Екатерина Бронникова - Лапсердак

Екатерина Бронникова

Лапсердак

Нина, 30 лет,

Пашка, 36 лет.

На окраине спального района есть гаражный массив. Стихийно он возник – гаражи варили работники местного завода. Не для того, чтобы машины туда ставить: не было тогда машин у простых работяг, а для того, чтобы картошку, да разносолы в ямке хранить. Да хлам всякий из квартиры таскать, мало ли – пригодится. На весь гаражный кооператив было машин пять. Но время шло, менялась страна, завод захирел, а машин больше стало. И один предприимчивый дядя сделал из своего гаража шиномонтажку. Так он думал: «Ведь удобно – приехал домой, машину в гараж и тут же «переобулся» или просто дыру залатал». И был прав, так и было. Людно было, весело, частенько мужики пиво пили, шашлыки жарили, разговоры разговаривали. А потом городские власти распорядились убрать гаражи. Некрасивые они, лицо города портят. А на этом месте – торговый центр построить. Он нужнее. У кого поприличней гараж был, перевезли его в другой место, а если хиленький, то так и бросили. Все травой поросло, покорежилось, а торгового центра все нет и нет – деньги, видать, закончились. И вот у того самого гаража, переделанного в шиномонтажку, стоит Нина, ей 30 лет. Она разговаривает по телефону. Поздняя осень, ветер.

Нина. Да я уже здесь стою. Возле шиномонтажки, где еще-то! Да другой шиномонтажки! У отца которая была. У моего отца, ну я рассказывала же! Ну, гаражи где! А ты туда, что ли приехал? Господи! Ну, я же русским языком тебе объяснила, куда ехать! Все, давай, едь сюда. Я пока зайду, посмотрю. Я ж там сто лет не была. Может, там вообще труп какой-нибудь. Все. Пока.

Нина убирает телефон. Подходит к дверям шиномонтажки. Достает ключи. Долго возится с замком, наконец, открывает дверь. Потянуло сыростью и холодом.

Блин, как в могиле.

Нина проходит внутрь. Дверь гаража закрывается под собственной тяжестью. Нина достала фонарик, и теперь его прожорливый луч жадно шарит по всем углам. Вот он выхватил пустующие полки, вот какие-то коробки, хлам, груду пустых бутылок, старый велосипед, самодельную вывеску «Шиномонтаж» с облупившейся краской.

Оборудование пропил, значит. Хлам один. А я-то думала, хоть что-то ценное осталось. Ага! Жди да радуйся. Маслом срать не будешь? Отец так всегда говорил. Надо было раньше у него ключи забрать. Пока тут было оборудование. Дископрав дорогой был. Я точно знаю, в инете такой бэушный рубасов 200 стоит. Вот я дура-то. Губу раскатала. Тут на пол-ляма всего было, мне бы выше крыши хватило.

Нина светит кругом фонариком, выхватывает лучом света старое пальто, висящее на стене.

О! А лапсердак-то свой не пропил! Лап-сер-дак! Слово-то какое! Еврейское что ли? (Поет.) «Папа в ушко «майсу» скажет, засмеешься, люди разные, и песни разные». М-да.

Нина оставляет фонарик так, что он освещает пространство, подходит к велосипеду. Тренькает звонком, щупает шины, выкатывает велосипед на середину гаража, пытается прокатиться. Врезается в дверь. Дверь открывается, входит Пашка.

Паша. Ты чё делаешь? Еле нашел. Погнали в машину. Привет.

Нина. Вот! (Показывает на велик.) Советский Союз! Ничего не делается! Сколько на нем километров намотала. Первый и единственный мой велик. Отец купил. Не «Кама», конечно, ну да ладно. Я помню, я с первого же раза нормально поехала, никто не учил. Поехать-то поехала, а вот как тормозить не знала. Забор остановил. Сколько у меня тут восьмерок. Целый день на велике гоняешь, а потом и ночью снится, что педали крутишь. М-да… Счастливое было время.

Паша. Ну, погнали, давай, в машину, у меня уже все, накипело. (Лезет целоваться.)

Нина. Да подожди ты! Чё как животное?

Нина убирает велосипед обратно, подходит к коробкам, смотрит, что в них.

Нина. Учебник «История древнего мира», 5 класс. Раритет! Библиотечная книга. Мне всегда нравилась эта табличка в советских учебниках – ставить оценки в конце года за то, в каком состоянии у тебя учебник. Этот – на троечку. Везде уже все, что надо подрисовали и подписали. После мальчиков всегда все разрисовано. О, Борис Житков! Приставкин! Господи, а я думала, нет уже этих книг. Так странно. Астафьев. Кольцов. Что за Кольцов еще? А, стихи…

Нина перебирает книги, рассматривает их, поднося к лучу света, бегло читает.

