Эльфрида Елинек - Клара Ш.: Музыкальная трагедия

КЛАРА Ш.

Действующие лица:

Клара Ш.

Роберт Ш.

Мария

Габриэль Д'Аннунцио, именуемый Комманданте.

Луиза Баккара.

Аэли Мазойе.

Донна Мария ди Галлезе, княгиня Монтеневозо.

Карлотта Барра.

Два санитара психиатрической лечебницы (мордовороты).

А также несколько служанок, молодая сельская шлюха.

Место действия: вилла Д'Аннунцио на озере Гарда.

Время — поздняя осень 1929 года.

Что касается общего настроения и костюмов, то в этом отношении можно ориентироваться на живописные полотна Тамары Лемпицкой.

Богатый салон, чем-то напоминающий, однако, сталактитовую пещеру. С потолка свисают подобия сталактитов. Во всем — чрезмерная роскошь. На заднем плане — концертный рояль, за инструментом — маленькая Мария, впряженная в своего рода тренировочный доспех (некое приспособление, изображенное в XIX веке, в путах которого еще сам Роберт Шуман сгубил себе палец), он предназначен для выработки правильной позы; девочка упорно и проникновенно выполняет упражнение на беглость пальцев (композитор Черни). Стучит метроном. Спустя минуту-другую, спасаясь от чьего-то преследования, вбегает Клара, она заламывает руки. С ликующим визгом ее настигает пышнотелая и чувственная Луиза Баккара, она появляется уже после Клары. Во всем облике Луизы дает себя знать какой-то итальянистый китч, Клара же — трепетная германская лань. Луиза подбегает к Кларе и обнимает ее; та, испуганно вереща, предается на милость преследовательницы. Жеманство. Форсированная жестикуляция.

Луиза. Вот ты и попалась, Кара!

Клара. Не Кара, а Клара! (Тяжело дыша). Вся моя внутренняя суть решительно противится моей наружности. Для женщины духовного склада внешность мало что значит. Сердце готово выскочить из груди и упасть наземь.

Луиза. Ну вот еще! Уж до такой-то прыти оно не дойдет!

Клара. Блистательная пианистка снимает сливки славы за границей, а распродает их в своем отечестве. Под отечеством я, конечно же, подразумеваю Германию, где я поистине дома. Скоро весь мир станет отечеством.

Луиза (целует ее). Мне кажется, вы слишком заражены неприязнью к телесному. Вы буквально рассыпаетесь в моих руках. Я же чувствую. Немецкий дух медленно входит во вкус и тщательно разделывает все тела, что попадаются на глаза. А впрочем, не все ли равно! Что же касается моей собственной фортепьянной школы, то я хотела сказать…

Клара (перебивает). Замолчите!

Луиза. Ага! Вы не даете мне договорить, потому что, по-вашему, только вы и есть настоящая артистка, а мне уж куда. Послушайте! (Крепко стискивает Клару, которая пытается вырваться, но Луиза оказывается сильнее.) Да слушайте же. Я всегда старалась быть своенравной бестией, этаким enfant terrible, обладающим привилегией выбиваться из массы, но так, чтобы это не мешало приспосабливаться.

Клара. Вы все говорите и говорите… немец же действует, либо глубокомысленно молчит!

Луиза. Что-то убило в вас чувственность? Надеюсь, не какой-нибудь несчастный случай!

Клара (с преувеличенной стыдливостью прикрывает декольте). Мой отец, тот любимый и великий учитель, а позднее — мой муж, этот дьявол Роберт. (Луиза нарочито громко и с подзадориванием хохочет.)

Клара (запальчиво). Не смейтесь!

Луиза (снова целует строптивицу). Как? Вы называете дьяволом того, кого вчера величали божественным гением? Милочка! Берите пример с меня. Я радостно и легко раздаю все, что сотворил мужской талант композитора. И не корежусь от муки, солнышко мое! (Снова хихикает.)

Клара. Какой экзальтированный и натужный смех. (Луиза заливается еще громче, целует Клару в шею.) Прочь! (Отталкивает ее.) Мой отец вбил в меня мужское понимание гениальности, а супруг тут же отнял его, употребив для собственных нужд. В голове сидит цензор.

