым, фарс – никогда.

– Я решила, завтра уеду. Хотела сразу, с Натальей, но из-за тебя осталась. Думала – обидела мальчика. Надо объясниться.

Меня вдруг пот прошиб от волнения. Я кашлянул. Мы встретились глазами, и Лена, нахмурившись, отрицательно покачала головой.

– Нет, нет, Миша, не будем… Не вышло и слава Богу. Я рада. Мне это не нужно, а тебе… Потренироваться? Найдешь кого-нибудь еще, какие твои годы. А из меня тренер хреновый. Сам видишь.

Так и закончилась эта история. Хорошо закончилась. Вроде бы и без результата, но память осталась на всю жизнь и с каждым годом эта память почему-то становится все светлее и светлее.

А девственность потом я потерял совсем не романтично. И вспомнить то нечего. Был праздник. Девка была бывалая, грубая, пьяная. И я был пьяный. Случка произошла бестолково и быстро: на полу. Из-под дивана тянуло кошачьей мочой. За окном тарахтел мопед. К тому же – вишенка на торте – она наградила меня трихомонадой.

Такая вот любовь, блин. Как там у моего любимого Трофима в песне? «Почему-то в любви, что приходит в пятнадцать, очень мало кому повезло»

Глава 22. Юность

Серега Петров изменился кардинально за один месяц.

В мае, собираясь в деревню, я прощался с веселым пацаном, который мог заразительно смеяться над собственной неловкостью и от чистого сердца выложить последнюю мелочь на общее дело, который верил, что где-то там, за горизонтом, его ждут необыкновенные приключения и волшебные дары, а в июле, в спортивном лагере, встретил ощетинившегося скунса, который убеждал всех, что «все – говно, кроме мочи». Кто-то сильно постарался, чтоб убедить его в этом, но поразительно, как легко он принял новый