Михаил Поляков - Узел связи. Из дневника штабного писаря

Узел связи

Из дневника штабного писаря

Михаил Поляков

16 ноября 2000 года

© Михаил Поляков, 2016

ISBN 978-5-4483-0499-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Сейчас шесть часов вечера. Я сижу на вещевых мешках, сваленных на пожухшей траве вдоль лётного поля моздокского аэродрома. Через пару часов какой-нибудь из попутных вертолётов доставит нашу группу в Ханкалу, на войсковую базу, находящуюся в двух километрах от Грозного. Это означает, что я достиг цели, о которой мечтал и к которой шёл почти год. Наконец-то я окажусь в Чечне!

С сегодняшнего же дня я решил и начать вести дневник. Для этого есть две причины. Во-первых, за год в армии я ужасно устал от одиночества, а дневник – хоть какое-то развлечение. Ну а во-вторых может случиться и так, что на войне я погибну, и никто не узнает, каким я был человеком, как жил, что вынес… Понятия не имею, откуда и взялась у меня эта мысль, впрочем, не новая на земле, и уже породившая на свет божий бесчисленные тома различных мемуаров, воспоминаний и житий. В сущности же, глупее неё ничего нельзя придумать. Ведь какое дело моему холодному трупу будет до того, что подумает обо мне какой-нибудь встречный и поперечный? Что изменится от того, что меня обругают или похвалят? Черви меня, что ли, меньше жрать будут? И ещё понятны те, кто пишут воспоминания с расчётом на определённых читателей и, может быть, на успех. В моём случае всё совсем абсурдно – эти записки, скорее всего, никто никогда не прочтёт. И, тем не менее, я уверен, что отныне буду отрывать для них время ото сна и отдыха, и, если придётся, буду писать их по ночам под одеялом, в караульной будке под дождём, а в крайнем случае и вовсе где-нибудь в туалете спрячусь…

Но прежде, чем начать, представлюсь своим воображаемым читателям. Зовут меня Артём Сёмин, я ефрейтор срочной службы одной из частей внутренних войск МВД России. Призвался я в первых числах 2000 года, то бишь отношусь к осеннему призыву девяносто девятого года, или, как говорится у нас – два-девять. Прошу заметить – не к призы́ву, а именно к при́зыву – с ударением на «и». Призы́в – это процесс набора на военную службу, при́зыв – обозначение группы солдат, рекрутированной во время одного из таких наборов. В этом сочетании цифр – два-девять, не имеющих никакого значения для постороннего уха, знающий читатель, прочтёт половину моей истории – узнаёт мой ранг, мои обязанности в казарме, даже мой внешний вид угадает, ни разу не взглянув меня. Но для тех, кто не приобрёл прекрасного двухлетнего опыта, позволяющего делать подобные безошибочные экстраполяции, расскажу немного о себе. Служу я чуть меньше года, с прошлого декабря, когда меня в наказание за бедность сослали в армию. Да-да, я настаиваю на верности этой формулировки, она совершенно справедлива в моём случае. Вы согласитесь с этим, узнав мою историю. Началась она в августе прошлого года, после того как я завалил сессию и был исключён из университета. Произошло это не потому, что я был каким-то ленивым и нерадивым студентом. Напротив, одно время преподаватели меня даже хвалили, а первый курс я и вовсе окончил с одними пятёрками. Но на втором году учёбы серьёзно заболела моя мать. Отца у меня нет, он умер, когда мне было десять лет, богатых родственников и знакомых – тоже, так что денег нам было взять неоткуда. Я и до того иногда подрабатывал после учёбы, ну а теперь, когда мне пришлось взвалить на себя все семейные дела, работа стала занимать всё время. Про наш журфак МГУ часто говорят, что туда приходят для того, чтобы не учиться. Действительно, исключают у нас довольно редко, на следующий курс переводят иногда и с хвостами, а сами предметы не так уж трудны. Если ходить учиться время от времени, то вполне можно довольно сносно сдавать зачёты и экзамены. Я же с моими двумя работами перестал учиться вовсе. Утром я бежал на «Интерпочту» – курьерскую фирму, развозящую по утром заказные издания, днём ехал работать в книжный магазин в Алтуфьево, вечером – на сигаретную фабрику в Марьино, куда устроился фасовщиком. Зарабатывал я около трёх-четырёх тысяч в месяц. Для подростка это деньги, конечно, немалые, но с учётом маминых лекарств, транспортных расходов да и кое-каких трат на одежонку, нам едва удавалось на них сносно питаться. Ну а в июне я завалил одновременно зарубежную литературу у Ванниковой и у Прохорова – теорию журналистики…