Паша. Слушай, ты чё книги сюда приехала читать?

Нина. Странно, что он их не пропил. Хотя на фиг они кому нужны, сейчас все электронное. Скачал в инете, да сиди, читай.

Паша. Нинка, ты чё? Я с работы отпросился, наврал с три короба, несусь к тебе как угорелый, предвкушаю, так сказать.

Нина ничего не отвечает. Берет со стены пальто, бросает его на пол. Начинает раздеваться.

Паша. Ты тут что ли хочешь?

Нина. Ну а чё?

Паша. Так пойдем в машину.

Нина. Да не хочу я в твою машину, тесно.

Паша подходит к Нине, целуются. Нина ложится на спину.

Паша. Блин. Что-то я так не могу.

Нина встает на четвереньки.

Нина. Давай так.

Паша. Ты пьяная что ли?

Нина. Нет. Нормальная. Ну, давай. Давай так. У тебя же накипело.

Паша. Да я что тебе, собака что ли?

Нина. А что нет, что ли?

Паша. Ни фига себе, заявы! Вот, значит, как ты ко мне относишься!

Нина. А ты-то сам, как ко мне относишься? А? Встречаемся с тобой на полчасика, чтобы в машине на полшишечки!

Паша. А ты чё хотела-то? У меня так-то жена, у тебя муж. С самого начала было все понятно. Я тебе ничего не обещал.

Нина. Нормально! Ты так-то развестись обещал!

Паша. Ничего я не обещал!

Нина. Ты офигел что ли? А кто лез ко мне в трусы и обещал жениться?

Паша. Да не мог я такого обещать!

Нина. Мог!

Паша. Не мог!

Нина. Мог!

Нина начинает плакать. Пашка подходит к ней.

Паша. Нинок, ну не будь, как девочка маленькая. Ты же все прекрасно понимаешь, ну?

Нина. У меня батя умер. Три дня как схоронила. Я просто поговорить с тобой хотела. По-человечески.

Паша. А что сразу-то не сказала? Начала тут шипериться! Я ж не знал.

Нина. Да мне так-то пофиг. Я просто думала, что у него тут оборудование от шиномонтажки осталось. Тебе бы продала.

Паша. Как так – отец умер, а тебе пофиг?

Нина. Ну а что? Я жила, ему ж на меня пофиг было.

Паша. Да ладно тебе!

Нина. Ничё не ладно. Он это пальто любил больше, чем меня! (Светит фонариком на старое пальто.) Он его лапсердак называл. Сколько отца помню, всегда его носил. И зимой и летом. Ему даже кличку дали Лапсердак. Гена Лапсердак. А меня Лапсердачкой дразнили. А мне пофиг, у меня велик был. Я садилась и уматывала куда подальше.

Пауза. Каждый задумался о чем-то своем.

Нина. У нас во дворе Ленка Кожурка была, не знаю, почему так называли, так с ней никто дружить не хотел, потому что у нее отец бухал, и во дворе под тополями валялся обосанный. Он валяется, а она рядом, на качели качается, или в классики скачет. Мой не валялся, дома спал, цивильно, на кровати. Подружки придут ко мне, а я тише мол, папа спит. Сидим, тихонько играем. А потом одна из них, может даже и Ленка Кожурка, возьми, да спроси, а чего он у тебя каждый день все спит? А мне стыдно сказать, что пьяный. А недавно на крестинах была, в церкви, и видела там Кожуркиного отца. Работает он там, что ли? Все свечи перебирает, где какая прогорела смотрит, убирает, чистит там что-то кисточкой. Живой, здоровый. Тихий такой. Вот так.

Паша. А, понятно. Бухал. Ну, ладно, погнали, что ли. Тебя куда подбросить?

Нина. Да пошел ты! Всю жизнь мне испортил!

Паша. Ты чего опять начала-то? Что я тебе там испортил, что? Портить-то уже нечего, все порченное.

Нина. Нечего? Ах ты… ах ты…

Паша. Все, гуд бай.

Паша подходит к двери. Она закрыта.

Ключи дай. Или сама открой.

Нина. Там открыто.

Паша. Ключи давай, дура тупая! Не смешно!

Нина. Какие ключи, ты чё орешь?

Нина подходит к двери, дергает. Закрыто.

Нина. Ты зачем ее захлопнул?

Паша. Она закрыта была, как я ее захлопну?

Нина. Ты последний заходил! Ты и захлопнул! Мозги включи! Или у тебя только то, что ниже пояса работает?

Паша. Где ключи?

Нина. Там, снаружи.

Паша. Ё‑моё, блин!