Луиза. Но зачем же непременно самой заниматься сочинением музыки! Вокруг наворочены такие музыкальные россыпи, что можете хоть всю жизнь рыться в них, как свинья в поисках трюфелей! (Луиза отбрасывает руку Клары, которой та пытается стянуть вырез на платье, и позволяет себе некоторые вольности. Клара в ужасе подпрыгивает и поспешно ретируется. Луиза с радостным смехом устремляется за ней. Девочка усердно играет упражнения.) Женщина мягка и почти всегда уступчива, мужчина тверд и прет на рожон. При этом иногда сочиняет что-нибудь музыкальное. В мужчину входит больше, чем в женщину, а потому он может больше извлечь из себя, если потребуется. Это вопрос вместимости, душа моя.

Клара (почти задыхаясь, падает в кресло, от его гобеленовой обивки несет китчем). Роберту все время мнится, извергу, что он теряет голову. По дороге на Эндених он сидел смирно до Кёльна, а потом начал то и дело выпрыгивать из экипажа, а когда ехали через Рейнскую область, все дергал дверцу и рвался наружу, насилу утихомирили.

Луиза. Какой ужас! Кара! Прекрасная германка!

Клара (в крайнем возбуждении, почти плача). Он говорит, что этой головой он всасывает все, что потом уминается какой-то таинственной машиной. Неодолимый страх остаться без головы! Ведь он знает, что в ней обитает гениальность, как червь в яблоке. Этот червь временами высовывается наружу и опять убирается восвояси, испугавшись белого света, и жирует в яблочной мякоти, разъедая мозг. (На сцену медленно выходит Комманданте, мужчина почтенного возраста, Клара бросается к нему как к другу и знатоку искусства.)

Комманданте. Ну, ну, тихо! (Ласково поглаживает ее.)

Клара. Нет! Позвольте преклонить перед вами колени. (Норовит бухнуться ему в ноги, но он этого не допускает.) Коль скоро вы не даете мне встать перед вами на колени, так не запрещайте по крайней мере любоваться вашей благородной статью! Ваша поза зримо выражает, что вы, хоть и не можете понять гений моего мужа, тем не менее глубоко преклоняетесь перед ним и щедро финансируете его последнее детище, это опередившее свое время музыкальное творение.

Комманданте. Но прежде чем вы наглядитесь на мою фигуру, я бы так хотел ощутимо насладиться вашей, сладость моя! (Ему почти удается облапить ее, но она вырывается.)

Клара. Вы же получали деньги за свои литературные заслуги, так потратьте их, посвятив другому! Власть испокон веков ничего не смыслит в искусстве, хоть и знает, что за него надо платить.

Комманданте. Дуче выразил мне признательность за мое искусство! Поищите себе кого-нибудь еще! А сейчас давайте без церемоний! (Обнимает ее.)

Клара. Нет! (Вырывается.) Уж лучше я встану на колени. Пустите меня… вы… тупой итальянец!

Комманданте. Именно итальянец! Я парил в самолете над Веной. И все время держал наготове ампулу с ядом на случай неудачи моей воздушной миссии. Мужской инстинкт покорителя говорил мне: лети! Мужской порыв к смерти внушал: умри! Искусство взывало: твори! Победил инстинкт покорителя. Рассекая загустевший, подслащенный вальсами воздух, я неудержимо рвался вперед и оставлял за собой облака листовок. В безрассудстве — наше величие.

Клара. Отчего бы вам не употребить этот яд, хоть сегодня? (Оттесняет его.) Пустите меня! Во мне вы должны видеть олицетворение мира искусства и материнства. Особый симбиоз. Нечто такое, что повергнет вас в ужас, как и то, что сокрыто внутри вас самого и что вам, к счастью, не дано видеть. Материнство насыщается искусством и наоборот.

Комманданте. Что же мне, право, теперь делать? Финансировать симфонию вашего неподражаемого гения со скисшими мозгами или же отравиться?

Клара. Сначала поощрить его, а потом скромно, без шума, покончить с собой. В моем Роберте вы продлите свою жизнь. А Роберт продолжится в себе самом. Какое счастье! (Комманданте вновь картинно обнимает ее, а обиженная его невниманием Луиза уединяется и делает вид, будто читает.) Если уж вы не чтите во мне мать, то хоть отнеситесь с почтением к артистической личности. Прочь, вам говорят!