Самое ужасное было то, что мы толком не знали – чем всё-таки больна мать. Симптомы были самые общие – у неё болела голова, она стала мало двигаться и время от времени становилась раздражительной. Врачи советовали то какие-то уколы, то выписывали от головной боли аспирин, а то и просто наказывали побольше гулять. Серьёзно же её никто не лечил – в России без денег ты невидимка для медицины. Только незадолго до моего ухода в армию ей поставили предварительный диагноз – рассеянный склероз. Мало, кто, наверное, знает, в чём суть этой болезни. Она наступает медленными неслышными шагами. Первое время ты живёшь как раньше: ходишь на работу, отдыхаешь и встречаешься с друзьями. Но со временем начинаешь быстро уставать, затем тебе становится всё тяжелее уходить. Потом отнимаются ноги и руки, затрудняется речь. Ну а, оказавшись в инвалидной коляске, постепенно добираешься и до полного паралича. Разумеется, если не умрёшь раньше от сопутствующих болезни нервных и физических расстройств. Только узнав о диагнозе мамы, мы начали оформлять инвалидность, после чего было два шага до опекунства и отсрочки от армии. Но административные шестерёнки у нас движутся медленно, особенно если их нечем смазать. А у нас и денег не было, и наивные мои двадцать лет сказались. Ребята же в военкомате работали, напротив, быстро…

Последние два месяца до призыва я всегда буду вспоминать как самые трудные в моей жизни. Хоть в армии и сбылись мои страшнейшие кошмары, но я, пожалуй, отслужил бы ещё столько же, чем пережил заново то время. Вы представить себе не можете, каково это – постоянно чувствовать себя загнанным животным, каким-то волком, которого преследуют охотники. По улице ходил, постоянно оглядываясь по сторонам – нет ли милиции или патруля, не проверят ли у меня документы? Дома тоже сидел как мышь – от любого шороха или стука за дверью, даже от звука шагов на лестнице вздрагивал. И не зря – меня выслеживали, поджидали, караулили. Когда военные приходили ко мне домой, я, встав у двери, прислушивался к их разговорам с матерью. Помню, всегда они начинали беседу спокойно, официально – так и так, вашему сыну необходимо явиться по повестке для прохождения военной службы, исполнения воинского долга, ну и всё в этом роде. Но слушая беспомощные оправдания матери – мол, я где-то у знакомых, уехал к родственникам, а к каким – неизвестно, они постепенно раздражались и от официального тона переходили уже к угрозам. Обещали, что меня на улице поймают и в Сибирь отправят, что я буду служить дисциплинарном батальоне, сяду в тюрьму, и так далее. Представляю, каково всё это было слушать моей бедной больной маме… Сам я в какой-то жаркой, влажной тоске прислушивался к их напряжённым голосам. И то представлял, что вот сейчас они заметят меня, оттолкнут мать, ворвутся в квартиру, возьмут меня под руки и утащат в военкомат, то вдруг решался уже покончить со всем этим ужасом, немедленно выйти к ним, сдаться на их милость и прекратить навсегда эту пытку. Сейчас вот пишу, и с удивлением вспоминаю, что в этом всём помимо страха было и какое-то странное и болезненное, горько-сладкое наслаждение. Уже по одному этому, наверное, можно судить о моём тогдашнем психологическом состоянии…

Однажды они всё-таки вошли ко мне. Случилось это ранним утром, когда я ещё спал, а мать, уж не знаю почему – то ли была в тот день сильно больна, то ли они были уж слишком настойчивы, пустила их. И представьте себе моё удивление – просыпаюсь я от звука громких мужских голосов, открываю глаза, и прямо тут, в своей комнате, в шаге от кровати вижу двух офицеров в форме! Буквально, мой ночной кошмар воплотился наяву. Наверное, сколько буду жить – не забуду эту сцену. И даже сейчас без дрожи не могу вспомнить свою беспомощную растерянность в этот момент. Главное то, что я хоть и боялся их, но вместе с тем почему-то был уверен, что при встрече с ними всё-таки ни за что не ударю в грязь лицом. Представлял, как дам им понять, что у меня есть права, и что просто так, голыми руками меня не взять, как буду хорохориться, а они поневоле вынуждены будут отступить и проч. На деле же вышел такой позор, что буквально ни в сказке сказать, ни пером описать. Я без штанов сидел, укутавшись в одеяло, они меня нахально расспрашивали о том, почему я не являюсь по повестке, пугали, угрожали мне, а я робко блеял какую-то чушь в ответ. Никогда не прощу себе этой робости проклятой! И, главное, бедность эта чёртова! У меня же кровать была жалкая, продавленная, скрипучая, спал я под изношенным одеяльцем, обои у нас серенькие, грязные… Куда там хорохориться! Ну, они, видимо, всё это и оценили. Первый-то – прапорщик, как сейчас помню, маленький, полненький, круглощёкий и со смешными маленькими усиками как у кондуктора из детских книжек, был ещё ничего, даже, кажется, жалел меня. А вот капитан – начальник его, молодой широкоплечий парень с квадратным подбородком, всё как следует усвоил, и хорошенько дал мне это понять. Задел что-то на столе локтём, уронил – и головой на звук падения не повёл, ботинки свои грязные (они оба зашли с улицы, не разуваясь), напоказ на ковёр поставил. Ну и тон, конечно надменный, высокомерный. Что-то не расслышит, и орёт во всю глотку, несмотря даже и на присутствие матери, жавшейся в дверях: «Не слышу!» Но, правда, мне удалось тогда от них отбрехаться. Сослался на больную маму (а они её и сами видели, так что, конечно, поверили), пообещал представить документы в военкомат, и всё в этом роде.